Мидори поздоровалась с тучным мужчиной средних лет, лежавшим на кровати у окна. Тот не мог разговаривать и только, улыбнувшись, кивнул в ответ. Потом два-три раза кашлянул, попил воды из стакана у изголовья, неуклюже повернулся набок и уставился в окно. Там виднелись только столбы и соединявшие их провода. И больше ничего. Даже завалящей тучки не было.

— Папа, как дела? В порядке? — заговорила Мидори, приблизив губы к самому уху отца. Точно проверяла звук микрофона. — Как ты себя чувствуешь?

Отец еле-еле зашевелил губами.

— Пло…хо… — произнес он, даже не произнося, а как бы выдувая сухим воздухом слова из глубины гортани. — Голо…ва…

— Что, голова болит? — спросила Мидори.

— Да… — ответил отец. Похоже, слова длиннее двух слогов были ему не под силу.

— Что поделаешь, ты же только после операции. Конечно, будет болеть. Нужно потерпеть немного, — сказала Мидори. — А это — Ватанабэ, мой друг.

— Здравствуйте, — сказал я. Отец на это лишь приоткрыл губы и снова сомкнул их.

— Садись туда, — сказала Мидори, показав мне на круглую табуретку в ногах больного. Я так и поступил. Мидори напоила отца из кувшина и спросила, не хочет ли он фруктов или желе.

— Не… хочу… — ответил тот.

— Ну хоть понемногу-то есть нужно?

— Уже… ел…

В изголовье кровати стояла тумбочка, на ней — кувшин, кружка, тарелка и маленькие часы. Мидори достала из большого пакета ночной халат, трусы и еще какую-то мелочь, разобрала их и положила в шкафчик у входа. На дне бумажного пакета оставались фрукты для больного: два грейпфрута, фруктовое желе и три огурца.

— Огурцы? — удивленно воскликнула Мидори. — Что здесь делают огурцы? Чем сестра думала? Ума не приложу. Специально еще позвонила, перечислила, что нужно купить.

— Может, ослышалась и перепутала с киви[37]?

Мидори щелкнула пальцами.

— Точно, я просила купить киви. Но она что, сама не могла догадаться? Как больной будет есть огурцы? Папа, огурец будешь?

— Нет…

Мидори села в изголовье и принялась подробно рассказывать о последних событиях. Стал плохо показывать телевизор — вызвала мастера, тетушка из Такаидо сказала, что завтра-послезавтра приедет навестить, аптекарь Миявакэ упал с мотоцикла. Отец в ответ только изредка похмыкивал.

— Что, правда ничего не хочешь?

— Нет… — ответил тот.

— Ватанабэ, будешь грейпфрут?

— Нет, — отказался и я.

Чуть позже Мидори предложила сходить в холл к телевизору, уселась там на диван и закурила. Трое больных в пижамах тоже курили и смотрели какие-то политические дебаты.

— Слышь, вон тот дядька на костылях уже давно поглядывает на мои ноги. Ну, вон тот, в синей пижаме и очках.

— Чего б ему не смотреть? Кто пропустит мимо такую юбку?

— Ну и ладно. Им здесь, наверное, скучно? Пусть посмотрят на ноги молоденькой девушки. Иногда можно. Глядишь, возбудятся и быстрее на поправку пойдут.

— Хорошо, если не наоборот, — ответил я.

Мидори разглядывала струйку дыма из длинной трубы за окном.

— Отец — неплохой мужик. Иногда достает меня своими словечками, но в глубине души он — человек откровенный, мать любил всем сердцем и по-своему старался жить как мог. Есть у него слабости в характере, нет таланта торговца, цели в жизни, но, по сравнению с прочей публикой, он порядочный. Я тоже за словом в карман не лезу. Сцепимся на пару — не остановишь. Так и ссорились постоянно. Но он хороший.

Мидори, словно подбирая что-то с дороги, подхватила мою руку и положила себе на бедро. Часть руки попала на юбку, часть — на голую ногу. Мидори посмотрела мне в глаза.

— Послушай, Ватанабэ, извини, что я тебя сюда притащила. Но побудь со мной еще немного?

— До пяти я свободен и в твоем полном распоряжении, — ответил я. — Мне с тобой приятно. К тому же, делать больше нечего.

— А что ты вообще по воскресеньям делаешь?

— Стираю, — ответил я. — Затем глажу белье.

