— «А вы знаете, какое число сейчас на острове? Пятнадцатое ноября восемнадцатого года!

— Я не хотел сообщать вам до сих пор, так как все время получал от вас известия по радио, знал, что все обстоит благополучно и хотел приготовить вам маленький сюрприз к вашему прибытию; — я решил, что сообщу вам об этом не раньше, чем вы будете на луне.

— Земные хронометры сделали за это время более девяносто суточных оборотов…

— Три месяца один день и полчаса прошли с момента отправления ракеты до этого нашего разговора с вами!

— Зеленые ростки пшеницы, едва зеленевшиеся при вас, уже сжаты и дали обильный урожай…

— Признаюсь вам, я с большим трудом удерживался до сих пор, чтобы не сообщить вам об этом…

— Все вы помолодели ровно на три месяца… Я только начинаю неопределенно догадываться, почему это произошло».

— «Не может быть! — воскликнул ошеломленно Горянский. — Так значит Эйнштейн прав! Наш полет — наглядная демонстрация принципа относительности!..»

— «Елена, — обратился он к жене, — ты подумай только: этот ужасный Чемберт злостно скрывал от нас все время, что мы скрали у Хроноса три месяца один день и полчаса!.. Это, впрочем, так и должно было быть: время, по прекрасному выражению нашего Лобачевского, который является одним из предшественников Эйнштейна, — есть лишь движение для измерения других движений; оно всегда относительно; нет абсолютного времени, одинакового для всех; оно зависит от скорости: чем быстрее движение, тем медленнее время; мы бешено мчались через пространство, и три земных месяца растаяли в двадцать часов…

— Но любопытнее всего, что мы на самом деле психологически и физически пережили именно только двадцать часов и разница эта не только на хронометре; — щеки мои гладки, ты видишь? А я брился перед отправлением на острове; на земле, ты можешь себе представить, какая-бы выросла щетина за три месяца?»

— «Да, — изумилась Елена, — мы действительно ели только два раза и я спала только раз!

— Совсем не верится, что могло пройти целых три месяца».

— Да это только на земле, — успокоил ее Горянский, — для нас прошло двадцать часов!..

— Если бы ты была не в ракете, а в фантастическом ядре французского физика Ланжевена, ученика Эйнштейна, и мчалась со скоростью двести пятьдесят тысяч верст в секунду, перед которой наша скорость лишь жалкая пародия, то для тебя прошло бы лишь два года, в то время как на земле прошло бы двести лет.

— Ты бы вернулась на землю молодой и встретила бы новую эпоху и своих поседелых внуков и их взрослых детей, а какой-нибудь из них смело мог бы признаться тебе в любви, невзирая на твой двухсотлетний возраст… То, что произошло с нами, лишь пустяковый эпизод в сравнении с этим!..

— Но какой злодей этот Чемберт, что до сих пор ухитрился скрывать от нас это!

— Выражается вам искреннее порицание от лица всего ракетного населения, — прокричал он Чемберту, — за низкое укрывательство нашего страшнейшего врага — времени. Французы гордятся тем, что они убивают время, мы выполнили это буквально и уничтожили целых три месяца.

— А вы скрываете от нас нашу победу, разбойник! Даже Мукс возмущен вашим поведением!..»

— «Я сообщу вам еще одну новость, — сказал Чемберт, — которая вас обрадует до глубины души: помните вы поэтическую Парижскую Коммуну, которой вы так восхищались и которая погибла под штыками разъяренных версальцев; она воскресла в России!

— Вчера мы поймали сообщение о том, что двадцать пятого октября либерально-буржуазное правительство Керенского свергнуто. — Ах, да!.. — Вы ведь не знаете, что так называлось коалиционное правительство, образовавшееся в России вслед за Государственной Думой, правившей первое время после свержения Николая…

— И рабочие захватили власть, провозгласив Советы Рабочих и Солдатских Депутатов… — Во главе движения стоит Ленин…

— Провозглашена диктатура пролетариата…

— Парижская Коммуна, кажется, действительно воскресает в России, в грандиозном масштабе… Буржуазия мира испугана… — Что-то действительно небывалое в социологии и истории возникает в вашей России!..»

