Джонни судорожно отворачивается. — «Негодяи!.. Но вы не беспокойтесь!» — успокаивает он Горянского, — сообщение с материком возможно — мне удалось отстоять Л/З!..»
Горянский крепко пожимает руку Джонни.
— «Тамповский сильно болен… Ему плохо…
— Апфель погиб…
— Только мы с ним да Чигринос и остались на острове…
— Туземцы, после исчезновения Мукса и отплытия тех негодяев, бежали, решив, что остров под лунным проклятием, и каждую ночь луна будет похищать кого-нибудь…
— Пойдемте к Тамповскому — ему тоже будет большая радость увидеться с вами…
— Потом я покажу вам могилу Чемберта…» — Грусть снова затемнила открытое лицо Джонни…
Горянский оглянулся — все на острове было разрушено; домиков рабочих, мастерских, эллингов, поселка туземцев не существовало. Дикая трава покрыла необработанные пашни и заполнила опрокинутые башни радио. Каменное здание конторы, где ютились Джонни с Тамповским, одиноко возвышалось на образовавшемся пустыре…
— И потом — Чемберт!.. Чемберт!.. Как бы радостно встретил он их, если б был жив! Какая странная вещь — судьба! Она сильнее смерти!.. Победят ли когда-нибудь ее люди?
— Горянский со своими спутниками остались живы после междупланетного полета, — они невредимы вернулись с луны, а Чемберт лежит здесь, на острове, мертвый!.. В той земле, на которую опустилась победоносная ракета!..
— Да, его смерть — как бы искупление первой победы над космическим пространством!..
Грусть затеняет солнечный свет в сердце Горянского…
— Да, древняя Мойра!.. Вероятно, она довлеет даже над могущественными селенитами, победившими смерть.
— Но довольно о мертвых! Жалкими сожалениями Чемберта не воскресить!
— Работать, действовать, жить, бороться, кинуть тысячи новых ракет на луну и дальше! Поднять башни радио, снова создать мастерские, — оживить остров!..
В их распоряжении Л/З! Через три часа они могут быть в Европе… Но прежде — навестить Тамповского! Измученный голос телеграфиста, едва доносившийся через пространство, еще звучит в ушах Горянского…
Последний берет под руку Елену и они вместе идут к Тамповскому.
Телеграфист бледен, изнеможден и страшно истощен, его замучила малярия… Елена дотрагивается до его лба, — он страшно горяч.
— «У него уже три дня такая температура, — печально сообщает Джонни, — лечу его, как могу, чем придется…»
Тамповский открывает глаза… Слабая улыбка растягивает его губы.
— «Господин Горянский! Мистрисс Елена! Мистер Чемберт… знаете…
— Поздравляю вас с величайшей… величайшей победой для чело…» — у него нет сил продолжать, истомлено закрываются глаза… он бредит…
— «Ничего, милый, выходим вас!.. Выздоровеете!..» — ласково гладит его лоб Елена и посылает Джонни в ракету за аптечкой…
…Отдав последнюю честь могиле Чемберта, Горянский и Джонни направляются к Л/З. Елена остается с больным…
— «Я закажу широкую мраморную доску на могилу Чемберта, — думает Горянский, — с золотой надписью: «Соратнику товарищу, павшему в честном поединке с природой — от победивших».
Шумит мотор… Изящный взлет Л/З подымает с острова Горянского и Джонни… Упруго содрогаются крылья… Земной влажный ветер обдает лица… Поет пропеллер…
Они летят в Европу…
Прошло три месяца…
Поднятые башни радио величественно возвышаются над ожившим островом.
Искрится и звенит антенна…
Тамповский выздоровел и по-прежнему — в аппаратной.
Шумят возрожденные мастерские…
У берега попыхивает трубой новая «Мария»…
Чигринос и Мукс — влиятельные личности у возвратившихся туземцев.
Лунный радий движет машиной.
Растут новые части новых ракет-сестер победоносного «Победителя»…
Ночь мягкая, темно-синяя, земная… такая ласковая… легла и дышет над океаном и островом…
Горянский и Елена — на берегу…
— «Смотри», — говорит Горянский, — луна как бы приветствует их, появляясь над горизонтом… С недоверчивым любопытством смотрят они на нее — неужели они были там?
Но радий в прозрачном яйце, в невероятном количестве, — оживляющий остров, — небывалые образцы пород и минералов, — захваченные Горянским лунные ландшафты — слишком красноречивы… Да, кроме того, слишком свежи еще в памяти воспоминания лунных прогулок, чудеса темно-зеленой пещеры, хрустального прозрачного зала…
Свежо еще впечатление грустной жути от мертвенной безатмосферной лунной поверхности…
— Да, они, действительно, были там!..
Так стоят они рядом, сладостно вдыхая влажный ночной воздух моря под лучами ласковой луны и вкрапленных в синеву звезд, высоких и блестких…
И чудится Горянскому и Елене, что взлетают от земли тысячи ракет, туда, на звезды… за солнце… дальше… дальше!..
И кажется, что кривится обиженная, забытая, превзойденная луна, — с ломким треском рушатся распахнутые в солнце просторы…
И слышится голос, нежный и мудрый, как тогда во сне.
— «Мы ждем вас… Пусть кипит и плавится бокал мировой радости…
— Вперед, аргонавты вселенной!..»
Пенза, Гублит № 10. ТИПО-ЛИТОГРАФИЯ имени Тов. ВОРОВСКОГО. Тираж 4000 экз.
ПОЭМА АНАБИОЗА
Петроград
Комитет поэзии БИОКОСМИСТОВ-ИММОРТАЛИСТОВ (Северная группа)
1922
Вместо эпиграфа
Затрещиной судьбы перепонку —
— Космическому поводырю
Миру, болезненному ребенку
Я эти строчки дарю.
Сердцем стреляйте метко,
На — взвод — пулеметы любви!
Мир, исцарапанный детка,
Ласку в гости зови.
Может у всех подножий
— Взлетности семена!
Бунт еще весь не прожит,
Радость еще вольна.
Автор.
I.
Синей небесной угрозе
Нашу ли мощь расплескать?
Завтра весь мир заморозят
— Анабиоза войска.
Холода львиная доза
Избавит от глупых задир,
Челюсти Анабиоза
Завтра захлопнут мир.
II.
Так как же быть, когда слепое стадо,
Как глины ком, мешает мир взнести,
Ужель убить его и в тьму отбросить надо —
Чтоб смог весь мир истомно расцвести?!..
Нет, мы не можем в тьму
Человечью гурьбу — коленом!
Вовек не понять никому,
Что дано совершить на земле нам!
Каждый живущий свят,
Если даже он глуп бесконечно, —
На жизнь выдает мандат —
Вольнолюбивая вечность.
Но нам мешают все,
И в дней бегущих смене —
Не только короли огаженной земли
Но даже ты, безумец мудрый, — Ленин!
Как можем завтра мы Начать величье строить,
На тушах государств, религий и церквей,
— Когда изъязвлены мещанства серым гноем
Сердца тупых и загнанных людей?!
И если мы начнем — безликая громада,
За темными бессмысленно взметясь,
Уткнется рылом в мировую грязь —
И скажет нам озлобленно: — не надо!