Приехали мы туда погожим осенним утром. Полковник засуетился: «Давай, давай ребята скорее! Вон стоит наш автобус, надо занять получше места, ехать-то ведь не близко». Для вида я начал не спеша собираться, и как только полковник вышел из купе, к нам в дверь просунулась мрачная, явно НКВДовского типа фигура в штатском и хриплым голосом спросила Кузнецова. «Я от Ивана Ивановича», – шепотом произнес он на ухо Жоре, и погромче: «Давайте свой пакет, собирайте вещи и следуйте за мной». На вокзальной площади нас уже ждал «газик». Увидев меня, уже сидевший в курортном автобусе полковник замахал рукой: «Давай сюда быстрее! Я занял место!» и, по-видимому, был крайне удивлен, когда вместо того, чтобы поспешить к нему, я помахал ему рукой, сел с товарищами в «газик» и укатил с площади.
Ехали мы довольно долго, все время вдоль побережья и остановились возле высокого, глухого забора. Несмотря на забор, с улицы, по которой мы ехали, был прекрасно виден большой причал, у которого стоял пароход, довольно обшарпанного вида, водоизмещением тонн на 5 000, под турецким флагом и с надписью на борту: «Измир».
Погрузка его заканчивалась, потому что сидел он в воде по ватерлинию, но два крана непрерывно спускали в его трюмы «невинный» груз – стокилограммовые бомбы для авиации, упакованные наподобие стиральных машин, с рейками по периметру, и связанные по восемь штук тросами. Очень меня удивило и обеспокоило то, что никаких мер по маскировке не применялось. Тут же, у причала, стояли пятнадцать танков «БТ» и несколько спецмашин, тоже в ожидании погрузки. Все это было сверху слегка прикрыто брезентом, но, видимо, его не хватало, и с улицы было прекрасно видны как типы танков и машин, так и их количество. По улице шли трамваи, ездили автомобили, взад-вперед сновали пешеходы. Если учесть, что в то время Севастополь еще был открытым городом, а всем было известно, что Советскому Союзу нет надобности поставлять Турции оружие, то сразу становилась очевидной наивность маскировки с «Измиром».
Глядя на этот пароход, даже такой неискушенный моряк как я сразу вспомнил, что в кинохронике прошлого года я видел проводы Ворошилова, Буденного, Бубнова, бывшего тогда наркомпросом и также павшего жертвой культа личности Джугашвили, отправлявшихся с визитом дружбы на шикарном турецком двухтрубном лайнере «Измир», кстати, также из Севастополя, где их провожала большая толпа народа. Тот «Измир», конечно, нисколько не напоминал нашего обшарпанного работягу, которого я, да и не только я, наблюдал с улицы. И если даже мне это бросилось в глаза, то для коренных севастопольцев и для безусловно имеющихся здесь заинтересованных лиц из иностранных разведок, такая «маскировка» была секретом Полишинеля. Возможно, что все эти упущения и были одной из причин того, что часть наших судов в Испанию топилась в пути фашистами.
Нельзя сказать, чтобы все эти обстоятельства подействовали на меня ободряюще, но отступать было уже поздно. Принимая во внимание, что несколько тысяч тонн взрывчатки от первой же торпеды сделают свое дело, я предположил, что в случае чего долго барахтаться в море не придется и неумение плавать не станет главной причиной моего досрочного свидания с Господом Богом.
Последнее, что оставалось, – это понадеяться на свою счастливую звезду, которая меня еще не подводила. «Слабое утешение», – как сказал бы в данном случае мой отец, но, к сожалению, единственное.
Все эти мысли роились у меня в голове, пока мы, не выходя из «газика», стояли у ворот причала. Вскоре ворота открылись, и мы въехали во двор. На железнодорожных путях стояло несколько пассажирских вагонов. Наш провожатый велел забрать свои вещи и завел нас в один из вагонов, где сказал, что с нами будет беседовать корпусной комиссар Мейер[107], но пока он занят и придется немного обождать.
