— Ты что!
— Я тренируюсь.
Балбес посмотрел на задумавшегося Бывалого.
— Тренируйся лучше...
Бывалый очнулся от своих раздумий и достаточно сурово посмотрел на Балбеса.
— Тренируйся лучше на кошках!
Трус, вздохнув, согласился. Выбор у него был небольшой.
Кошечки-милашки стояли стройными рядами на всех возможных полках и подоконниках. Они с египетским спокойствием Сфинкса взирали на артельную троицу и на своего отца-автора Труса.
Он любил безмерно каждую из них. В каждую из них кисточкой была вложена капелька его таланта, и они, благодарные ему за это, должны были вытерпеть испытание хлороформом, которое совершал над ними их отец-создатель.
С кошками было очень легко и просто: они безропотно ложились ровными рядами, успокоенные парами хлороформа.
Дело было сделано, и семиструнная гитара перешла в руки очень музыкального в душе Труса:
Постой, паровоз!
Не стучите колеса!
Есть время
Взглянуть судьбе в глаза!
Пока еще не поздно
Нам сделать остановку...
Трусу было очень неспокойно на душе. Все его естество было против того, на что подвизалась артель. Он нюхом чувствовал любую опасность, любой подвох. И сейчас его интуиция просто кричала:
«Остановись! Не лезь!»
И он пропел своим соартелыцикам это предостережение:
Пока еще не поздно
Нам сделать остановку… А?
Его не хотели слушать. Его голос страждующего в пустыне потонул в непонимании, и Трус рванул струны гитары:
Кондуктор,
Нажми на тормоза!
Бывалый почувствовал — пора! Еще немного, и он сам сорвался бы и остановил операцию. Но хорошие деньги, обещанные за труды Семеном Давыдовичем, маячили на горизонте.
И он призвал сотоварищей: - Хватит гулять! Пора!
Он разлил по стаканам на троих и со значением крякнул:
— На работу!
Троица, скривившись, выпила...
Свой кефир.
* * *
Метель разыгралась не на шутку.
В предновогодние ночи так бывало всегда.
Это сейчас что-то изменилось в небесной канцелярии: го ли график поменялся, то ли дежурные по погоде сменились на несговорчивых и не любящих нашу землю: но зимы настоящей уже давно не видать.
Зима! С сугробами в рост человеческий, с городскими катками на главной городской площади, где по вечерам играла музыка и все, кто желал и мог встать на коньки, катались по кругу вокруг большой городской елки.
И не было большей радости и счастья для детворы, чем каждый вечер, подложив под свой свитерок газетку для утепления, натянув шапочку с помпончиком на голову и перевесив через плечо коньки-канадки, а еще лучше — фигурки — отправиться на каток.
На катке знакомились, на котке влюблялись, на катке ссорились, на катке каталась наша молодость!
* * *
Метель выла и бросалась хлопьями снега в спину сторожихи-бабушки «Божьего одуванчика».
В громадном тулупе она совершала свой дозор. Еще пройти до уголочка — и можно на покой, в теплую дежурку, где в печурке горела приготовленная щепа да небольшие поленья дров, отпускаемых Семеном Давыдовичем очень скупо; где на плите уже, наверное, вскипал чайничек
Марья Ивановна чуть ли не обомлела, когда к ней откуда-то из-за спины выскочил мужик. Он что-то залопотал, залопотал.
Пока Марья Ивановна не разглядела в мужичонке своего квартиранта Шурика, успокоиться не могла никак.
Шурик взмолился:
— Марья Ивановна! Ничего не могу поделать! Это какой-то кошмар! Я вас умоляю: идите домой. Никакой управы сегодня нет на Леночку.
Марья Ивановна и расстроилась, и растерялась одновременно:
— Ах ты, несчастье какое!.. Шурик умолял:
— Идите домой!
— Да как же я пост оставлю? — Марья Ивановна понимала, что уйти она никак не может, да и за внучку сердце разболелось.
— Не беспокойтесь, Марья Ивановна, я за вас подежурю!
— Да нельзя, не положено это!
— Не беспокойтесь, Марья Ивановна, все будет в порядке!
