СМЕРТЬ ОБЕЗЬЯНЫ В теплице, за стеклом, где жалкие растенья, Питомцы солнечных далеких островов, Вздымая пестики из чахлых лепестков, Под серым небом спят, без грез, без пробужденья, — Беднягу бьет озноб и кашель, и комком Лежит она, дрожа в своей суконке грубой. Дыхание свистит из пасти длиннозубой, Ладони скрещены над рыжим животом. Нет ужаса в глазах, но нет и ожиданья, — Меж миром и собой ей непонятна связь, И полон этот взгляд, в себя оборотись, Одной лишь кротостью животного страданья. Над дряблою губой десна обнажена. Совсем как человек, пылающий и зябкий, Вот мускулистые большие пальцы в лапки Зажала — и уже не разожмет она. Но тут увидела, как солнце заходило За мачтами судов, собравшихся в порту, — И морщит низкий лоб, чтоб смутную мечту В сознанье удержать хоть из последней силы. Не вспомнилось ли ей, как, средь лесных подруг, Под небом ласковым, где свет горяч и золот, Она, кокосами свой утоляя голод, Средь пальмовых ветвей задремывала вдруг, — Покуда на корабль, что шел к морям студеным, Ее не взволокли под клики моряков, И парус, яростный от ледяных ветров, Над тельцем скрюченным не загудел бессонно? Так лихорадочный, видений полный бред И голод, для души несущий очищенье, И то высокое мгновенное прозренье, Что озаряет мозг, даря предсмертный свет, — Бессмысленных племен наследницу немую Неповторимою наполнили мечтой, И день ее весны, весь солнцем залитой, Ей напоил глаза, сияя и ликуя. Но там, под черепом, стоит ночная муть, И челюсть нижняя отвисла каменея. Внутри хрипит. А мрак все шире и чернее: Ей полночь, час смертей, прольет покой на грудь. КУРОПАТКА Увы, давно ли здесь из-за нее весной Кипел жестокий спор на пажити зеленой, И победитель стал, еще окровавленный, Вить дружно вместе с ней их домик травяной, И птенчиков она питала в летний зной! А псы разрушили приют незащищенный. Взлетела, но свинец, за нею устремленный, Уже пронзает грудь ей дрожью ледяной. Священное тепло, что жизнь отогревало, На перья нежные струится кровью алой, И птица падает, бессильная, в камыш. Склонился в зарослях над нею пес проворный. Ее окутали печаль, и мир, и тишь, — И, отлюбив свой срок, она умрет покорно. ДЕРЕВЬЯ
О вы, что, все в цвету, спокойною красой Так оживляете лесов родимых сени, Потомки тихие зеленых поколений, Семья, вскормленная и солнцем и росой! Та страсть, которою зачата тварь земная, Чтоб к свету ясному стремиться вновь и вновь, Праматерь вечная, кем рождена Любовь, Овеяла теплом и вас, благоухая. И вы, подобно нам, желаньем рождены, — Желанье в эти дни священного цветенья И души создало для вас из распыленья — Но души, что себя постигнуть не должны. И облеченные материей безгласной, Бессильные стопу от почвы оторвать, Томясь по жизни — жизнь вы множите опять, Но вполовину лишь ей сами сопричастны. ПОКИНУТЫЙ ДУБ Где в теплоте лесной разлит румяный свет, Родоначальник-дуб, большой и узловатый, Свой панцирь над холмом склонив шероховатый, На солнце греется, осиротелый дед. Цветущий, он века питался перегноем Сынов, задохшихся в тени его густой, А темная глава дышала высотой, И сок кипел в ветвях живительным настоем. Но ветви лучшие засохли, их скелет Зловеще высится над кроною зеленой, А в глубине груди, бессильно обнаженной, Уж не один червяк прогрыз глубокий след. Когда забродит сок, то, язвы разъедая, Он лишь тревожит дуб весеннею порой. Там целый мир кишит за мшистою корой, Повсюду — лишаи и ржа полуседая. Отжив на нем свой век, уже суки подряд Трещат и валятся, — и вихри буревые, Чтоб смерти завершить усилья вековые, Быть может, и весь дуб сегодня сокрушат. Недаром поползли с вершины ненадежной Зеленых гусениц нарядные полки. И по стволу толпой забегали жуки, Надкрылья синие уже подняв тревожно. А весь пчелиный рой взлетел еще вчера, Покинув меж ветвей свое жилье лепное, И шершни, дерево облюбовав иное, Переселенцами спешат туда с утра. Вот ящерица, щель покинув, на мгновенье Головку подняла, глядит — и скрылась прочь. В окоченелый ствол нахлынувшая ночь Уже торопит в нем труд плесени и тленья. ФЕРА [3] Вот этот козий мех, о гость, наполнен туго Живою влагою из гроздий золотых, Что Фера смуглая, взметенная упруго, Под солнце вознесла над пеной вод морских. Ни миртов нет на ней, ни падубов зеленых, Полыни даже нет, что так мила стадам, С тех пор, когда возник и в жилах раскаленных Навек забушевал огонь Плутона там. Ее угрюмый лоб подернут тучей алой, Ключам горячим грудь подставила она. И Фера кажется вакханкой одичалой, По чреслам девственным лозой оплетена. вернуться Фера — остров в Эгейском море, недалеко от юго-восточных берегов Греции. Древняя Фера славилась своим виноделием. |
