От напряжения, настороженности в каждом шаге Алпик очень устал, приходилось часто выходить на траверсу или, проще говоря, животом елозить по узкой горизонтальной перекладине и сбрасывать наземь отслужившие свое гирлянды. Потом они меняли подгнившие опоры, натягивали провода и закончили работу только в десять вечера.

Он еле дошел до участка. Вася Шубин тоже, как видно, устал и поругивал мастера, который заставил их вкалывать в выходной, и между тем хлопал по спине Алпика, словно заяриваясь на дружескую потасовку. Алпик вяло отмахивался, но губы у него расползались в какую-то глуповатую улыбку, как будто ему льстили свойские замашки приятеля. Он отворил дверцу в вагончик и включил лампочку. Вася Шубин сел на нары и стал развязывать узелок с едой.

— Ставьте чайник. Что, нет воды?

Они взяли ведро и все трое побежали к водоколонке, спешно, с шумом ополоснулись по пояс, наполнили ведра. Вернувшись в вагончик, Алпик стал натягивать куртку.

— Мне ехать надо, — сказал он торопясь. — В Сидоровку мне надо.

— Ежели к бабе, то и потом не поздно будет, — заметил Федор.

— Тих-хо! — крикнул Вася. — Без хамства, без грубых слов!

— В Сидоровку мне надо, — повторил Алпик и поднялся. — Все, — сказал он решительно. — Все… бегу! — И вправду, выскочив из вагончика, он побежал по пустырю, который уже заливало лунным текучим светом.

Короткая пробежка как бы стушевала ломоту в сочленениях, он чувствовал себя живо, бодро, и его совсем не беспокоило, что уже ночь на носу и что он едет бог знает в какую дыру. Он сел в переполненный автобус (успел заметить: автобусы здесь всегда переполнены) и очень удивился, когда ему сказали, что Сидоровка через три остановки.

Он вышел из автобуса, и лунный сумрак окружил его. Две женщины, которые вышли с ним, уходили извилистой дорожкой в сторону поселка; лунный свет пылился на мягкой дорожке. Он впритруску побежал и, догнав женщин, спросил, как найти общежитие.

— Мужское или женское? — спросили женщины.

— Да племянница…

— Значит, женское. — Женщины засмеялись. — А во-он.

И там, куда они показали, лунный сумрак прорезывался яркими точками огоньков. Вскоре он стал перед длинным приземистым зданием барачного вида. На крыльце под лампочкой сидела на плетеном стуле бабушка в очках, с широко развернутой газетой. Он поздоровался.

— Тебе Раю? — спросила бабушка.

— Нет. — И он назвал фамилию племянницы. — Знаете, такая чернавка…

— Так ты с РИЗа? — как будто узнала его бабушка.

— Нет, нет! — почти испуганно сказал он. Ему стало стыдно, что его принимают за какого-то знакомого то ли Раи, то ли, не дай бог, Ляйлы. — Я ее дядя.

— Так она поехала на танцы.

— Ляйла?

— Я же говорю, Рая. Ну и Лялька поехала. В старом городе танцы-то. Так ты с КСКЧ? — Она привычно, смачно выговаривала замысловатые сокращения.

Он поблагодарил бабушку, узнал на всякий случай, как найти клуб в старом городе, и повернул обратно. Но теперь он не спешил. Куда, зачем? Где он найдет ее там, в сутолоке танцев? Да пока он доберется до клуба, и танцам конец. Лялька-то, Лялька, мамкина дочка, без пяти минут отличница, романтик! — убежала на танцы и, может быть, у нее уже есть паренек, который провожает ее из клуба…

Он сел в автобус, проехал три остановки и вышел на своей. Пустырь лежал, как разоренный город. Выкорчеванные, но еще не убранные кусты почти задеревеневшей дремучей полыни, штабеля бревен и досок, остов «бытовки» — тени от них лежали увесистыми, почти вещественными кусками на залитой луной земле. Ночной ветерок рябил это желтое жидкостное сияние. Он отворил дверцу в вагончик, пробрался к нарам и упал на них в замечательном изнеможении.

Утром пустырь взголосил урчанием «вахтовок», перекликом ребят.

Алпик хорошо выспался и опять готов был корчевать кусты, копать землю, распиливать бревна. Но Галеев сказал, что пошлет его с бригадой Филиппова на первую подстанцию автозавода. Алпик машинально кивнул: он поедет на первую ли, на десятую ли, ему все хорошо.

