— Она что? Дети или инвалиды? — продолжал с лен­цой хамить Верзила.

— Она готовится стать матерью! — стояла насмерть Марья Леонардовна.

— А я готовлюсь стать отцом...— с удовольствием за­смеявшись собственной шутке, Верзила весело отвернулся в окошко.

— Да что вы ерунду порете! — покраснев, пыталась урезонить хама Марья Леонардовна, актриса местного дра­матического театра, труппа которого только что начала репетиции новой постановки «Шторм» Биль-Белоцерков-ского. Марья Леонардовна там неожиданно для себя, а главное для товарок по старушечьему амплуа, получила роль старой матери, которую матросики-анархисты за что-то там бросают в бушующее море. Она попыталась вспом­нить какую-либо реплику из текста Громиловой, репетиро­вавшей роль Женщины-Комиссара, но так и не вспомнила, услыхав за своей спиной некоторый шумок среди пассажи­ров и чей-то возглас: «А вот как раз и инвалид!», реши­тельно, словно сама была в эту минуту Комиссаром среди невоспитанных и гражданской войной развращенных мат­росиков, сказала:

— А!.. Инвалид! Что вы теперь скажете?..

К сиденью наощупь продвигался Шурик в черных оч­ках. Он так хотел хоть чем-то досадить этому потерявшему всякий стыд Верзиле, что не отказал себе в удовольствии крутануть того за ухо, словно нашкодившего младше­классника.

Никак на эту экзекуцию не отреагировав, Верзила с готовностью водрузил авоську с бутылками к себе на колени, подвинулся и сказал:

— А... Закон — есть закон!..

Благородная минута. Благодарная минута. Герой, ры­царь снимает маску.

— Пожалуйста, садитесь,— Шурик был гениально хо­рош и даже очень красив в этом своем поступке, в общем-то свойственном каждому молодому человеку, воспитанно­му в непоказном благородстве.

— Большое спасибо,— сказала будущая мама, но ис­полнить предложенное Шуриком не решилась...

Сообразив, что его надули, Верзила прорычал:

— Ах, так ты — зрячий? Сейчас будешь слепым!.. ...Автобус понесло юзом. То ли тормоза скрипели, то ли чьи-то косточки. В раскрытое окно вылетел учебник, принадлежавший даже не Шурику, а институтской библиоте­ке, что обидно вдвойне. За ним следом — измятая серая кепка Верзилы.

Автобус несло-несло юзом и занесло, конечно же, в от­деление милиции номер пятьдесят семь, вот уже четвертый год завоевывавшее переходящее Красное знамя в социали­стическом соревновании среди таких же отделений мили­ции славного города Энска.

 * * *

В отличие от порочной практики долгого судебного разбирательства, волокиты с вызовом и с неявкой свидете­лей, оформлением разного рода официальных бумаг, в си­туации с нашим героем все оказалось значительно проще, естественнее: суд состоялся скорый, но правый.

И свидетелей оказалось достаточно: никто не увиливал, не уклонялся, все были искренне возмущены случившимся и жаждущими возмездия. Да и факты, как говорится, были налицо, или точнее, на лице у пострадавшего Шурика. А нарушитель общественного порядка и морали не мог скрыть перед лицом правосудия своего истинного лица хулигана и дебошира.

...Наказание было под стать преступлению: пятнадцать суток пребывания под стражей, то есть в городской тюрьме краткосрочного заключения, с соответствующим объемом исправительных работ на различных объектах народного хозяйства, где на данный момент потребуются свободные рабочие руки.

...«Утро начинается с рассвета»,— так пелось в одной замечательной старой песне. С Ноевых времен ничего не изменилось в этой традициии; всякое утро бывало хуже или лучше предыдущего, но всегда несло в себе некую новизну жизни.

Накануне вечером в краткосрочное исправительное за­ведение города Энска поступали запросы на предоставле­ние бесплатной рабочей силы. Назывались они нарядами, что придавало существованию городской тюрьмы некото­рую плановость в своей жизнедеятельности. А рабсила была в этих стенах достаточно постоянно. Силенка просто играла в мускулах разного рода элементов, проводивших «краткосрочный отпуск» кто но причине семейных склок и неурядиц, кто по причине вынужденной «завязки» в страстной тяге к «зеленому змию», кто по причине постоянных поисков романтических «туманов и запахов тайги».