Время попросил скоротать за важным заданием – устранением в нашей одежде любых следов ее советского происхождения. Тут переводчик Валентино оказался в лучшем положении, все у него было заграничное; мы же с Жорой, вооружившись лезвиями от безопасной бритвы, принялись за работу. Через несколько минут на наших пиджаках, брюках, сорочках и пр. появились зияющие дыры от отпоротых фабричных марок «Москвошвея». Мы лишились всех брючных пуговиц, стелек обуви, подкладки, галстуков и шляп, но это еще полбеды, марочные пуговицы мы заменили безымянными, без подкладок тоже можно прожить, но самое скверное, что мы лишились брючных ремней, подтяжек и подвязок для носков: на всех имелись пятиконечные звездочки. Зато мы избавились от нежелательных улик, которые подтвердили бы в Лондонском комитете «по невмешательству»[108] «агрессию» СССР в Испании. Кое-как пришив пуговицы, залатав дыры и приколов носки к кальсонам английскими булавками (кстати, тоже имеющими надпись «Мосштамп», но к этим булавкам английские лорды в комитете придираться не имели права, ибо они были выданы нам нашим провожатым), мы отправились к корпусному комиссару Мейеру.
В купе сидел моряк лет пятидесяти, выше среднего роста, с одной широкой и двумя средними нашивками на рукавах. Поздоровавшись, он сразу же обратил внимание на непорядок в моем костюме. Так как брюки были пошиты на стандартную фигуру, а я, по-видимому, имел от этого стандарта отклонение в меньшую сторону, то отсутствие поясного ремня создавало в любое время реальную угрозу внезапного конфуза, и мне время от времени приходилось подтягивать спадающие брюки. Узнав причину, Мейер расхохотался и велел своему не в меру усердному помощнику вернуть мне ремень. С большой неохотой, но пояс был мне возвращен, я почувствовал себя гораздо увереннее и стал с большим оптимизмом смотреть на свою дальнейшую судьбу.
За завтраком (который, кстати, он не предложил нам разделить) комиссар изложил нам обстановку: пароход испанский, маскировка наивная, но другого выхода нет. В Испании, особенно под Мадридом, идут тяжелые бои. Мадрид может в любое время пасть из-за отсутствия боеприпасов, а с падением Мадрида может закончиться вся война. Сейчас все висит буквально на волоске: неприбытие в срок нашего транспорта могло оказать роковое влияние на исход войны, так как боеприпасов практически нет и воевать нечем, а фашисты снабжаются всем необходимым из Италии и Германии. Команда парохода – из Каталонии, из Барселоны. Они, как правило, анархисты и имеют большую склонность к сепаратизму. Эти моряки полагали, что повезут отсюда продукты, уж на худой конец самолеты, а везут – сами видите что. Хотя большинство и понимает, что для Республики сейчас боеприпасы нужнее продуктов, но тем не менее признаки недовольства среди команды парохода имеются. Главная причина – снаряды и бомбы в трюме. Все понимают, что «ничейного» исхода быть не может. Одно попадание торпеды или крупнокалиберного снаряда, и все взлетит на воздух, причем спасать кого-то ни надобности, ни возможности не будет. Единственное, что фейерверк на 5000 тонн взрывчатки, если это будет известно «рейдеру»[109], не даст ему близко подойти к пароходу, потому что если он это сделает, то и сам погибнет (тут мне снова вспомнились слова отца насчет «слабого утешения»).
Огнестрельное оружие у команды под благовидным предлогом было отобрано, но не исключено, что кто-то его и припрятал; а производить тщательный обыск – неудобно. Нужно соблюдать предельную осторожность, не раздражать команду, не выходить ночью из кают по одному и всегда держать наготове оружие на случай внезапного бунта. При крайней необходимости – без промедления принимать самые решительные меры, невзирая на лица. При любых условиях пароход неприятелю сдан не будет и, при отсутствии другого выхода, обязательно будет взорван, для чего среди пассажиров имеется специальный человек, имени которого Мейер нам конечно не назвал, но мы вычислили его в пути довольно быстро.
Корабельный радист-испанец отстранен от работы, выселен из радиорубки и помещен со штурманом. Связь будет поддерживаться на коротких волнах только с Москвой специальным кодом, для чего на пароходе имеется шифровальщик, который также будет жить в радиорубке. Затем, обращаясь ко мне, Мейер сказал: «Единственным человеком, который как-то может повлиять на исход рейса, будет старший радист – то есть ты». Радист на пароходе совершенно бесконтролен и может в любое время связаться с любой неприятельской радиостанцией, передать координаты судна и характер груза, после чего пароход может быть потоплен. Кроме радиста сделать этого в пути никто не может. «Поэтому Партия и Правительство оказывают тебе, – вновь обратился ко мне комиссар, – величайшее доверие и вручают в твои руки честь и авторитет Советского Союза, а возможно, и судьбу Испанской Республики. Будь же достоин этого доверия!».
