— Приеду.

— Даже если я ничего не смогу для тебя сделать?

Я кивнул в темноте. Своей грудью я отчетливо чувствовал ее грудь, а ладонью водил по ее телу поверх халата. От плеча к спине, затем к пояснице. Я гладил ее, как бы впечатывая в память очертания и мягкость ее тела. Немного погодя Наоко поцеловала меня в лоб и проворно встала с дивана. Ее голубой халат скользил в ночной темноте, словно рыба.

— До свидания, — прошептала Наоко.

Вслушиваясь в шум дождя, я тихо уснул.

Настало утро, а дождь продолжался. Не как ночью, а мелкая, почти не видимая глазу осенняя морось. Что дождь еще идет, было понятно по кругам на лужах и легкому стуку капелек по карнизу. Когда я проснулся, за окном лежал молочный туман, но с восходом солнца он развеялся, и постепенно проступили роща и линия гор.

Как и прошлым утром, мы втроем позавтракали и пошли в птичник. Наоко и Рэйко надели желтые полиэтиленовые дождевики с капюшонами. Я накинул поверх свитера водонепроницаемую ветровку. Воздух был влажный и зябкий. Укрываясь от дождя, птицы застыли в глубине сарая, тихо сбившись в кучку.

— Холодно. Когда идет дождь, — сказал я Рэйко.

— И с каждым днем все холоднее, а вскоре и снег пойдет, — ответила Рэйко. — Тучи с Японского моря его здесь стряхивают и уносятся дальше.

— А как зимуют птицы?

— Естественно, мы переселяем их в тепло. Ведь не получится откопать весной их заледеневшие тушки из-под снега, разморозить и сказать: «Так, все, кушать подано!»

Я постучал пальцем по сетке, попугай замахал крыльями и закричал:

— Жопа. Спасибо. Чокнутая.

— Вот этого не мешало бы заморозить, — меланхолично заметила Наоко. — Послушаешь его каждый день, и впрямь тронешься рассудком.

После уборки мы вернулись в комнату. Я собрал вещи, женщины приготовились идти на поле. Мы вместе вышли из здания и расстались у теннисного корта. Женщины повернули направо, а я пошел прямо.

— До свиданья, — сказали они.

— До свиданья, — ответил я. — Приеду опять, — сказал я. Наоко улыбнулась, повернула за угол и скрылась из виду.

По пути к воротам навстречу мне прошло несколько человек, и на всех были такие же, как у Наоко, желтые плащи, на головы нахлобучены капюшоны. Под дождем цвета казались нереально яркими. Чернела земля, ярко зеленели ветви сосен, закутанные в желтые дождевики люди выглядели особыми призраками, которым позволили сновать по земле только дождливым утром. Они бесшумно передвигались с корзинами, какими-то мешками и полевыми инструментами.

Привратник помнил мое имя, и когда я выходил, нашел меня в списке посетителей и поставил галочку.

— Из Токио приехали, да? — спросил он, взглянув на мой адрес. — Мне тоже раз случилось туда съездить. Свинина там вкусная, да?

— Неужели? — не понимая, к чему это, наобум ответил я.

— Из того, что я ел в Токио, мне ничего не понравилось, кроме свинины. Ее там что, как-то особо выращивают?

Я ответил, что ничего об этом не знаю, и вообще впервые слышу.

— Когда это было? В каком году вы ездили в Токио?

— И в самом деле, когда? — наклонил голову старик. — В пору женитьбы наследного принца[33]. Сын жил в Токио и звал хотя бы раз приехать. Вот когда.

— Пожалуй, в ту пору свинина в Токио действительно была вкусной, — сказал я.

— А теперича?

— Не знаю, но ни от кого такого не слышал, — ответил я. Привратник слегка огорчился. Старик не прочь был поболтать еще, но я сослался на автобус и пошел к дороге. На тропе вдоль реки местами оставались островки тумана, но их подхватывал ветерок и уносил вверх по склону. По пути я несколько раз останавливался, оборачивался и бессмысленно вздыхал. Как будто прилетел на планету с другой силой притяжения. Я вспомнил, что здесь иной мир, и мне стало уныло.

