Поясню, что Владимир Геннадиевич — ученик Александра Николаевича, о котором уже было рассказано, прошедший под его началом хорошую школу оперативной работы. Он и его преемник по предшествующей должности. Ему немногим более сорока. Он среднего роста, крепкий, очень подвижный человек: работа такая, требует в течение дня многих действий, при которых нельзя рассусоливать. Да и общая физическая выносливость при этом нужна как воздух — расслабляться попросту некогда. Впрочем, жизнь в таком тонусе не мешает ему быть человеком с юмором, который как бы все время просвечивает через не растворяющуюся ни в какой ситуации сосредоточенность.

— Как не в курсе? — даже с некоторым возмущением отвечает он на мой вопрос. — Это про «крестников»-то? Досрочно освобождены! Решением высшего органа власти Российской Федерации. В связи с тем, что доказали свое раскаяние практическим делом, примерным поведением в заключении… В декабре восемьдесят третьего освобожден Леша Аренберг, а в апреле следующего, восемьдесят четвертого, — Слава Кузнецов.

Может показаться странным, что чекист, да еще в служебной обстановке, этак по-свойски, чуть ли не по-домашнему произносит имена тех, кого чекистам же не столь уж много времени назад пришлось в буквальном смысле обезвреживать. Ибо нельзя иначе назвать меру пресечения, предпринятую в отношении покушавшихся на совершение особо опасных государственных преступлений. У читателя даже может возникнуть сомнение: а нет ли тут фальши?

А между тем все объяснимо, и никакой фальши нет. Все полностью соответствует действительности и воспроизводится доподлинно. Позволю себе маленький комментарий.

Если посмотреть на случившееся с Кузнецовым и Аренбергом укрупненно, то получится вот что. Органы государственной безопасности своевременно и во всей полноте вскрыли замышлявшиеся преступления. Вскрыв, затем предотвратили их совершение. Тем самым от многих людей была отведена действительно реальная, а не какая-нибудь там гипотетическая угроза, предотвращено нанесение политического ущерба Советскому государству, а сами преступники удержаны от непоправимого.

Когда же закон определил им за содеянное должную меру наказания, чекисты вместе с другими государственными учреждениями сами же стали заботиться о том, чтобы возвратить обществу двух его чуть было не потерянных граждан. Граждан, оступившихся опять-таки не без подножки со стороны. К примеру, в приговоре суда по делу Кузнецова отмечалось, что его враждебные по отношению к СССР взгляды сформировались «в результате прослушивания антисоветских зарубежных радиопередач».

Стало быть, толчок — пусть не прямой, пусть косвенный — был все-таки извне нашего государства, и оступившийся, как и всякий советский гражданин, подлежал защите. В той мере, конечно, в какой она при сложившихся обстоятельствах была возможна. Отсюда и отношение к нему — как к понесшему справедливое наказание и пострадавшему одновременно. Причем в процессе воспитательной работы первая противоположность все более утрачивала свою весомость в соизмерении со второй, пока не истаяла вовсе. И тогда взамен заключенного ИТК Кузнецова В. В. на свет явился довольно видный из себя парень Слава Кузнецов, которого и назвать-то иначе было трудно, видя его неуемную жажду поскорее занять свое место в нормальном человеческом коллективе.

— А дальше? — спрашиваю я Владимира Геннадиевича, продолжая все тот же разговор.

— Насчет Аренберга и Кузнецова? Я же говорю: «крестники». Видимся время от времени. Обоим помогли с устройством на учебу и работу. Кузнецов поступил в ПТУ, где учат на мастеров по ремонту холодильников. В ПТУ вначале дрогнули: мол, как же зачислять в студенты чуть ли не террориста какого-то, угонщика самолетов? Пришлось уговаривать… Окончил Слава ПТУ, теперь работает в производственном объединении. Мастер хороший. Недавно бригадиром избрали… А вот Леша, тот не сразу сделал выбор. Сначала пошел на курсы шоферов. Не понравилось. Бросил. Окончил потом курсы официантов. Сейчас по этой специальности и работает, собирается в вуз поступать.

