Впоследствии он хотел описать все, что случилось, но ему было трудно представить себе ясную картину; ведь когда начинается интенсивный ближний бой,
теряешь представление о времени, да и вообще всякое представление о чем бы то ни было, думаешь только о том, что происходит нечто великое, исполненное живой энергии, несущееся с лихорадочной скоростью.
Британцам вообще-то повезло, что противник совершил ошибку, обычную для любого сражения посреди густой растительности. Инстинктивно немцы целились слишком высоко, и поэтому большинство пуль просвистели над головами оборонявшихся. Но у этого преимущества был и свой недостаток. Пули сразили несколько ульев, висевших высоко на деревьях, и разгневанные пчелы ринулись жалить все вокруг, и когда Бьюкенен, обычно такой сдержанный, пишет, что болезненные укусы “привели нас просто в бешенство”, он не преувеличивает. Подобные вещи часто случались и раньше, во время войны в Восточной Африке. Если человека атаковали пчелы, то он в буквальном смысле терял рассудок от их укусов.
Ближе к вечеру бой утих. Противник отступил. 25-й батальон королевских фузилеров остался на холме. Британские солдаты были густо покрыты желтоватыми нарывами, а у некоторых лица так распухли, что едва открывались глаза. Завтра им предстояло вернуться в Линди.
155.
Четверг, 14 июня 1917 года
Мишель Корде гуляет на закате по парижскому бульвару
Это не просто вариация, к старой теме добавилась новая. Речь шла, разумеется, о том, что в войну вступили американцы. Мишель Корде находился в палате депутатов и слышал речь Рене Вивиани. Он был невысокого мнения о нем. И дело не только в том, что Вивиани никчемный политик, а по слухам, еще и наркоман, а в том, что он делал или, скорее, не делал в 1914 году. Левый политик Вивиани был французским премьер-министром в самом начале войны и не сделал ничего, чтобы предотвратить катастрофу; напротив, он добивался предоставления военных кредитов.
Дни Вивиани как влиятельного политика остались позади. Тем не менее его яркий риторический талант все еще востребован. Вивиани был мастак произносить пустые и напыщенные речи. И как обычно бывает в таких случаях, важным оказывалось не только то, что говорилось, но и то, как это говорилось. Произнесенная им речь являла собой образец “ораторского триумфа”. Как правило, он говорил примерно то же самое, что и все остальные, и на этот раз он тоже завел старую заезженную пластинку о войне “до победного конца”. Однако в его речи зазвучало что-то такое, что заставило Корде вздрогнуть. Война приобрела новую цель, новый смысл и… новое оправдание. Ее истинной целью, как оказывается, стало то, что “сыновья наших сыновей не должны больше жертвовать своими жизнями в подобных конфликтах”. Вот оно что. Значит, мы ведем войну, которая должна положить конец всем остальным войнам. Новая идея. Что ж, неплохо. Весьма обтекаемый лозунг.
Ближе к семи вечера Корде прогуливался в теплых лучах заката по бульвару. Пестрая людская толпа показалась ему зеркальным отражением войны. Там были
проститутки в огромных шляпах, размером с зонтик, в юбках выше колен, с обнаженной грудью, в прозрачных чулках и с размалеванными щеками; молодые офицеры с расстегнутыми воротничками и увешанные медалями, солдаты армий Антанты — мускулистые британцы, безобидные бельгийцы, несчастные португальцы, русские в своих внушительных сапогах, молодые люди в тесных мундирах.
Корде наблюдает здесь и новое явление — просящих милостыню солдат. Раньше этого не было, но теперь их можно увидеть в кафе и ресторанах. На груди у солдат-попрошаек красуются награды, вроде Croix de Guerre (“Военного креста”), которые вручались за проявленный в бою героизм. Солдаты продают открытки или поют патриотические песни, чтобы собрать хоть немного денег.
