И без галстука не обойтись. Мысль о нагнетающих прохладу кондиционерах мирила с подобной перспективой. А вот Ляльке придется помучиться в крахмальном воротничке — у нее сегодня сочинение. Выпускной класс… Вчера весь вечер надрывался телефон, подружки делились страхами, гадали о темах. В этих охах и ахах было для Виталия Ивановича нечто успокоительное, бальзам для души. Нынешние девчонки такие же трусихи, какими были и двадцать лет назад их предшественницы, так же волнуются и шпаргалки строчат, глупышки, и за это, пожалуй, можно им простить дискотеки, немыслимые брючонки в обтяжку, раскованность нарочитую. Впрочем, и двадцать лет назад находилось, за что тягать бедных девчонок к директору. И тогдашние мини-юбки стоили нынешних брюк…

А сейчас мода на мини возвращается. И, как всегда, первыми начинают иностранцы: его клиентура. Гости.

У входа Виталий Иванович чуть задержался. Перед дежурством он любил постоять вот так, ни о чем не думая, глядя, как солнечные лучи чеканят в Неве золотые блики. Без стройного силуэта «Авроры», уведенной на ремонт, набережная напротив казалась неприятно-голой, как лацкан ветеранского пиджака без ордена, В этот час на крейсере отбивали склянки. Десять. Пора.

В холле было прохладно. Высокой стеклянной стеной, притененным светом он напоминал аквариум, где неспешно текла своя жизнь. Солидно прошествовал немец с трубкой, в шляпе и шортах. Пестрой стайкой по широкой лестнице спускалась группа туристов. Итальянцы — Виталий Иванович видел, как их оформляли неделю назад — сегодня, кажется, уезжают. Глянул на рапортичку — да, точно. Вот это уже работа. День начался.

…— Ну, что там дочка, Виталий Иванович? Не звонила еще?

— Рано, Танюша, и двенадцати нет. Подожду.

— Пойдемте тогда, я вам кофейку заварю, двойной и чтобы с пенкой.

— Отлично.

Наверное, не стоило приниматься за кофе так рано, слишком много выходит за день. Лучше бы оттянуть к вечеру поближе, там все равно бессонная ночь впереди, но кофе новая буфетчица готовила замечательно. Да и неожиданный «тайм-аут» чем-то нужно заполнить: И Лялька не звонит…

Пестрая обложка пятном выделялась на темном кожзаменителе. Журнал лежал в кресле, придвинутом к пепельнице. Над никелированным шаром на высокой ножке еще слоился дымок незагашенной сигареты. Здесь сидел кто-то из итальянцев, дожидаясь автобуса.

Сметанин прихватил журнал — полистать с девчонками за кофе, им нравится фотографии разглядывать. Из глянцевых страниц выпорхнул листок — Виталий Иванович подхватил его в воздухе и порадовался еще реакции — не совсем, значит, старик…

Это было письмо. Но так показалось вначале. Приглядевшись, Виталий Иванович понял, что держит в руках ксерокопию какой-то записки на английском языке, начинавшейся словами: «Дорогой Даниэл!»

Виталий Иванович посмотрел на стоянку машин сквозь стеклянную стену холла. Итальянцы уехали только что. Позвонить в аэропорт? Но кого спросить? Даниэла? Вряд ли…

Разговорный английский Сметанин еще знал, а вот читать мог только со словарем, как и писал в анкетах, поэтому многого в послании к «дорогому Даниэлу» не понял, но подпись была разборчивой — «Гена», и аббревиатуры различных типов советских самолетов ни с чем не спутаешь. «Як», «миг» — боевые машины… В письме шла речь именно о них, сообщались какие-то данные…

Эх, черт, кого тут помянуть в сердцах за это, «со словарем», — школу ли, себя ли самого? А позвонить и в самом деле нужно. Только не в аэропорт, наверное…

— Виталий Иванович, ну что же вы?

— Сейчас, хорошая, я сейчас. Ты меня не жди…

Виталий Иванович вернулся к своей конторке. И тут же зазвонил телефон. В трубке — счастливый Лялькин голосок:

— Папочка, я, кажется, отстрелялась. Был Лермонтов, «Герой нашего времени». Словом, все хорошо. А как ты?

— А я еще нет.

— Что «нет»?

— Еще не отстрелялся. Ты позвони позднее, дочка, дело у меня важное.

