Он помолчал, поточнее формулируя ответ на свой же собственный вопрос. Затем сказал:

— Здесь в начале и в основе всего — чувство. Чувство личной причастности ко всей той огромной работе, которая разворачивается в нашем обществе. Чувство ответственности за судьбу каждого человека, с которым нам приходится иметь дело… Я думаю, у нас для нового мышления есть хорошая база. Что для чекиста в работе главнее всего? Наверно, то, что ему нельзя ошибаться. Ни при каких обстоятельствах. У ошибки цена может быть слишком большая. Причем и в ту, и в другую сторону.

И Александр Николаевич рассказал мне об одном эпизоде.

Живет и здравствует сейчас в Ленинграде некто Игорь Борисович. У него интересная работа, жена, дочь, много друзей, знакомых. Шесть лет назад ему едва не довелось оказаться на скамье подсудимых. К счастью для него, все обошлось в конечном счете без привлечения к уголовной ответственности. Поэтому не будем называть его фамилию, бросать на него тень: живет человек, трудится, как все, — и хорошо.

А вот тогда Игоря Борисовича активно разыскивали сотрудники Ленинградского управления КГБ. Вернее, не его, а того неизвестного, кто зимой 1981 года подготовил и распространил в Ленинграде листовки с содержанием, направленным против существующего в нашей стране государственного и общественного строя. Мня себя, как потом выяснилось, принципиальным борцом, он действовал в то же время исподтишка, так сказать «анонимно», чтобы органы госбезопасности не могли его разыскать.

По фактической стороне дела налицо было совершение особо опасного государственного преступления со всеми вытекающими последствиями.

Если Игорь Борисович прочитает эти строчки, пусть не обижается, что о его поступке упоминают: сам виноват, ведь что было, то было. Но, возможно, и ему небезынтересно узнать, какой не запротоколированный нигде мотив существенно качнул чаши весов его судьбы в благую для него сторону.

К слову сказать, нашли Игоря Борисовича довольно быстро — месяца через полтора. Хотя в процессе поиска не скупились на эмоции и от души желали ему многого — типа «ни дна ни покрышки». Потому что разыскивать в многомиллионном городе затаившегося «анонима» — все равно что искать иголку в стоге сена. Даже хуже.

Однако выявили, установили. А установив, стали осторожно присматриваться: что за человек, откуда такая злоба? Он-то пока еще не догадывался, что его нашли и теперь как бы разглядывают.

Оказалось: инженер, человек по натуре энергичный, творческий, с кругом интересов, выходящих за пределы технической специальности. Собственным положением в институте, где работает, недоволен и, главное, отношением руководства к некоторым своим идеям, которые сам считает конструктивными. Озлобился и теперь винит всех и вся. Тем более что настроения, взгляды, в общем-то, и прежде были не на высоте. Да и житье-бытье с семьей в коммунальной квартире не способствовало улучшению жизненного тонуса.

В результате — сорвался на шаг, за которым ответ перед законом.

При взвешивании всех установленных обстоятельств возник вопрос: как быть? С одной стороны, Игорь Борисович совершил действия, подпадающие под определенную статью Уголовного кодекса, и подлежал суровому уголовному наказанию. С другой стороны, мотивы, двигавшие им, природа этих мотивов удерживали от принятия однозначного решения. Ведь первоначально-то ему хотелось принести общественную пользу.

— Решили посмотреть его еще повнимательней, — рассказывал тогда Александр Николаевич, — сделали некоторую выдержку во времени. И вот приходит ко мне как-то сотрудник. Возбужденный, взволнованный.

«Что? — спрашиваю. — Стряслось что-то непредвиденное? Нами допущен какой-то просчет?» — «Нет, — отвечает, — хуже!» — «Хуже, — говорю я ему, — некуда. Хуже, это когда нам с тобой приказ начнут зачитывать, что мы некомпетентные работники». А он опять свое: «Хуже!» Тут уж я прошу его докладывать толком. Тогда он и объясняет. Оказывается, дочку Игоря Борисовича, Олю, только что приняли в пионеры. А мы материалы наши готовили к передаче в следственный отдел. «И что же, — говорит мне сотрудник, — у ребенка такое событие в жизни — клятву на верность ленинским заветам дал человек, а мы его отца за враждебную деятельность привлечем к уголовной ответственности? Мы же сломаем девочке детство. Нельзя так!»— «Нельзя», — соглашаюсь я с ним.

— И что было дальше? — спросил я.

— А то, что и должно было быть. Еще раз взвесили все «за» и «против», доложили руководству. Ну и сошлись на том, что имеется и юридическая, и просто человеческая возможность все-таки принять в отношении Игоря Борисовича не уголовную, а воспитательную меру воздействия. При полном единодушии сошлись на том все: наши следователи, руководство управления, прокурор. А начальник управления похвалил даже. Сказал: молодцы, так держать!..

— А как с Игорем Борисовичем?

— А потом вызвали его и, как положено, объявили ему от имени органов госбезопасности официальное предостережение. Да и по душам поговорили. Не зря, оказалось. Понял, оценил. С жильем у него к тому времени вопрос уже решился. Работу нашел, какую хотел. Словом, понял и изменил свое поведение к лучшему.

Теперь живет, работает, а дочка, думаю, сама уж свой путь выбирает… Я к чему все это? К тому, что настоящий профессионализм чекиста измеряется, наверно, умением всесторонне оценить каждую складывающуюся ситуацию и безошибочно определить, кто перед ним — убежденный враг или заблуждающийся под влиянием каких-то обстоятельств советский человек. Умением своевременно предостеречь оступившегося от более тяжкого проступка… Порой думаю: поступи мы тогда, допустим, иначе. Вроде и правы были бы, а вот… А вот иначе поступить просто не могли. За что ребенок-то должен страдать?

«В особенно тяжкие минуты я мечтаю о том, что я взял какого-либо ребенка, подкидыша, и ношусь с ним, и нам хорошо… Часто, часто мне кажется, что даже мать не любит детей так горячо, как я…» Это — слова Дзержинского, в которых с редкой душевной обнаженностью сквозит безграничная любовь к детям.

Слово Дзержинского никогда не расходилось с его делом. И эти его слова тоже не остались без действия. Ведь даже в пору, когда имя первого советского чекиста, пользуясь определением Луначарского, «было больше всего связано с его ролью грозного щита революции», именно он сделал больше других, сделал все, что мог, для обездоленных маленьких граждан Страны Советов. Перед лицом захлестнувшего послевоенную страну бедствия — массовой детской беспризорности — председатель ВЧК стал одновременно и председателем деткомиссии ВЦИК, предписав каждой ЧК, каждому чекисту «помочь всем, чем могут, Советской власти в ее работе по охране и снабжению детей».

Классовые враги в клевете своей изображали рабочий кабинет Дзержинского на Лубянке как некое прибежище зла, как зловещий застенок. Между тем самой впечатляющей особенностью кабинета были фотографии спасенных чекистами детей.

В абсолютном большинстве случаев профилактическая работа с гражданами, совершившими или намеревавшимися совершить действия, противоречащие интересам нашего государства и общества, с предельной четкостью свидетельствует о том» что мотивы, истоки их проступков прямо или косвенно были инспирированы извне. Причем во всех случаях волк театрально рядился в овечью шкуру: неблаговидные действия непременно камуфлировались чуть ли не библейской заповедью посочувствовать, оказать помощь, надоумить, а то и просто расплатиться тридцатью сребрениками.

Система всеобъемлющей разведывательно-подрывной деятельности против социализма, против СССР не предназначена непосредственно для нашего физического уничтожения. Ее цель в другом — создать предпосылки к тому. Выяснить, на что мы способны и что нам пока не по силам. Убить не нас самих, а наши социалистические начала — в мышлении, в психологии, в ценностной ориентации.

Этому служат нацеленные на нас аппараты разведорганов, различных спецслужб, тайных и явных подрывных центров. Во имя этого на нас ежедневно обрушиваются разного рода «голосами» и «подголосками» лавины «эрозирующей информации».