– Уверена, ты старалась, как могла, – сказала мама, погладив Конни по руке и передавая ей два шиллинга на какое-нибудь угощение. Конни же могла думать лишь о том, что экзамен позади, можно забыть о нем и думать о Рождестве.

Весенним утром, когда все должны были получить письма с результатами экзамена, Конни пришлось отправиться в школу, так и не узнав, что же в конверте.

Кругом уже вовсю лились слезы и вспыхивало негодование, мамочки в гневе швыряли скомканные письма через прутья забора, окружавшего игровую площадку. «Тебе дают место в технической школе». «Ты поступила в школу Мур-бэнк». Какое же это было мучение – считать нескончаемые минуты, когда после обеда они смогут рвануть домой и вскрыть наконец конверты, ожидающие их на столе в кухне.

Тетя Сью сидела, улыбаясь, глядя на Джой:

– Тебя взяли, ты поступила в Мур-бэнк!

Это была муниципальная общебразовательная школа в центре города, безусловно, второго сорта, но все знали, что она уж точно лучше школы Брод-лейн.

Конверт Конни все еще лежал на столе нераспечатанным. Мама была на дежурстве, но у Конни не было сил ждать. Она разорвала конверт и прочла письмо.

– Вот это да! Боже мой! Не может быть! – закричала она, запустив письмо через стол к тете Сью. Та прочла и вспыхнула.

– Поздравляю, Конни! Гримблтонская школа, женское отделение! Выходит, им все-таки глянулась твоя рыба с картошкой…

Конни выпутывается из пелены воспоминаний и с тревогой взглядывает на часы. Как же ползет время, когда следишь за ним!

Для ее детей ворошить страницы этого семейного альбома – все равно что шагнуть в другой мир. Мир, где девочки носили платья и сандалии – кожаные, с ремешками до щиколоток. А мальчики до тринадцати лет разгуливали в шортах. Сейчас это кажется таким смешным… Дети дотемна носились на улице, спокойно шли через парк, сидели в кино, гуляли по всем окрестностям, на многие мили удалясь от дома, играли дни напролет. Сейчас все иначе.

В поле зрения Конни, конечно, попадали и другие дети, кому не так повезло, как детям из семьи Уинстэнли. Если верить книжкам, детство было у многих совсем другое, отнюдь не такое счастливое, а полное лишений и разочарований. Какую бы полуправду ей ни преподносили, она воспринималась как откровение. Им было лучше знать, взрослым, в том мире пятидесятых! У родителей часто были свои причины не говорить всей правды.

Три девочки и Невилл жили в оболочке мыльного пузыря, под защитой тетушек, друзей, соседей, старавшихся восполнить детям отсутствие их отцов. И у многих их школьных друзей тоже не было отцов, все из-за войны.

Как говорится, нельзя скучать по тому, чего нет…

Стоя в очереди в столовой, Роза грезила наяву. Мысленно она в который раз прокручивала движения, которые ей предстоит показать на просмотре: дэгажэ дэрьер… жэтэ… па-дэ-бурэ и плие[4]. У нее будет всего несколько минут, чтобы произвести впечатление на судей и получить место в Манчестерском отделении Королевской академии. А вокруг будут толпиться такие же взволнованные двенадцатилетние девчонки в белых трико, перетянутых на талии резинкой. Мисс Липтрот занималась с Розой дополнительно, чтобы отшлифовать каждое движение до совершенства.

Каждый день рано утром Роза шла в часовню и молилась: «Пресвятая Богородица, помоги мне пройти конкурс!» Она жертвовала конфетами и вместо них покупала пачку фотографий негритянских детишек, которых миссионеры в Африке спасли от голода. Иногда, склоняясь в пор-дэ-бра[5], она снова молилась Пресвятой Богородице. А потом сестра Жильберта стала к ней придираться, и с тех пор начались неприятности.

Руки и пальцы. Вот главное ее достоинство, так как ноги у нее коротковаты, а подъем недостаточно крут, чтобы стопа на пуантах смотрелась идеально. На верхней площадке лестницы у нее был станок, и она прилежно отрабатывала там все упражнения, но для растяжки места никак не хватало – там стояла коляска.

Она потянула вперед носки коричневых туфель – проверить, не сморщились ли гольфы на щиколотках. Ох уж эти гольфы… Серые, шерстяные, с золотыми и коричневыми полосками у колена, они просто уродуют ноги! Вот если бы ей уже было можно носить чулки, как шестиклассницам! Передник из саржи подгоняли под ее размер, он достался ей от кузины Марселы и был великоват. Ей все доставалось от кого-нибудь, все лоснилось от долгой носки, и все было для нее подогнуто или присборено. В результате она чувствовала себя словно какая-то помесь осы с пчелой.

Пресвятой Богородице нравились девочки в бесформенных тускло-коричневых платьицах цвета вспаханного поля или «какашек», как однажды шепнула Розе ее подружка Морин Брэди. Роза приподняла юбку проверить коленки. Ну да, как обычно после беготни по парку за братцем Сальви – все ободраны и исцарапаны, а в царапины въелась пыль.

– А ну опусти юбку, Розария! – прикрикнула сестра Жильберта, чьи глаза, словно радар, выискивали вокруг малейшие нарушения правил. – Сколько раз тебе повторять, что ученицы школы Пресвятой Богородицы не оголяют части своего тела, исключение – спортивная площадка! Ученицы школы Пресвятой Богородицы – прежде всего леди, даже если порою нам приходится терпеть рядом грязнуль и нерях. Но мы не потерпим здесь простонародных ухваток, ты слышишь, Сантини? Хотя чего ж еще ждать от итальянских крестьян? – презрительно вопросила монахиня и взглянула на Розу, словно та должна была с ней согласиться. – Добродетель и благопристойность в любых ситуациях, девочки. Вы маленькие кораблики Пресвятой Богородицы, плывущие по морю грехов и ереси.

Роза ненавидела сестру Жильберту и особенно – это ее длинное черное платье, которое, когда та шла по коридору, шелестело, словно черный лебедь, скользящий по гладко отполированному дубовому морю. Как в «Лебедином озере» – Одиллия, дочь злого волшебника, клюет ее, Одетту. Вся такая благолепная, сахарная, приторно-сладкая, а сердце черно от злобы. Как же Роза рыдала, когда принц не узнал Одетту! Это было несправедливо!

Сестра Жильберта видела каждое ее движение: стоило ей побежать, когда следовало шагать чинно, или пойти одной, когда все шагали парами; она ругала ее за то, что она поет слишком громко, что чихает в церкви, что у нее грязные руки и коленки и что постоянно теряется ленточка для волос.

Мама вздыхала и доставала шестипенсовик на новую ленточку – купить их можно было только в школе. Вот уж это точно нечестно. У сестры Жильберты в столе, должно быть, скопились уже сотни ленточек.

Хорошо, что домашние задания были нетрудными, и она успевала все сделать в автобусе по дороге домой или ненадолго устроившись под колпаком свободного фена в их салоне, пока было тихо. Жалко только, что потом учебники начинают пахнуть перекисью водорода и краской для волос. Однажды эта краска брызнула на тетрадку, за что ей снова досталось. А ей надо было набрать самых высоких оценок – золотых звезд, как их называли в школе, – чтобы ей разрешили на полдня отлучиться на просмотр. Место в утреннем классе Академии – это ведь следующая ступенька на пути к тому, чтобы стать новой Марго Фонтейн, Берил Грей или Алисией Марковой. Любой из них, неважно, которой именно. И у нее уже есть красивое сценическое имя.

«Роза Сантини, восходящая звезда Школы королевского балета, выступит в Королевском театре в Гримблтоне в знак любви к родному городу и своей альма матер, Школе танцев мисс Лемоди Липтрот», – напишут газеты. Монастырская обитель всем составом отправится на представление, а сестре Жильберте не хватит билета, и она останется одна в келье и будет рвать на себе волосы за слова о том, что Сантини грубые невежды и простолюдины.

А пока приходится страдать за искусство; ну да, затесался при дворе тучной пчелиной матки, погоняющей своих фавориток с резинками на талии и высокими бюстами, крошечный трутень. Ничего, когда-нибудь ей понравится грудь, как у Сабрины из фильма. Но сначала Роза должна стать знаменитой. Большая грудь мешает красиво выполнять жэтэ и еще кое-какие движения, она колышется и подпрыгивает под тонким трико. Сестра Жильберта говорит, что эта часть тела может вызывать похоть и вести к греху, поэтому ее всегда надо стягивать одеждой.