Мосли вообще-то подумывал сбежать. Прошлым летом он входил в группу военнопленных, которые месяцами готовили побег из Кастамону. Их план заключался в том, что по горной тропе они доберутся до Черного моря, где их ждала лодка, зарытая в песок, без паруса, но с веслами. Мосли даже переодевался турком и совершал попытки побега, чтобы выяснить, как им лучше обмануть часовых. После одной из таких попыток его чуть не поймали, и с тех пор охрану усилили. Часть группы все же убежала, но была (вероятно) поймана, после (возможного) предательства, или же схвачена (что более правдоподобно) при неудавшейся попытке выдать себя за немцев.

И тем не менее сейчас в Кастамону Мосли выпустили из заключения. Он все еще страдает от тяжелых последствий блокады в Эль-Куте. Самым серьезным недугом была безобразная рана на спине, оставленная осколком снаряда. Несколько позвонков оказались поврежденными, и приступы боли частенько не давали ему спать по ночам. Теперь он направляется в Анкару на лечение, ему требуется помощь специалиста, на этот раз проблема со зрением. Пыль и мусор, взметаемые взрывами и попадающие в глаза, вызвали у него хроническое воспаление. Пока оно скорее раздражало его, чем представляло серьезную опасность, но с течением времени могло стать угрожающим. Когда он получил письмо от друзей из МИДа, то сумел напугать им коменданта и заставить его поверить, что Лондон взял именно его, Мосли, персону под особый контроль, и тогда турецкий офицер устроил его переезд в Анкару. Сам Мосли требовал, чтобы его отправили на лечение в Константинополь. Он рассчитывал на то, что оттуда будет проще совершить побег.

Подъем в гору занял почти всю первую половину дня. К трем часам они достигли перевала. Вершина горы теперь находилась совсем рядом, окутанная туманом. Они сделали привал и пообедали. Затем начали спуск. Мосли не выносил Али, офицера, возглавлявшего их маленькую группу. Али был вспыльчив, властолюбив, агрессивен и храбростью не отличался, но они пытались поддерживать в нем хорошее настроение, то и дело угощая его сигаретами. Мосли гораздо больше импонировал Мустафа, рядовой солдат, охранявший их; с ним они сразу нашли общий язык и даже зауважали его, ибо он, “простой турецкий крестьянин”, тяжело страдал от малярии, но, несмотря на это, преданно и безропотно выполнял свой долг.

Становится жарче. И хотя Мосли с британцем снова едут в повозке, поездка от этого не становится более приятной. Палит солнце, повозка трясется по ухабам, лошади совсем слабы, то и дело спотыкаются, падают, им приходится помогать, упряжь нуждается в починке, а один раз они чуть не съехали с дороги в пропасть. У Мосли болят воспаленные глаза, но он пребывает в прекрасном расположении духа. Он записывает в своем дневнике: “Это были чудесные дни, наполненные движением, путешествие, в котором заново открывался мир, поездка из сонного оцепенения в мир грез, от смерти к жизни”.

По пути он припоминает детали путешествия, когда их, пленных, вели в Кастамону: там — хижина, там — мельница, а там — разоренный армянский дом. На ночь они останавливаются на еще одном крохотном постоялом дворе. Покурив перед сном, они устраиваются на крыше. Может, в доме слишком много клопов или просто душно.

♦

В тот же день Ангус Бьюкенен покидает еще один лагерь в джунглях, в котором царят духота и свирепствуют болезни и который обозначен как С23. Он пишет:

Понедельник, 10 сентября 1917 года

Эльфрида Кур готовит омлет по-крестьянски в Шнайдемюле

Все говорят теперь о еде, о запасах. Никто не хотел бы пережить еще одну “брюквенную” зиму, подобную прошлогодней. Погреб на Альте-Банхофштрассе, 17, удалось набить картошкой (они купили целый воз у господина Кенцлера), имелась там и репа. Правда, почти не оставалось хлеба и жиров. Пища по-прежнему скудная и однообразная[251].

Эльфрида научилась отлично готовить омлет по-крестьянски: они с братом очень полюбили это блюдо. Сначала она смазывала сковороду старой шкуркой от окорока. Затем солила, выкладывала ломтиками картошку и осторожно обжаривала ее, чтобы она не подгорела. Потом брала яйцо и взбивала его с водой, мукой, солью и перцем и выливала на сковородку, добавив немного луку, если он был. Хитрость состояла в том, чтобы добавить ровно столько воды, чтобы взбитая масса покрыла весь картофель, но в то же время не переборщить, чтобы в ней ощущался хоть какой-то вкус яйца.

Два дня назад они с подругой Труде ходили на прогулку вместе с лейтенантами Леференцем и Вальдекером. Было все еще по-летнему тепло, и они гуляли по дороге в Кёнигсблик. Рядом с ней шел лейтенант Вальдекер, он слушал ее, обнимал ее, смеялся ее историям, смотрел на нее — изумленно и влюбленно, целовал ей пальчики, целовал в кончик носа, в лоб. Лейтенант Леференц время от времени грозил пальцем своему товарищу и одергивал его: “Нет-нет, она несовершеннолетняя!” А потом стал сам целоваться с Труде. Лейтенант Вальдекер же довольствовался тем, что держал Эльфриду за руку и прижимал ее голову к своему плечу. Обратно они вернулись лишь к вечеру, и когда прощались на лестнице на Альте-Банхофштрассе, он шепнул ей на ухо, что любит ее. Он, лейтенант Вальдекер, в своей великолепной летной форме, офицерской фуражке, которую он носил слегка набекрень, в своих кожаных перчатках, с Железным крестом, со своими голубыми глазами и белокурыми волосами. Она была ошеломлена, обрадована и счастлива.

Несмотря на это, а может, именно благодаря этому, она продолжала разыгрывать спектакли с Гретель Вагнер. Больше всего Эльфриде нравилось притворяться лейтенантом фон Йеллеником, а Гретель была медсестрой Мартой. Теперь в их играх появился новый мотив: лейтенант фон Йелленик был страстно влюблен либо в какую-то отсутствующую воображаемую даму, либо в сестру Марту. К сожалению, объект его/ее любви был уже замужем за майором, так что им оставалось лишь платоническое чувство на расстоянии.

Сейчас ее занимало именно это. Иногда случалось, что она, как прежде, ходила на вокзал, помогать бабушке в столовой Красного Креста или просто посмотреть на военные эшелоны или санитарные поезда. Но это случалось все реже и реже. Ее больше не интересовали линии, отмеченные черно-бело-красными флажками на карте в классной комнате. В школе они редко говорили о том, что происходит на фронтах: иначе обнаруживалось, что у кого-то убит друг или родственник. Давно уже их не отпускали с уроков ради празднования победы. Война, как писала Эльфрида в своем дневнике, длится так долго, что она почти

Пятница, 28 сентября 1917 года

Мишель Корде посещает Анатоля Франса в Туре

К обеду поезд останавливается на станции в Туре. На перроне стоит он, Анатоль Франс, солидный дородный господин с короткой белой бородкой и красным капюшоном на голове. Они вместе едут на автомобиле в Лa-Бешеллери, поместье писателя, живописно расположенное на холме в двух километрах от Тура.

Война стала испытанием для этого старого человека. Не то чтобы она затронула его лично. У него не было родственников на фронте, и он спокойно жил себе на берегу притока Луары, вплоть до августа 1914 года, когда ему, как и многим другим, пришлось сняться с места и бежать на юг, спасаясь от непобедимой, как казалось, германской армии. Нет, скорее речь шла о том, что война с самого начала означала горький и неприглядный крах всего, во что он когда-то верил.