Короткие гудки прозвучали обиженно. Так всегда, молодым вечно кажется, будто важнее их дел нет ничего на свете.

Сметанин еще раз посмотрел на листок с серыми оттисками английских слов. Стало темнее, он зажег дежурную лампу, а там, за стеклянной стеной холла, словно только и ждали щелчка выключателя: хлынул дождь, быстрый, тяжелый, летний ливень.

Виталий Иванович снова вспомнил итальянцев. Сейчас они в аэропорту. Нет, рейс на Рим не отменят. В такую погоду самолеты летают. Солдатом Сметанин служил в отдельном батальоне аэродромно-технического обеспечения и разбирался в авиации.

Машинально поправил галстук. Тем же движением, которым когда-то проверял пуговицы на вороте гимнастерки перед заступлением в наряд. Упаси бог, если расстегнута хоть одна, в авиации все с мелочей начинается, да и не только там. Не только… Рядовой запаса Сметанин достал чистый лист бумаги:

«В Управление КГБ по Ленинградской области…»

Дождь прекратился, как и начался, — разом.

Жена с детьми барахтались у берега — пусть, ее заботы, Петров размашистыми саженками погнал на глубину. Морская вода держала хорошо, каждый гребок оставлял ощущение силы и уверенности, что можешь плыть вот так до самого горизонта, где зубчатые полоски кораблей царапают небо надстройками. Кажется, тральщики. Флот Петрова интересовал не в первую голову.

За буйками перевернулся на спину. В глаза плеснула голубизна. Среди облаков таяла белопенная полоса. След инверсии — визитная карточка истребителя. Вот это уже ближе к теме. Ничего, час придет — познакомимся поближе. Для этого свидания все припасено.

— Гражданин, вернитесь в зону купания!

Мегафонный голос застиг врасплох, заставил вздрогнуть. Вода, как положено, была солено-горькой. Петров чертыхнулся: так всегда, одни запреты. Не ходи, не рви, не переступай. С детских лет одно и то же. А если хочется?!

Скосил глаза — лодка спасателей качалась вдалеке. Ничего, перебьются. Мегафон замолчал, но на шлюпке поднялись весла. Настырные ребята, своего добьются. Петров таких уважал, сам такой, что решил — зубами вцепится, не упустит.

Пришлось повернуть к берегу, хоть и обидно: в первый же день щелчок по носу, как маленькому.

Вытираться Петров не стал, зарылся в горячий песок. Лена пристроилась рядом:

— Ешь виноград, мытый…

Жена успела загореть.

— Ты даже не спросил, как мы добрались…

В голосе — обида. Дурашка. Петров потрепал жену по плечу.

Не успокоилась:

— Ну а твоя поездка? Доволен?

— Ты знаешь, что сгубило кошку?

— Чью кошку? — удивилась Лена доверчиво.

— Присказка такая есть, — снисходительно объяснил Петров. — Любопытство сгубило кошку. Ну довольна?

Он отщипнул виноградину и уткнулся лицом в песок. А поездка удалась, даже очень. Не напрасно сделал крюк.

Песок приятно нежил тело, море дышало сказками и йодом, прибой убаюкивал…

Саввич захлопнул альбом, встал, прошелся по комнате, довольно потирая ладони. Еще бы, материалы получил редкие. Петров, сидя в кресле, ждал, каким будет ответный ход. Несколько негативов он для себя уже присмотрел, но в таких делах торопиться не резон, а сейчас Саввич расчувствовался и размяк, может, предложить что-нибудь более интересное, И тот предлог жил:

— Заночуешь у меня, Крым подождет. Завтра на аэродром поедем, за город. Такие машины ты «живьем», я думаю, не видел. Каков сюрпризик подготовил, а?

Да, это удача расправила свои розовые крылышки в полусумраке тесного кабинета. Петров подобрался — не спугнуть бы. Однако на военный аэродром так просто не пройти. Когда спросить Саввича о пропуске — сегодня или подождать до утра? Нет, лучше сейчас, чтобы потом у него не было пути к отступлению:

— Сюрпризик будет, когда меня туда не пустят, Василий Васильевич.

— Ну вот еще, — пожал плечами Саввич. — Я все же подполковник.

Против этого возразить было нечего. Оставалось надеяться, что и на КПП подобный довод сочтут убедительным. Закатный луч косо падал через окно на стол, споря с жестким светом электрической лампы. Петров подхватил пинцетом отрезок широкой пленки.