Боль от сознания этого была особенно невыносимой для него, почтенного человека, привыкшего к хору восторгов и славословиц, теперь осыпаемого бранью и угрозами. И все только потому, что он не желал отказываться от своих прежних слов и в 1914 году не позволил вовлечь себя в военную истерию. Ошеломленный, уязвленный и испуганный, старый человек отправился тогда на фронт добровольцем — ему был 71 год, — но это вызвало лишь усмешки. Теперь Франса не столько преследовали, сколько игнорировали. Подавленный и запуганный, он предпринял еще несколько шагов, но на него не обращали внимания. У Корде создалось впечатление, что Франс совершенно утратил веру в человечество. И все же великий писатель не мог не размышлять о том, что же происходит сегодня. Он признался Корде, что иногда представляет себе, будто война продолжится вечно, и мысль об этом сводит его с ума[252].
Прибыв в Ла-Бешеллери, они сели обедать. Дом семнадцатого века из массивного камня был просто великолепен, в нем можно было увидеть множество вещей, которые заядлый коллекционер Франс собирал годами. Один из гостей, посетив дом примерно в то же время, сравнил его с “антикварной лавкой”. Прямо посреди гостиной стоял позолоченный торс Венеры. За обеденным столом сидели и другие гости, в том числе некий торговец тканями из города. Как и Анатоль Франс, этот человек очень пессимистически взирал на будущее:
Подавляющее большинство жителей Тура хочет продолжения войны, ведь именно благодаря войне рабочие получают высокие зарплаты, а торгаши подсчитывают прибыль. Буржуазия, черпающая новости из реакционных газет, целиком и полностью поддерживает лозунг о войне без конца. Короче говоря, заявил он, пацифистами становятся только на фронте.
Они провели вторую половину дня в библиотеке, которая размещалась в небольшом строении в саду. Разговор невольно возвращался к теме войны, этой ране, которую никто из них не мог или не хотел бередить. Они обсуждали мирные инициативы последнего года — немецкую, американскую, и конечно же предложение о мире, которое в прошлом месяце выдвинул Папа Римский[253].
В доме ощущалась особая атмосфера. Рафинированные интеллектуалы чувствуют себя в комнате под защитой крепостных стен из книг, Франс и Корде, утонченные, образованные, радикально мыслящие гуманисты, живущие словно чужаки в своем собственном времени, возмущенные событиями, смысл которых им непонятен, для преодоления которых им не хватает сил. Неужели действительно все пути к миру отрезаны? Они хотели бы ухватиться за последнюю соломинку. Может, ответ президента Вильсона был переведен неправильно? А может, сфальсифицирован немецкий меморандум, направленный Папе Римскому? Наверное, есть какая-то скрытая переговорная стратегия? Может быть, наверное, возможно. Но почему, почему, почему?
Слова и мысли витают в воздухе в этой библиотечной зале, часы текут один за другим. Начинает смеркаться. В небе появляется круглая луна, окрашивая осенний пейзаж своим серебристо-молочным сиянием.
168.
Суббота, 13 октября 1917 года
Харви Кушинг просматривает списки пациентов
Погода хуже некуда. По-прежнему льет дождь, дует ураганный ветер. Но и этот день Кушинг проводит за операционным столом. В прошлую пятницу в 5.25 утра началось новое наступление под Ипром, и это несмотря на ненастье, на поднимающийся уровень воды, на повсеместную слякоть, на плохую видимость. От одного пациента Кушинг услышал, что раненые просто тонут в воронках от снарядов.
Он начал утро с просмотра ожидавших его случаев:
Винтер Э. 860594. 7_й пограничный, 17-я див. Проникающее ранение мозжечка. Сидел. Со шлемом на голове. Снаряд взорвался в воздухе. Был без сознания, не знает, как долго. Дополз до окопа, встать не может, головокружение и пр.