У солдата, которого Корде встречает на бульваре, нет руки. К тому же он пьян. Попрошайка пристает к прохожим, выклянчивая то у одного, то у другого пару медяков или хотя бы сигаретку. При этом он повторяет одно и то же слово: “Мир… мир… ”
Корде разговаривал потом с одним знакомым, который поведал ему, что мятежи во французской армии продолжаются. И что уже расстреляно более четырехсот мятежников[238]. Знакомый рассказал ему об одном таком мятежнике, который произнес накануне казни: “Если меня расстреляют, я хоть буду знать, за что погиб”.
156.
Среда, 20 июня 1917 года
Флоренс Фармборо возвращается на фронт в Лощино
Летнее солнце. Жара. В воздухе пахнет грозой. На вершине холма она видит укрытые ветками палатки. Видит лошадей, стоящих группками под редкими деревьями, прячущихся в тени. Видит, как люди купаются в мутной реке. Фармборо рада, что вернулась. Сейчас затишье, но говорят, что русская армия вот-вот предпримет новое наступление. Тогда опять придется туго.
Фармборо отсутствовала всего несколько дней, она встречалась с британскими сестрами милосердия из другой части, но этого оказалось довольно, чтобы она стала более чувствительной к вещам, казавшимся ей прежде самыми заурядными. Как, например, еда. Она с сомнением смотрит на солдатскую кашу. Комки жира вызывают в ней отвращение. Рыбный суп пересолили. Невзирая на голод, она ест один черный хлеб, запивая его чаем. Всякие разговоры ее утомляют; она крайне раздражена и готова сорваться по любому поводу.
После ужина мы с Софией взобрались на вершину нашего холма. Вдали виднелись высокие горы, купавшиеся в мягкой, кобальтовой синей дымке. Внизу, в долинах были разбросаны там и сям деревушки Саранчуки, Котово и Рыбники. Мы заметили, что крестьянские дворы стоят разрушенные, опустевшие. Хорошо были видны вражеские окопы. Похоже, они находились в опасной близости от русских укреплений, — всего в двадцати метрах, как слышала София. Окрестные поля были покрыты ярко-красными пятнами цветущего мака, кое-где попадались ромашки и васильки. Вид макового поля наполняет душу утешением, чувством домашнего покоя.
♦
В тот же день Эльфрида Кур записывает в своем дневнике:
Эта война — призрак в серых лохмотьях, череп, кишащий червями. Вот уже многие месяцы гремят ожесточенные бои на Западном фронте. Сражения под Шемен-де-Дам, на Эне и в Шампани. Все эти места превратились в руины, повсюду кровь и грязь. Англичане придумали новое опасное оружие, броневики на гусеницах, им не страшны никакие препятствия. Эти броневики называются танками[239]. Все перед ними бессильны; они способны переехать любую артиллерийскую батарею, любой окоп, любые позиции и просто сровнять их с землей, уже не говоря о людях. Попытки укрыться в воронке от снаряда обречены на провал. Зато у нас есть этот кошмарный отравляющий газ. Англичане и французы (в отличие от немецких солдат) еще не пользуются надежными противогазами. А кроме того, есть еще такой газ, который проникает сквозь одежду. Какая смерть!
157.
Понедельник, 25 июня 1917 года
Батальон Паоло Монелли бросается в огонь на горе Ортигара
Что ж, пора — настал их черед. Они ждали этого мгновения. Почти четырнадцать дней они смотрели, как батальон за батальоном отправляются на вершину Ортигары, и всякий раз могли наблюдать за исходом: сперва несли носилки с ранеными и вели мулов, нагруженных телами убитых, затем — через пару часов или пару дней — мимо маршировали те, кто уцелел. Так это происходило, такова была механика процесса. Батальоны бросаются в огонь, тяжелые жернова вражеской артиллерии перемалывают их, но они остаются там до тех пор, пока не потеряют большинство своих солдат. Тогда их сменяют новые батальоны, которые тоже остаются под огнем до тех пор, пока не потеряют большинство своих солдат. Тогда их опять сменяют новые батальоны, которые остаются под огнем до тех пор, пока не потеряют большинство своих солдат. И так далее.