Марья Ивановна очень рисковала. Не ровен час — с проверкой кто. Или сам директор. А такое уж бывало. Но сегодня, в разгулявшееся ненастье, авось, никто до утра не появится. Бог не выдаст, свинья не съест!
— Ну, ладно, я быстренько.
Марья Ивановна сбросила на руки Шурика свой овчинный тулуп, передала двустволку, и свисток:
— На! В случае чего — свисти!
— Хорошо...
— Я скоро. Туда и назад!
И маленькая фигурка Марьи Ивановны растаяла в ночи.
Здесь, пусть в метель, пусть в холод, пусть на дежурстве, пусть одному в ночи, Шурику все равно было значительно спокойнее и легче.
И он, радостный, затопал в обход. Все было спокойно, Все было по-студенчески «нормалёк».
* * *
Сменив «родной» номерной знак на другой, с очень диковинной для города Энска нумерацией:
«Д 1—01», по окраинным переулкам Энска тарахтела инвалидная «крошка».
Троица шла на дело.
За полквартала до базы Бывалый остановил свое авто и выключил мотор. Балбес надвинул свою шапочку пониже на лицо, прикрыв нижнюю его половину. Трус туго повязал на шее большой шарф и закрыл им рот.
Балбес направился прямиком к главным входу на склад. Лампочка на фонарном столбе металась из стороны в сторону под порывами завывающего ветра, и тогда на стенах склада то появлялись, то исчезали громадные, зловещие тени грабителей-соартелыциков.
Балбес мастерски, в два-три приема «снял» все замки, что гроздьями висели на воротах. Загремели, падая, засовы — путь был открыт.
Трус искал сторожиху. Ее не было видно. Трус было даже обрадовался, что сторожихи (на счастье!) не оказалось на ожидаемом месте.
Ну, нету! Может быть уснула у себя в дежурке!
Но не сделав и нескольких шагов к открывшемуся складу, Трус увидал выходящую из-за угла забора бабушку-сторожиху «Божий одуванчик».
Ничего не попишешь, нужно было действовать. Трус достал из кармана носовой платок и флакон с хлороформом, обильно полил платок снадобьем и из-за спины подошел к бабуле:
— Бабуля!
Своему голосу Трус старался придать тон нагло-спокойной небрежности:
— Бабуля! Закурить не найдется?
«Бабуля» резко повернулась на голос, прозвучавший за ее спиной:
— Что? Трус обалдел.
Приглядевшись, он сообразил, что это вовсе никакая и не бабуля. Это страшного вида мужик, в шапке-ушанке, в очках и со свирепым выражением морды-лица.
Трус почувствовал легкое головокружение:
— А где... бабуля? — еще смог по инерции пролепетать он.
Шурик решил, что это кто-то из контрольной проверки ночных дежурных.
— Я за нее...
Трус почти ничего не соображал. Он даже начал терять всякую ориентацию: где он, почему он, зачем он...
Где-то шестым-седьмым чувством, которое, говорят, у человека иногда наблюдается, он хотел еще как-то повернуть ситуацию, завязать какой-то безобидный разговор, а вот что дальше делать — забыл!
Ну, не лезть же к этому мужику с платком в лицо! Еще, не приведи господь, как шарахнет!
— Вы, да?
— Да!
Шурик ответил как-то очень громко на этот вкрадчивый вопрос прохожего, тот испугался и стал заваливаться набок...
Шурик растерялся тоже и еле-еле успел поддержать падающего, но тот продолжал обмякать на руках, и Шурику ничего больше не оставалось, как уложить его на землю.
Человеку стало плохо. Шурик впервые сталкивался с подобным. Он даже не знал, в чем причина: может быть, у человека слабое сердце, и сейчас у него начинается обширный инфаркт?
С инфарктом не шутят... Нужно было срочно вызывать карету скорой помощи. Но пока та еще приедет!
Шурик попытался развязать у упавшего в обморок мужчины шарф на шее, чтобы дать тому приток свежего воздуха.
В руках упавшего был носовой платок. И Шурик стал обмахивать им пострадавшего.
Тот после этой процедуры неожиданно стал подавать какие-то признаки жизни. Шурик даже было вздохнул облегченно. Но тот, оказывается, только на секунду-другую пришел в сознание, чтобы, спросив: «Где... я?», сразу же откинуться снова без сознания.