Однако на подстанции выпала им скучная работенка. Для наладчиков оборудования, вызванных из Нижнекамска, поставили жилые вагончики. Но поставили не туда, где надо, — за оградой подстанции, как раз там, где должна пройти линия. Вот они и занимались перемещением вагончиков в ограду. Но и эта скучная работа не портила его настроения. Уже то, что они в одной компании с Васей Шубиным, обещало бог весть что хорошее. Он то и дело поглядывал на Васю, и когда тот отвечал ему приветливым кивком, Алпик вспыхивал, точно от похвалы. Ему хотелось тотчас же подойти к Шубину и затеять с ним разговор о сегодняшней работе, о житье-бытье, о своей поездке в Сидоровку — о чем угодно. Но Васю окружали ребята, а там он все подговаривался к дежурной подстанции, бойкой чернявой девчушке.

Алпик подошел к Федору.

— Как вечер-то провели?

— Да как, — ухмыльнулся Федор, — у телевизора с женой посидели, а там спать. Приходи когда… посидим, бабы про свое, мы про свое. Я на кислородном живу, в сорок первом.

— А улица какая?

— Без улицы. Вагон сорок первый — и все. Отдельный вагончик-то. В одной половине пацаны, в другой мы с женой. Двухкомнатная. Так приходи. Жена-то скоро приедет?

— Я неженатый, — сказал Алпик.

— В самом деле? — очень удивился Федор. — Сам-то с какого? И холостой? Надо же! В общежитии живешь?

— Да нет, в вагончике у Стрельникова.

— Сам-то с какого? Ну, брат!.. И насчет квартиры не заикался? У меня девяносто вторая очередь. Мать-то есть? Выпиши и вези сюда.

— И матери нет, — сказал Алпик.

— Извини, брат. Как зовут? Алпик? А по-русски?

— Алпик — и все.

— Извини. Я на Енисейском комбинате работал с хорошим дядькой, татарином, так мы его дядей Митей звали. Через тайгу двухфазную ЛЭП тянули, через болота, слышь? Тогда я когти впервые надел. Слышь, лезу, перешел приставку — а уж пот градом. Дядя Митя лезет, и я за ним. Долез до верха, зацепился поясом, а руки отнять боюсь…

— Я тоже в Сибири работал.

— Стало быть… зачем-то ведь приехал сюда?

— Как все.

— Все разно, — уверенно сказал Федор. — Вон Васю Шубина возьми: жену догоняет. Дого-онит, что ж.

Федор отошел, а он, рассеянно проследив его косолапую, увесистую поступь, глянул затем вдаль — на степь, на желтые холмы, словно дивясь пространству, которое разделяло его прежнюю жизнь в городке и нынешнюю. «Я здесь живу», — подумал он, и это было так буднично, обыкновенно. Он ничего не потерял и ничего не добавил к тому, что уже имелось. Зачем-то ведь приехал, говорит. Затем приехал, что племянница моя здесь. А велик ли смысл — это никому другому не дано судить.

Он смотрел все вдаль, лицо ему обдало ветром, пыльное облачко взметнулось над полем. А вверху нехорошо распотягивались сероватые тучи. Оставалось переместить еще три вагончика, но смена уже заканчивалась. Галеев тоже смотрел вдаль, сердито щурился, в то время как шофер «вахтовки» поспешно заводил мотор.

— Погоди заводить, — крикнул Галеев, но машина в ту же минуту завелась, и он, махнув рукой, потрусил в вагончик. Из вагончика донесся его кричащий голос: мастер связывался по рации с начальником участка.

«Поскорей бы ехали», — подумал Алпик. Рыхлая туча висела над головой, ветер взвивался снизу и покачивал ее, как дирижабль. В тот момент, когда Галеев выбежал из вагончика, хлынул дождь. Галеев зло засмеялся и крикнул:

— Перекур!

Ребята, кто вперевалку, кто впритруску, направились в вагончик, там расселись на полу у стен. Галеев притерся к рации и без передышки дымил сигаретой. Он дымил, качал головой и, не глядя на ребят, рассуждал как будто сам с собой про то, какие здесь ураганы, — налетят, когда их не ждешь, и творят настоящий бедлам. И всегда задают работку электромонтажникам.

Почему они сидят тут, вместо того чтобы разъезжаться по домам? Да вот ждут — где ураган набезобразничает, туда они и поедут…

Белый шум закрыл оконце, шум ливня; он, оказывается, был мягким, как бы даже пушистым, а вот застучали градины — дробно и четко. Теперь жутковатая игра стихии побуждала вопреки здравому смыслу выбежать из укрытия, прыгать и грозить кому-то в небе.