— Это в какое, военное, что ли?

— Военное, какое же еще? Уж Петру военком сказал: дескать, наследнику боевой славы окажем содействие.

— Наследнику боевой… значит, Ванечке, выходит? — И тут Таисия прикусила язык. Не потому, что сестра сразила ее упоминанием о военном училище — она смекнула, что умные-то люди уже сейчас думают о судьбе своего отпрыска. Ведь Ванечка только в восьмой ходит!

Аля в ту весну заканчивала десятый, и Таисия, хорошенько подумав, решила тоже попробовать помочь дочери. Она, конечно, слыхивала, что в институт и по знакомству поступают, если есть кому похлопотать. За Алю некому хлопотать, кроме матери. Она отправилась в политехнический институт. Шла бодро, отважно, не смущаясь предстоящего разговора с институтскими преподавателями — по бригадирской своей работе Таисия встречалась с большими руководителями: и с трестовскими разговаривала, и в парткоме ее внимательно слушали и принимали в расчет ее советы и предложения.

Но уже в вестибюле она очень растерялась и никак не могла объяснить дежурившей студентке, к кому именно явилась. Наконец студентка сказала, чтобы Таисия шла на второй этаж. А на втором этаже не один и не два, а с десяток кабинетов, и на всех солидные вывески. Таисия уже и не рада была своей затее, однако ноги сами привели ее в один из кабинетов, где за широким столом сидела миловидная бледная женщина.

— Проходите, садитесь, — сказала женщина мягким, располагающим к себе голосом.

Таисия села в креслице у стола и, почувствовав себя увереннее, заговорила. Она просто, с достоинством сообщила, что ее дочь заканчивает школу, прилежна и неглупа, правда, по дому не очень проворна, однако в школьных мероприятиях участвует охотно. Так вот, если она придет сдавать экзамены… А тут вдруг Таисия рассказала вкратце историю, как сама она оказалась в городе, как одного за другим вытаскивала из деревни братьев и сестер, и все они уважаемые люди на производстве, у Шуры, например, муж имеет орден Славы, а сын Ванечка поступает в военное училище…

Женщина сидела, подперев худеньким кулачком подбородок, и слушала, кажется, с неподдельным интересом. В иной миг в глазах ее вспыхивал озорной огонек, и Таисия думала: где же она встречала эту женщину? Нет, не встречала. Вот, может быть, женщина наслышана о бригадире Сазоновой — так это не удивительно, Таисию в городе знали многие.

Она ушла от этой милой женщины с таким радостным чувством, так ей было легко, свободно, что она не сразу осознала, что обещания-то никакого не получила. Но и тут она быстро успокоилась: чего, собственно, могла ей пообещать женщина? Да и правильное ли это дело — протаскивать дочку в институт?

А через два дня Аля закатила матери истерику. Оказывается, Таисия разговаривала с матерью Нади, Алиной подружки.

— Ты меня не любишь, не любишь! — вопила Аля, обливаясь слезами, — Ты опозорила меня, опозорила…

Таисия и сама готова была плакать от своей глупости.

— Ну, будет, — говорила она, — уж больше не стану. Я же просто поговорила, и так мне приглянулась Надина мама.

— Зачем ты ей рассказывала всю эту… ерунду? Кому, кому это интересно?..

Уж неизвестно как, но об этой истории узнала Шура. У нее хватило такта не колоть сестру напоминанием о попытке устроить дочку в институт, но в горячую минуту споров глаза ее злорадно посверкивали. Впрочем, охота к перепалкам у Таисии стала пропадать. В августе дочь сдавала экзамены в институт и не прошла по конкурсу. Впервые за много лет, а может, вообще впервые в жизни, Таисия выбранила дочь. И впервые, кажется, трезво оценила свое отношение к Але: холила, баловала, ничего от нее не требовала, только надеялась, что придет же день, в который оправдаются ее надежды и окупятся труды.

Аля без горечи переживала свою неудачу и говорила, что надо сперва проверить себя в работе, а потом, когда определится интерес к профессии, подавать в институт. Надя, например, решила поработать воспитательницей и едет в санаторную школу в Кисегаче.