Робинсон X. 14295. 1-й Южноафр. пех., 9-я див. Проникающее ранение в темпоральной области. Ранен вчера около 18.00. Упал на землю, но сознания не потерял. Шлем пробит. Прошел 20 метров — головокружение, рвота, онемение левой руки и пр. Транспорт только сегодня утром из-за месива на дорогах.
Мэттью Р. 202037. 8-я Черная стража. Проникающее ранение в правой париетальной области; hernia cerebri. Думает, что его ранило три дня назад. Красивый статный шотландец.
Хартли Дж. 26-я пулемет, рота, 8-я див. Ранен в и часов ночи, в сознании. Пошел к месту своей части. Думает, что они достигли цели и пр.
Богус. 3-я Новозеландская стрелковая бригада, 1-я АНЗАК. Фронтальное поверхностное ранение. Две ночи провел на передовой, прежде чем попал в переплет. Когда его ранило, он как раз выдвинулся на 900 метров вперед и пр.
Битти, 7-й Сифорт., 9-я див. Санитар, нес носилки, был ранен, когда забирал третьего солдата — по четверо на одних носилках, — примерно в 300 метрах от передовой. Проникающее ранение в окципетальной области. (?)
Мидгарк. 11-й Королевский Шотланд. 9-я див. Множественные ранения, включая голову и пр.
Добби. Гвард. батал., 4-я див. Ранен под Пёлькапелем примерно вчера после обеда. Поступил сюда в 19.00. С тех пор в “resus”. Положение серьезное. Сделать рентген и пр.
К концу дня Кушинг чувствует себя вполне сносно. Операции прошли успешно. К тому же ему удалось использовать специальный магнитный аппарат, чтобы извлечь осколки из черепа трех из вышеперечисленных пациентов.
Кушинг понимал, что наступление оборачивалось провалом; поток раненых не иссякал. Никто в глаза не видел свежих газет или официальные сводки. Невозможно понять, что происходит на самом деле.
♦
Через два дня под Ипром воцарилось затишье. Погода улучшилась. Ходили слухи о том, что три британские дивизии так поредели, что их отправили с фронта, а на замену им ожидается подкрепление из Второй армии. Вечером Кушинг видит стаи перелетных птиц, их тысячи, они слетелись в рощицу неподалеку от госпиталя. Кто-то сказал ему, что это скворцы.
169.
Среда, 24 октября 1917 года
Мишель Корде слушает разговоры на парижских улицах
На пороге четвертая военная зима, и настроение в Париже менее беспечное, чем год назад. Хотя дефицит сдает свои позиции. Тот, у кого есть деньги, может достать все. Спекулянтов становится все больше, они все богатеют и ведут себя все более бесстыдно. Во многих фешенебельных ресторанах нанимают швейцарами ветеранов с медалями на груди и инвалидов войны, и Корде спрашивает себя, о чем они думают, когда распахивают двери перед людьми, которые не более чем “разжиревшее чревоугодие на пути к своему корыту с едой”. Корде отмечает в своем дневнике:
На улицах слышишь, как люди строят свои маленькие планы. Они часто говорят: “После войны я буду… ” — тем же будничным тоном, как можно сказать: “После душа я буду… ” Они относятся к этому событию мирового значения как к стихийному бедствию. Они даже не подозревают, что сами могли бы остановить войну, что она паразитирует на их молчаливом согласии.
170.
Воскресенье, 28 октября 1917 года
Харви Кушинг видит скопление канадцев перед Зоннебеке
Легкий туман. Сквозь него пробиваются лучи солнца. Облачно. Холодный воздух. Собственно говоря, он никогда не оправдывал войну. Ежедневно он пытался латать те дыры, которые она оставляла за собой, помочь раненым, волнами накатывающими на его полевой госпиталь. Опыт научил его оценивать затраты. Не было дня, чтобы он не смывал со своих рук кровь и мозговую субстанцию. Будучи представителем высших слоев Бостона, он не мог не находить свой нынешний образ жизни весьма некомфортным: постоянная сырость, однообразная пища, холод, мешающий уснуть в тонкой палатке. У него была собственная складная ванна.