В полпятого я вернулся в общежитие. Оставил в комнате сумку, переоделся и пошел на работу. С шести и до пол-одиннадцатого продавал пластинки. А в промежутках рассеянно наблюдал за публикой, проходившей перед витриной. Семьи, парочки, пьяные, якудзы, оживленные девицы в коротких юбчонках, парни с хиппейскими бородками, хостессы из баров и другие непонятные люди. Стоило поставить рок, как у магазина собрались хиппи и бездельники — некоторые пританцовывали, кто-то нюхал растворитель, кто-то просто сидел на асфальте. Заиграла пластинка Тони Беннетта — и все они куда-то исчезли.

Рядом с нашим магазином располагалась лавчонка игрушек для взрослых, где мужчина средних лет с сонным видом продавал странные сексуальные приспособления. Я даже представить себе не мог, кому и для чего они нужны, но заведение, судя по виду, процветало. На другой стороне улицы, наискосок от магазина, прямо на дороге блевал перепивший студент, в игровом салоне по другую руку проигрывал в бинго свою зарплату повар из соседнего ресторанчика. Под навесом закрытого магазина неподвижно сидел на корточках бездомный с почерневшим лицом. К нам зашла какая-то школьница с бледно-розовой помадой на губах и попросила поставить «Jumping Jack Flash» «Роллинг Стоунз». Я принес пластинку. Она защелкала пальцами и стала танцевать, покачивая бедрами. Спросила, нет ли у меня закурить. Я дал ей сигарету «Ларк» из пачки управляющего. Школьница блаженно ее выкурила, а когда закончилась музыка, вышла, даже не поблагодарив. Каждые пятнадцать минут раздавалась сирена то ли «скорой помощи», то ли полицейского патруля. Три равно пьяных служащих несколько раз обозвали звонившую по телефону красивую длинноволосую девушку «мандой» и принялись ржать.

Я за всем этим наблюдал, и меня охватило смятение. Я вообще перестал понимать, что к чему. «Что же это такое? — думал я. — Что все они хотят этим сказать?»

Вернулся с ужина управляющий и радостно сообщил, что позавчера трахнул продавщицу вон из того бутика. Он давно положил на нее глаз и дарил иногда пластинки.

— Класс, — ответил я, на что он принялся во всех подробностях описывать, как это было.

— Хочешь трахнуть деваху, — самодовольно пояснял он, — во всяком случае, обязательно сделай подарок. Потом как бы там ни было, напои ее, пока, во всяком случае, не опьянеет. Потом останется только трахнуть. Просто?

Я в смятении вернулся в общагу, задернул шторы, погасил свет и лег спать. Казалось, что вот-вот ко мне в постель нырнет Наоко. Я закрыл глаза, услышал ее шепот, руками обвел все ее тело. Во мраке я снова возвращался в тот тесный мир Наоко. Вдыхал аромат луга, слышал шум ночного дождя. Думая о Наоко, которую видел нагой в лунном свете, представлял, как она, укутав свое мягкое и красивое тело в желтый дождевик, чистит птичник, пропалывает овощи. Я взял в руку возбудившийся пенис и кончил, думая о ней. Смятение улеглось, но сон все равно не приходил. Я очень устал, хотел спать, но заснуть не мог.

И тогда я встал у окна и принялся рассеянно смотреть на площадку перед флагштоком. Белый шест без флага походил во мраке ночи на гигантскую кость. «Интересно, что сейчас делает Наоко? — подумал я. — Спит, наверное». Спит, укутанная мраком того маленького странного мира. Я мысленно пожелал, чтобы ее не мучили горькие сны.

На следующий день в четверг у меня была утренняя пара по физкультуре, и я несколько раз проплыл пятидесятиметровый бассейн. От нагрузки у меня немного поднялось настроение, появился аппетит. Я съел в ресторанчике объемный комплексный обед и направился было в библиотеку филфака кое-что проверить, но по пути случайно встретил Мидори Кобаяси. Она шла со щупленькой девчонкой в очках, но, увидев меня, свернула навстречу.

— Ты куда? — спросила она.

— В библиотеку.

— Может, сходишь в другой раз? А мы зато вместе пообедаем?

— Я только что поел.

— Ну и что? Еще раз поешь.

В конце концов, мы с Мидори зашли в соседнее кафе, она съела порцию риса с карри, а я выпил кофе. На ней поверх белой футболки с длинным рукавом была желтая шерстяная жилетка с вышитыми рыбками, тонкая золотая цепочка и часы с Микки-Маусом на циферблате. Она очень аппетитно все съела, выпила три стакана воды.