Таисия пригрозила:

— Ну и тебе я подыщу работку. Уж подыщу!..

К ее удивлению, глаза Али загорелись, она стала смеяться и прыгать вокруг матери.

Вопрос о работе Таисия решила так: на стройке Але не место, на заводе без специальности и без образования ей делать нечего. Поэтому она встретилась со своей подругой и землячкой Симой (в сорок седьмом они познакомились на вокзале в Курске, подружились, на стройке попали в одну бригаду), которая заведовала складом металлов на заводе автотракторных агрегатов, и упросила взять к себе Алю.

— Вечно она у тебя работать не будет, — прямо сказала Таисия, — так пусть хоть годик побудет под твоим присмотром.

Устроив дочку, Таисия успокоилась, и опять перед нею замаячил пусть отдалившийся, но все же не навсегда потерянный день — день, когда Аля не хуже других сдаст экзамены и поступит в институт. Илюшка, соседский мальчик, тоже нынче не поступил в институт и тоже работал — на стройке, на том же участке, что и Таисия. Таисии приходилось считаться с возрастом дочери, и она совсем бы не препятствовала ее дружбе с хорошим пареньком. Еще лучше, если бы этим пареньком оказался Илюшка. Но Аля, как и прежде, не водила дружбы с соседями, а пропадала в городе. Илюшка уныло глядел ей вслед; когда она уходила, кокетливо пошатываясь на высоких каблуках…

Синеватые веки малыша были опущены, но он еще не уснул, а баюкал себя тонко-глухим, истомленным голоском. Але казалось, что ее малышу мучительно даже засыпание, так он ослаб.

«Господи! — подумала она, сжимая руками маленькие, слабые груди. — Господи, я не ем, кусок в рот не лезет, а страдает он!».

Когда баюкающие звуки перешли в плавное посапывание, она тоже решила соснуть и прилегла на диван, укрывшись материной шалью. «Сплю, сплю!» — сказала она себе с какою-то ожесточенной радостью, плохо понимая, что именно этим перемогает усталость и желание заснуть. Ей было жалко себя, и в этой жалости, в усилении своих страданий она находила что-то мстительное и как будто бы облегчающее ее маетные дни. Она вспоминала…

В то лето ей не повезло. И не в том, что мечтала об институте и осталась с носом, — этот провал вызвал в ней лишь веселое отчаяние, даже не отчаяние, а веселую необузданную энергию, которая, впрочем, находила выход в пылких разговорах, пылкой готовности что-то немедленно делать, куда-то немедленно ехать. Надя, которая тоже не прошла по конкурсу — в пединститут, — добивалась в облоно, чтобы ее направили в санаторную школу-интернат в Кисегаче. Мечтательница, возмутитель спокойствия в их компании, сочинительница необычайных проектов жизнеустройства, она деловито и упорно осуществляла свою идею. Она оказалась самой деятельной из компании. Надя уехала, и сразу стало пусто, неуютно. Аля почувствовала себя неприкаянно, одиноко. Она отдалилась от компании, или, точнее, компания отдалилась от Али. Это все-таки была Надина компания. В поселке друзей у Али не было. А преданность Илюшки, его сочувствие вызывали только жалость к себе.

И тут мама устроила ее на завод. Железные шумы накатывались на Алю со всех сторон: вверху гремели краны, внизу металл, сгружаемый с грузовиков, да вблизи еще находилась кузница; когда над головою нависала стрела крана с грузом, стропальщики кричали Але: «Эй, ты, чухай, и замуж не успеешь выйти!» — но все это не нарушало ее оживленного приятия новой для нее, взрослой, самостоятельной жизни. Частенько она оказывалась как бы не у дел: стропальщики сами принимали листы, или круги, или трубы и докладывали обо всем Симе Родионовне. Та говорила: «Ты, Аля, проверь, не прогляди чего». Но Аля знала, что Сима Родионовна сама все проверила. Веселые, суматошные дни наступали, когда, случалось, поступал брак. Аля бегала сверяла продукцию с ГОСТами, сочиняла рекламацию, бежала с одним экземпляром к начальнику ОТК, с другим к секретарю директора, один оставляла у себя и потом долго разглядывала документ, в котором стояла ее фамилия.