Выходя нестройными рядами из здания ночлежки, то бишь тюремного общежития, хулиганы, алкоголики и про­чие тунеядцы сладко потягивались после спокойного сна и полушутя поигрывали застоявшимися от безделья муску­лами да похрустывали затекшими косточками..

Глядя на своих постоянных обитателей и новеньких подопечных имевших перспективу также стать постоянны­ми, капитан милиции Суворов Василий Александрович никак не мог отделаться от назойливой, словно августов­ская муха, мысли, что на этом своем служебном месте он, бывший оперативный работник милиции, с отличной бое­вой выучкой и наградами безнадежно застрял.

Застрял всерьез и надолго, надо полагать? И уж как ни мечтала его законная супруга Нина Николае вна, как ни жаждала она, чтобы ее муж сменил, наконец, свою собачью розыскную работу оперативника:

— Эти постоянные твои ночные отлучки! Эти заполошные вскрики «Стоять!» во сне. Эти словечки и обороты из жаргона воровской «малины»!.. Да и просто до смеш­ного маленькая зарплата!..

Как ни пилила она, вынуждая сменить все это на более спокойную должность, но и сама не ждала, что мужа назна­чат «Главвертухаем» в пятнадцатисуточную тюрьму...

Да ежели хотя б тюрьмой настоящей была эта обыкно­венная ночлежка с трехразовым бесплатным питанием и просто «отеческой заботой» к этому отребью со стороны капитана милиции Суворова Василия Александровича...

Именно за это «отеческое беспокойство» и прозвали, должно быть, в среде постоянных обитателей городского краткосрочного «карантина» для отдельных несознатель­ных элементов общества капитана Суворова Василия Александровича «Суровым». Хотя и фамилия капитана, и его достойные родители еще в детстве мечтали видеть в своем чаде нечто совершенно иное, более созвучное имени его выдающегося однофамильца!..

... Как всегда капитан милиции Суворов начинал свое рабочее время с развода, а точнее, с разгона по рабочим участкам города своих «ненаглядных» — производное от идиомы: «Глаза б мои на вас не глядели». Нарядов от предприятий и учреждений на сегодня было негусто: оно и понятно — начало лета, до конца квартала еще доста­точно долго, авралов не предвидится, пока еще есть только раскачка. А «отдыхающих дармоедов» собралось за ночь порядочно.

— Ну что, граждане алкоголики? Хулиганы-тунеяд­цы... Кто хочет сегодня поработать?

«Ни ветерка, ни дуновенья...» не ощущалось в строю молчаливых «агнцев». Не то что никто даже не почесался на призыв, ставший обычным «Здрасьте» в устах капитана Суворова Василия Александровича, но даже мускул не дрогнул во всем строю из двадцати пяти вышеназванных «произведений городской культуры».

Василий Александрович иной реакции и не ждал.

Не поднимая на строй глаз, он продолжал:

— На сегодня — наряды: песчаный карьер — два чело­века-Народ безмолствовал.

«Да,— подумал капитан,— правы были товарищ Карл Маркс с товарищем Фридрихом Энгельсом, когда утвержда­ли, что обезьяна обязана своим переходом в, так сказать, человеческое состояние труду... Видно, не все обезьяны оказались порядочными... Без труда, так сказать, влезли в человеческую шкуру...»

И еще громче повторил:

— Карьер! Песчаный! Два человека!.. Наконец из строя послышалось чье-то невнятное:

— Огласите весь список, пожалуйста...

Капитан Суворов стал бегло оглашать все наряды:

— Песчаный карьер — два человека, уборка улиц — три человека, мясокомбинат...

Даже не вздохнув для начала, даже не подумав, весь строй, как один, четко сделал шаг вперед.

— Мясокомбинат на сегодня наряды не прислал. Строй шарахнулся на шаг назад.

— Есть наряды на строительство жилого дома, цемент­ный завод...

Чтобы объяснить сказанное чуть ниже Верзилой, не­обходимо понять, что краткосрочный «карантин» для него был не в новинку. Однажды по глупости: по заявлению дуры-жены, Верзиле довелось здесь отдуваться. Правда, это было четыре года назад, и было что вспомнить: мест­ный ликеро-водочный комбинат не справлялся со срочным заказом на поставку в торговлю горячительных напитков по случаю грядущих всенародных выборов то ли Верхов­ный Совет страны, то ли в местные депутатские власти.