— А о той девушке мне рассказать не хочешь? О своей подруге.

— Нет, не хочу. Там все непросто. Боюсь, не смогу тебе объяснить.

— Да ладно. Не объясняй, — сказала Мидори. — А хочешь, я расскажу, как ее представляю?

— Давай. Твои фантазии это… интересные. С удовольствием послушаю.

— Думаю, что она — замужняя женщина.

— Хм.

— Тридцать два или три года. Красивая жена толстосума. В меховой шубе, обуви от «Шарля Журдана» и шелковом белье. В добавок ко всему, сексуально ненасытная. И как она только ни извращается… И утоляет свою страсть с тобой в рабочие дни после обеда. Однако по воскресеньям муж дома, и она встречаться не может.

— Интересная версия.

— Наверняка связывает тебя, надевает на глаза повязку и ласкает языком все уголки тела. Потом это… вставляет в себя странные предметы, изгибается, как акробат, а ты снимаешь на «полароид».

— Весело.

— Настолько изголодалась, что делает все, что может. Каждый день об этом только и думает. Еще бы — времени навалом. В следующий раз сделаем с Ватанабэ вот так и вот эдак. А когда вы забираетесь в постель, кончает от удовольствия аж по три раза. И спрашивает тебя: «Как ты думаешь, у меня классное тело? Молоденькие тебя так не удовлетворят, правда? Или ты считаешь, что они это умеют? Вот так? Чувствуешь? Нет, не так. Пока не вынимай…»

— Кажется, ты порнухи насмотрелась, — засмеялся я.

— Кажется, — ответила Мидори. — Что поделаешь — нравится. Давай как-нибудь сходим вместе?

— Давай. Когда у тебя будет время.

— Что, правда? Классно. Скорей бы. Может, тогда сразу на мазохистский? Когда девчонок бьют плетью, а потом заставляют перед всеми мочиться прямо на лицо. Это в моем вкусе.

— Идет.

— А знаешь, что мне больше всего нравится в порно-кинотеатрах?

— Даже представить себе не могу.

— Когда начинается сексуальная сцена, слышно, как на соседних местах сглатывают слюну, — сказала Мидори. — Вот этот самый звук. Он такой милый.

Вернувшись в палату, Мидори опять подсела к отцу и заговорила. Отец только вставлял «а-а», «ага» или вообще отмалчивался. Около одиннадцати пришла жена круглолицего соседа по палате. Она сменила ему ночную пижаму, почистила фрукты. Приятная женщина, она болтала с Мидори обо всем на свете. Пришла медсестра, заменила капельницы, перекинулась парой слов с собеседницей Мидори и ушла. Тем временем я от безделья разглядывал палату и провода за окном. Изредка на них садились воробьи. За это время Мидори по очереди разговаривала с отцом, вытирала ему пот и слюну, перебрасывалась фразами с соседкой и медсестрой, что-то спрашивала у меня, проверяла капельницу.

В полдвенадцатого начался обход. Мы с Мидори вышли подождать в коридор. Появился врач, у которого Мидори поинтересовалась состоянием отца.

— Сразу после операции, обезболивающее даем. Конечно, сильное истощение, — ответил врач. — Результаты станут известны дня через два-три… мне в том числе. Пойдет на поправку — хорошо, нет — будем думать дальше.

— Что, опять будете вскрывать голову?

— Будет день — будет пища, — ответил врач. — Постой, что-то юбка на тебе сегодня коротковата.

— Красивая?

— А как ты ходишь по лестнице? В ней? — задал вопрос врач.

— Так и хожу. Показываю все, как есть, — ответила Мидори. Медсестра у нее за спиной прыснула.

— Тебе тоже неплохо бы полежать, провериться, — покачал головой врач. — В общем, так. Пока находишься в этой больнице, старайся пользоваться лифтом. Не хочу, чтоб из-за тебя прибавилось пациентов. В последнее время и так работы хоть отбавляй.

Через некоторое время начался обед. Медсестра погрузила на тележку еду и стала развозить по палатам. Отцу Мидори подали картофельный суп, фрукты, мягкую отварную рыбу без костей и овощное пюре. Мидори положила отца на спину, покрутила ручку в ногах кровати и приподняла спинку. Потом зачерпнула ложкой суп и начала его кормить маленькими порциями. Отец съел пять-шесть ложек, отвернулся и сказал: