Если бы не холод, то можно было бы назвать это путешествие приятным, почти идиллическим:
Единственное, что нарушает монотонность пейзажа, так это джирты и водяные колеса, которые медленно крутились по обеим стороны реки; на берегах то и дело возникали пыльные пальмовые рощицы и желтого цвета небольшие деревушки. Стаи диких гусей, хлопая крыльями, пролетали над нами в свинцовом небе, — возможно, их спугнул треугольный парус, который подняла на дау команда, под аккомпанемент протяжной, заунывной песни, так похожей на жалобу и столь же печальной, как и пустынный горизонт.
Де Ногалес действительно хотел уволиться из рядов османской армии, когда, истощенный, больной, он после своего долгого и опасного конного перехода из Саирта наконец достиг Алеппо. Ничто не могло заставить его изменить свое решение. Напротив. Вновь и вновь он натыкался на следы резни христиан, видел колонны депортированных армян, в первую очередь женщин и детей, “скелетов в грязных лохмотьях”, — под суровым надзором османских солдат они брели навстречу гибели.
Из военного министерства в Константинополе ему сообщили телеграммой, что его прошение не принято, и предложили полечиться в штабном госпитале. Де Ногалес не решился принять предложение. Будучи свидетелем геноцида, он опасался за свою жизнь. Вступив в тесные контакты с немецкой военной делегацией в Алеппо, он почувствовал себя настолько в безопасности, что через месяц реабилитации подал прошение о новом месте службы[147].
Сперва он получил место в администрации маленького захолустного городка в провинции Адана. Там он вел неравную, но небезуспешную борьбу с беспорядками, коррупцией и прискорбной некомпетентностью османского транспортного аппарата, пока неожиданная телеграмма в декабре не призвала его на новую службу, на этот раз — в штаб немецкого генерал-фельдмаршала фон дер Гольца, который командовал османской Шестой армией в Месопотамии.
Не без волнения, но в надежде на перемены и на окончание внутренней ссылки в Адану с ее караванами, де Ногалес отправился на юг, на фронт, в Месопотамию. Отражение британского наступления на Багдад расценивалось как крупная победа, при этом ожидали еще больших успехов, если удастся заставить капитулировать окруженный в Эль-Куте британский корпус. Сейчас вокруг маленького городка шли тяжелые бои, а кроме того, они велись и вниз по течению реки, где британские части пытались пробиться к осажденным.
Через несколько часов плавания по реке их встретили. Оба судна остановились. Он видит, как низенький человек в форме османского полковника, с остроконечной бородкой, держась “гордо, но скромно”, поднимается к ним на борт. Это Нуреддин, тот самый, который не только командовал разгромом британцев под Ктесифоном, но и непосредственно отвечал за успешное окружение корпуса Таунсхэнда. Нуреддин направлялся теперь в Константинополь, “униженный и всего лишенный”, смещенный с поста губернатора Багдада. Новый его губернатор Халиль не мог похвастать своими военными талантами[148], но обладал солидными политическими связями[149]. И теперь, когда в воздухе витает тень большой победы, он постарался узурпировать роль официального триумфатора.
Война ускоренными темпами продуцировала героев; газеты пестрели сообщениями о подвигах. Но имена этих героев столь же быстро забывались. Большинству из них уготована смерть или забвение. У победы под Ктесифоном был архитектор: немецкий генерал-фельдмаршал фон дер Гольц. Несмотря на свое высокое положение, он находится в изоляции, к тому же он болен и коротает свои дни в одиночестве в тесной и грязной походной палатке. В то время 72-летнему Кольмару фон дер Гольцу оставалось жить всего два месяца, его сразит тиф[150].
Ближе к вечеру де Ногалес заметил дым, спиралями “поднимающийся к свинцово-желтому небу”. Фронт совсем близко. Они добрались до места, где надо пересесть с парохода на сухопутный транспорт. Здесь он смог увидеть винтики гигантского аппарата, приводящего в движение войну. В большинстве армий требовалось до пятнадцати человек, которые работали за линией фронта, обеспечивая снабжение одного солдата.
За последние пятьдесят лет оружие претерпело огромные изменения, стало более смертоносным, но при этом транспортные средства остались прежними. В этом одна из важнейших причин того, что война часто застопоривается, останавливается, топчется на месте. Когда поезда прибывают к месту назначения, армии передвигаются дальше точно так же, как во времена Цезаря или Наполеона, то есть при помощи мускульной силы, заключенной в ногах человека или спине лошади. Но все более усложняющаяся организация требует больше снаряжения, а все более точное оружие — больше боеприпасов[151].
Исход большинства военных кампаний — особенно если они разворачиваются за пределами Западной Европы, с ее разветвленной сетью железных дорог, — решает не столько тактика, сколько логистика. Пусть даже солдаты отважны и оружие у них самое современное, они проиграют, если транспортный аппарат, призванный их обеспечивать, слаб или неразвит. Военный конфликт все более вырождается в экономическое состязание, в войну заводов и фабрик. Именно логистика была слабой стороной османской армии.
За время службы де Ногалес столкнулся со множеством примеров бессилия и коррумпированности в османских войсках, но на фронте в Месопотамии были мобилизованы все имеющиеся силы. И то, что увидел де Ногалес, когда его пароход приблизился к берегу, действительно впечатляло. Нельзя было усомниться в серьезности и энергичности происходящего. Вместе с тем самой сцене присуще нечто вневременное.
С каждым мигом все отчетливее заметна линия пароходов, дау, нанкинов, террад, куф и плотов, пришвартованных у левого берега Тигра: на них кипела работа, грузили и разгружали боеприпасы и предметы первой необходимости, пирамидально громоздившиеся вдоль крутых берегов реки. Тысячи волов, верблюдов и других вьючных животных, под присмотром арабов-кочевников в живописных одеждах, мирно паслись вокруг обширной территории, где белели походные палатки, теряющиеся вдали. Под звуки военного марша скакали кавалерийские патрули и шагали пехотные взводы, окруженные ордами людей в форме; над толпой поднимался гул голосов, похожий на отдаленный рокот моря, то и дело прерываемый ревом животных, хриплым воем сирен, молитвенными возгласами имамов, выкриками персидских, арабских и еврейских купцов, щедро предлагавших нашим солдатам табак, оливки и жирные кушанья.
Де Ногалес провел ночь на борту закопченной и пробитой пулями “Файрфлай”, английской канонерки, попавшей в руки турок после боев при Умме, около двух месяцев назад. Противоборствующие стороны держали на Тигре небольшие флотилии с тяжелым оружием, чтобы обеспечить себе безопасное снабжение. Ведь для обеих армий река, навигацию по которой в этом году существенно осложнила засуха, была артерией жизни.
Время от времени слышался слабый рокот далеких взрывов. Где-то у горизонта от пальмовых рощ поднимался густой дым. Там находился Эль-Кут и его осажденные защитники.
♦
Один из таких защитников в окруженном городе — Эдуард Мосли. В настоящее время он болен, у него дизентерия. Этим утром пробуждение стало просто ужасным. Помимо неизбежной диареи, у него разболелись крестец и голова, поднялась высокая температура. Врачи рекомендуют лишь одно — диету. Комментарий Мосли: “С таким же успехом они могли бы порекомендовать морское путешествие”. В Эль-Куте постепенно, но неумолимо сокращаются запасы продовольствия. Те, кто любой ценой хотел избежать больничной койки, пытались держаться на ногах при помощи опиума или других снадобий, например, смеси касторового масла и chlorodyne, известного болеутоляющего препарата со вкусом мяты, в состав которого входили опиум, каннабис и хлороформ[152].