— «Спасибо, Чемберт! — Я рад, что первое известие о русской коммуне я получаю одновременно с прибытием на луну… Спасибо, дружище!..

— Это счастливое предзнаменование!

— Да здравствует пролетарская революция!

— Да здравствует русская коммуна!

— Да здравствует победа рабочих!

— Да здравствует победа на земле и в космосе!

— Я так счастлив, я так доволен сейчас, Чемберт!

Исполнились все мои заветные мечты: — я достиг луны;

— я люблю и любим; — в мире воскресла попранная Парижская Коммуна!

— Если мне даже суждено умереть через минуту, все равно — я счастлив!..»

— «Не говорите о смерти, Горянский, — снова донесся задумчивый голос Чемберта, — «вы молоды, вы еще только у начала победы…

— Исследуйте планету, на которой находитесь и возвращайтесь скорей обратно — лишь тогда ваша задача будет закончена.

— Кстати, — добавил Чемберт шутливо, — одна из жен Чигриноса предсказывала вам удачу…

— По ее мнению, богиня Луна к вам расположена…

— Пророчества этой вещуньи по моему адресу были гораздо хуже…

— А у меня все в порядке, — продолжал Чемберт уже серьезно, — по первому вашему требованию, я готов кинуть к вам на луну грандиозные запасы земной энергии, если понадобится!“

— «Прекрасно, Чемберт! — Итак, я вешаю трубку. — Как ни приятно разговаривать с вами, но меня манит лежащая за окном поверхность луны; мне не терпится ступить на лунную почву… Сейчас мы выйдем из ракеты!»

Горянский снял три больших неуклюжих, похожих на водолазные, предохранительных костюма с крючков, на которых они висели, и перенес их в столовую.

— «Твое счастье, Мукс, — сказал он, приводя в порядок составные части костюмов, — что мы захватили с собой лишнюю предохранительную одежду, а то сидеть бы тебе в ракете до скончания века!..

— Следовало бы тебя продержать здесь, чтобы ты отучился совать свой черный толстый нос в чужие дела!»

— «О, мистер Горянский, — взмолился Мукс, — не оставляйте меня здесь!.. Я тоже хочу на луну!..»

— «В этих костюмах, Елена, — сказал Горянский, — мы попробуем рискнуть выйти из ракеты.

— Здесь, по всей вероятности, нет атмосферы, судя по тому, что все выделяется с такой отчетливостью… — Впрочем, если б она даже и оказалась, то не менее опасными, чем ее отсутствие, могут быть лунные бактерии! Вообще мы не можем даже себе представить тех опасностей, которые нас ожидают…

— Примем на всякий случай возможные предосторожности: мы возьмем с собой запас нашего земного воздуха; он будет у нас за спиной, сжатый в металлических баллонах, как у водолазов; эта непроницаемая ткань изолирует наше тело от неизвестной нам среды, в которую мы войдем; если не будет воздуха, не будет и звука, поэтому возьмем на всякий случай с собой радио-телефон, чтоб не разыгрывать глухонемых; при встрече с лунными чудовищами, если таковые окажутся, нас предохранят вот эти электрические ружья; я тебе уже говорил о них, Елена… Выбрасываемого ими разряда достаточно, чтобы уничтожить даже ихтиозавра… Итак, мы вооружены и снаряжены, насколько возможно, земными средствами. Остальное предоставим нашей смелости и судьбе… Во всяком случае, мы выйдем и посмотрим поближе луну. Не правда ли!» —

— «Да, да!» — отозвались Елена и Мукс одновременно.

— «Было бы очень глупо улететь обратно, не посмотрев ее!» — воскликнула Елена.

— «И это было бы непростительной трусостью», — добавил Горянский.

— «Итак — в путь! Но мы возьмем с собой также и этих двух спутников, — он приподнял клетку с петухом и курицей. — Впрочем, я думаю, что в первый раз нам довольно будет и одного шантеклера. — заметил, он вынимая петуха из клетки и пересаживая его в непроницаемый металлический футляр, где тоже был приготовлен небольшой резервуар с сжатым воздухом: — «Вперед, дети земли». — «Allons enfants de la terre!..» — воскликнул Горянский шутливо, застегивая на спине Мукса последние пуговицы предохранительного костюма.