Однажды подумалось: работа чекистов потому привлекает творческое внимание художников действия — писателей, кинематографистов, — что сущность чекистского труда, даже самого будничного, самого повседневного, всегда есть не что иное, как острота человеческих отношений, обязательно имеющих завязку, кульминацию и развязку. А ведь именно конфликт, данный в развитии и разрешении, служит движущей силой любого произведения, верного диалектической логике.

Подумалось же об этом, когда в один из дней заглянул к Владимиру Геннадиевичу — возвратить взятые ранее материалы. Вошел, и как раз в это время у него зазвонил телефон.

Владимир Геннадиевич снял трубку, стал слушать, и вдруг лицо его заметно оживилось, он как-то весело подмигнул в мою сторону и, прикрыв трубку ладонью, сказал негромко:

— Репин.

Потом, когда телефонный разговор закончился, я не мог не выразить своего удивления:

— Но Репин, помнится, должен быть сейчас в ссылке? И вообще — сам факт…

— Вчерашний день! Он уже два месяца как возвратился в Ленинград. Президиум Верховного Совета РСФСР помиловал. Учтено его раскаяние, обещание впредь не заниматься ничем подобным, поведение на суде и после, — пояснил Владимир Геннадиевич.

— Но ведь завязка-то была какая нешуточная! Да и кульминация тоже…

— Что из того? В ссылке я его навещал, о многом говорили. У человека теперь иная жизнь. В общем-то новая. Многое — как в первый раз. То в одном, то в другом посоветоваться надо. Поддержка на первых порах очень нужна… Так что теперь — развязка! В буквальном смысле.

Я хорошо знаю, куда приходят сотрудники, мои товарищи, перед тем, как сделать важный в своей жизни шаг. Перед тем, как внутренне одолеть для себя еще один рубеж, еще один подъем и потом идти уже только дальше, зная, что позади нет ничего, в чем можно было бы поколебаться, усомниться в ответственный миг.

Вот и я поднимаюсь туда же — на один из верхних этажей здания.

Комната боевой славы управления.

Рядом со входом, который всегда открыт, на высоком черном четырехграннике постамента — бюст Дзержинского. Дар скульптора Аникушина ленинградским чекистам в год столетия со дня рождения организатора советских органов государственной безопасности.

Под склоненными знаменами — большая, больше любого человеческого воображения, Памятная книга.

На ее недоступной времени поверхности — красная гвоздика, символизирующая ту грань истории, от которой прервавшимися человеческими жизнями хронометрируется Память в этой торжественной тишине.

Книга Памяти. Со многими и многими листами. Такая, каких не увидишь, может быть, больше нигде.

Медленно переворачиваются ее тяжелые фотолисты. А с ними — слова о тех, чьи фотографии проходят перед глазами. На некоторых листах нет фотографий чекистов. Не знаем мы их лица. А про иных даже не знаем, где прах их.

Сотни людей, сотни судеб. Имена, имена, имена…

Имена тех, кто до конца был верен долгу.

Идет время, и его неутомимые волны, бывает, выносят, выплескивают из забытья, из неизвестности на берег Памяти новое имя.

И тогда оно занимает свое место рядом с уже знакомыми нам.

Рядом с именем Урицкого. Первого председателя Петроградской ЧК, убитого в Петрограде по заданию англо-французских дипломатов эсером Канигиссером. Убитого в тот же день — 30 августа 1918 года, когда в Москве эсерка Фанни Ройд, больше известная как Фаня Каплан, пытаясь убить Ленина, стреляла в него разрывными пулями, надпиленными и начиненными сильнодействующим ядом; они и сейчас еще направлены во всех нас, эти выстрелы, бившие в упор…

Рядом с именем Александра Скороходова, другого председателя Петрочека, казненного петлюровцами за то, что он организовывал на Украине доставку продовольствия голодающему Петрограду…

С именем Николая Микулина, не сломившегося под пытками белогвардейцев Юденича и сожженного ими в паровозной топке…