23 октября, воспользовавшись многочисленными нарушениями «Соглашения о невмешательстве» со стороны Португалии, Германии и Италии, СССР заявил о своем фактическом выходе из «Соглашения»[13].

Вот на этом фоне и начиналась командировка Л. X. в Испанию. Фамилия Хургес превосходно звучит по-испански, но, согласно заведенному порядку конспирации, он получил свой принудительный псевдоним, а именно «Клер»[14]. Направили его в Малагу – последний оплот республиканцев на юге, окруженный войсками дивизионного генерала и предателя Кейпо де Льяно Гонсало[15] с трех сторон. Гонсало командовал Южной армией фалангистов и постоянно угрожал Малаге, долгое время остававшейся самым южным оплотом республиканцев.

Вместе со всей советской миссией и последними его защитниками, Л. X. покидает город буквально в миг его окончательной сдачи в начале февраля 1937 года.

Как радист, Хургес обеспечивал информационные потоки между московскими советниками в Малаге, их штабом в Валенсии и самой Москвой. Радиосвязь должна была быть не только бесперебойной, но и безопасной, защищенной от глаз и ушей врага. А в ситуации Гражданской войны в Испании такие «глаза и уши» оказывались чуть ли не повсюду, и это не было истерическим преувеличением – недаром само понятие «пятой колонны» возникло именно там и тогда.

Вот еще одна характерная шифрограмма, оправленная Ворошиловым («Хозяином») в Валенсию в середине марта 1937 года:

«Валенсия, Донецетти, Себастьяну

Получили донесение Доминго, в котором он сообщает, что последняя удача республиканских войск в бою с итальянским экспедиционным корпусом является результатом того, что организация операции была совершена строго секретно от командования фронта и корпуса, а комбриги были расставлены по местам под разными предлогами. Кроме того, вы так же сообщаете, что пленные итальянцы подтверждают, что противнику заблаговременно известны все планы и приказы республиканцев.

Учтите эти кричащие и поучительные факты и впредь все серьезные операции подготовляйте и осуществляйте в духе последней операции на Гвадалахаре.

Секретность операций и внезапность удара, – главнейшее дело в испанской обстановке. <…>

По поручению Инстанции, Хозяин 18.40.16/111-37 г.»[16].

Итак, «секретность» и «внезапность» – ключи к военному успеху в испанской войне, причем «секретность» – в первую очередь от собственного командования!

Об этом же вспоминает и Лев Хургес:

«Одной из основных бед планирования наших операций являлась чрезвычайная трудность соблюдения строжайшей секретности, ведь ввиду значительного преимущества сил противника перед нашими, успех той или иной операции мог быть обеспечен только фактором внезапности. <…> Фашисты, как правило, знали время и направление наших ударов раньше, чем об этом узнавали сами строевые офицеры-исполнители».

Ко времени переезда в Альмерию Л. X. уже стал орденоносцем: о его награждении орденом Красной Звезды 17 декабря 1936 года сообщали «Известия». Для домашних это была двойная радость – как бы шифровка из «Арктики»: мол, сын Ваш по крайней мере жив и здоров[17].

Правда, получить сам значок на лацкан ему привелось лишь с 20-летней заминкой. Как только он, в звании майора, вернулся на родину в мае 1937 года и сел в поезд Феодосия – Москва, его тотчас же, на станции Джанкой, взяли под локоток, задали пару вопросов и любезно предложили ознакомиться на досуге с восточными достопримечательностями одного небезызвестного архипелага. Задававшие вопросы были из 5-го отдела Главного управления госбезопасности: это военная контрразведка, или спецотдел, по выражению Хургеса.

Эта двойной – назовем его испано-колымским – след глубоко отпечатался на всей последующей жизни Л. X.

«Досуга» ему отмерили восемь лет, и за это время Л. X. перебывал в паре десятков тюрем и лагерей: тюрьмы – Симферопольская, московские Лубянка и Бутырки, Полтавская, Новочеркасская, Иркутская, Новосибирская и ярославские Коровники, транзитные лагеря – во Владивостоке, Магадане и Находке, колымские лагпункты – Скрытый, Мальдяк, Линковый, «23-й километр» и «72-й километр», лагеря в Свободном, при Рыбинском мехзаводе и Переборы.

Бесспорной кульминацией этого экстремально-эксклюзивного «тура» стала Колыма, куда путешественника доставили в конце лета 1938 года – доставили, как и в Испанию, водным путем. Но на сей раз – уже никакой конспирации, никаких липовых труб с дымком, никаких личных кают! Все предельно ясно, сугубо демократично и исключительно скромно – трюм, набитый до отказа человеческим материалом, и гражданская война между его слоями – урками и фраерами, блатными и политическими.

Само название парохода было и настоящим, и говорящим – «Дальстрой»: в честь одной государственной сверхкорпорации, созданной в ноябре 1931 года. Родная партия и любимое правительство благословили ее и уполномочили на доверительное управление угодьями, столь обширными, и душами, столь несчетными и полумертвыми, что захватывало дух[18]. Если с чем и сравнить «Дальстрой», то разве что с британскими Ост– или Вест-Индской компаниями.

Пейзаж на Колыме, правда, неприветлив, а климат убийственней, зато геологи разведали там в конце 1920-х гг. несметные богатства – золото и олово, серебро и вольфрам. Цены на них в 1930-е годы пошли круто вверх, а цены на машины – после Большой Депрессии на Западе – вниз. Идеальный для СССР расклад, ибо именно в машинах и технологиях больше всего нуждалась советская власть на путях своей модернизации! Ради такого гешефта сотню-другую тысяч зэков и в мерзлоту положить не жалко. Своего максимума (около 80 тонн) допотопная – фактически вручную – добыча золота достигла в 1940 году[19] – на третий год пребывания Л. X. на Колыме.

Если ГУЛАГ – архипелаг, то Колыма – его центральная гряда, со своей столицей (Магадан), аванпортом (Нагаево) и обширными кладбищами (везде). Прииски, на которых Л. X. больше всего работал, и лагпункты, в которых он дольше всего жил, располагались на золотоносных россыпях левых притоков Берелеха, выше по течению реки, если считать от устья Мальдяка. В дальнейшем Л. X. «крутился» около самого Мальдяка (ныне Сусуманский район).

К тому колымскому компендиуму, что уже сложился в историко-читательском сознании благодаря прозе и воспоминаниям В. Шаламова и А. Солженицына, а также Е. Гинзбург, Б. Лесняка и многих других (в меньшей степени – благодаря историческим штудиям), каждая новая книга всегда добавляет что-то свое. Правда, приходится различать событийную эмпирику – описания сугубо индивидуального опыта каждого зэка – и попытки ее осмысления и, может быть, обобщения.

У Хургеса, как мне кажется, есть заслуги и в том, и в другом. Ни у кого до него я не встречал, например, подробного описания сектантов-«крестиков». Вот, коротко, их доктрина: «Человек создан для пребывания с Богом на небе в вечном блаженстве, и если человек на небе чем-нибудь прогневит Бога, то тот, в наказание, посылает его на землю мучиться и искупать свою вину. Вся земная жизнь – это наказание, и когда Бог найдет, что человек уже искупил свой грех, то пошлет ему смерть, этим прощая человека и призывая его к себе блаженствовать на небе».

Л. X. встретил «крестиков» на прииске «23-й километр» летом 1940 года, и все то, что он о них пишет, и впрямь кажется невероятным и, стало быть, подозрительным на легендарность.

Но нашлось и еще одно – независимое – свидетельство о «крестиках». В воспоминаниях А. С. Яроцкого «Золотая Колыма», вышедших в 2004 году, им посвящен эпизод, относящийся, по Яроцкому, к весне или лету 1936 года (Л. X. тогда еще не подозревал не только о «своей» Колыме, но и о «своей» Испании): «В лагере остался “отсев” – так называли людей, которые не отзывались ни на какие фамилии. Это старые тюремные сидельцы, считавшие, что каждый день в тюрьме или на этапе – благо, т. к. на этапе не заставят работать; были и национальные меньшинства вроде удэгэ или гольдов, которые не понимали по-русски, и, наконец, “крестики” – дремучие сектанты, не признававшие никакой власти, не имевшие никогда паспортов, не бравшие в руки денег, так как на них “печать антихриста”, не имевшие фамилий, ибо во Христе все братья, и между собой именовавшиеся “брат Иван”, “брат Петр”»[20].