— Если же только солнце затянет нас, как насос, — мы погибли!

— Но довольно объяснений и разговоров, давайте обедать!»

Они закусили тут же на диване консервами и колбасой, причем Муксу нравилось выливать горячее какао из специальных жестянок, где оно сохранялось горячим, в воздух; какао собиралось в светло-коричневый клубок и Мукс, поигравши с ним предварительно, втягивал его. Таким образом, он без труда очистил четыре банки. К этому же способу прибег и Горянский, потому что, таким образом, слишком горячее какао сразу остывало.

Елена предпочитала более нормальный способ и, терпеливо дождавшись, пока остынет, пила из жестянки.

— «Теперь ты можешь спать, мы с Муксом будем дежурить», — и Горянский, поцеловав Елену, проводил ее в спальное отделение и показал, как нужно пристегиваться к ремням, чтобы при малейшем движении не взлететь а воздух.

Затем Горянский вернулся к двигателю.

Взгляд на хронометр показал, что наступал уже девятый час их полета; около ста тысяч верст отлетели они от земной поверхности и еще двести шестьдесят тысяч верст отделяло ракету от луны…

Звонок, отмечавший время; — Горянский передвинул рычаг на последний миллиметр.

Теперь двигатель работал полным ходом и ракета мчалась со скоростью десяти верст в секунду, или триста шестьдесят верст в час.

Шесть часов полета с такой быстротой и пять часов замедления — и они будут на луне.

Горянский взглянул в заднее окно; диск земли, уменьшавшийся с каждой минутой, был сейчас очень похож на луну.

Зато луна в переднем окне становилась все больше и больше и своим большим желтым телом занимала почти все окно.

Горянский задумался, разглядывая выступавшие на желтом диске резкие очертания контуров поверхности.

— Что то ждет их там, на этой спутнице земли, к которой летят они сейчас, очертя голову?

— Есть ли там живые существа, подобные человеку, и если — да, то как они их примут: враждебно или дружески?..

— Они должны были начать свою культуру раньше, чем мы; может быть, мы покажемся им дикарями, полузве-рями, не достигшими того уровня, чтобы стоило с нами считаться, и они поступят с нами, как с дикими животными?

— Или, может, примут любезно представителей земли?

— Тогда мы обогатимся от них сведениями о еще неизвестных нам открытиях и изобретениях; может быть, они сообщат нам сведения, которые опрокинут все наши установившиеся понятия и создадут начало новой эры для человечества, если мы сумеем донести эти сведения до земли.

— Может, там решили все волновавшие нас вопросы? Может, там мы найдем на них ответ?

— Может, там племя силачей и титанов, ведь на луне сила тяготения меньше, чем на земле, и это должно благоприятствовать росту, — победило природу и окончательно одолело стихию?

— Может, там техника настолько превосходит земную, насколько наши европейские инженеры уменьем строить превосходят готтентотов или зулусов?

— Может, живые существа пропорциональны массе планет, и тогда племя мудрых карликов повелевает там помощью изумительных гениальных машин?

— Или, может, там погибли давно остатки давней культуры, умершей в непосильной борьбе с охлаждением планеты и только жалкие остатки одичалых племен ютятся в лунных пещерах?..

— Есть ли там жизнь на поверхности или, может быть, она ушла внутрь, где еще используются вулканические силы, где еще сохранились остатки теплоты?

— Есть ли там воздух, без которого немыслима жизнь подобных нам существ? — Или, может, там ничего нет, даже моллюсков и насекомых, даже бактерий? — Может быть, последние остатки жизни погибли на охлажденной планете? Может быть, никакая жизнь там невозможна? Может, вместо атмосферы, серная кислота ровным слоем заливает поверхность планеты, как утверждает Аррениус? Может, луна — только труп, холодный и безнадежный? Может, ее улыбка — улыбка мертвеца, страшное memento mori скалящего зубы черепа?

— Может, стоит она, как громадный гроб, как висящее в пустоте кладбище, чтобы быть предостережением для смельчаков, которые пожелают вырваться из узких и цепких объятий земли на простор Вселенной?

— Может быть, к другим планетам, более далеким, но более живым — к Марсу, к Юпитеру и к Венере — следовало ему направить ракету?..

Но как бы то ни было, а жутко и интересно, интересно до боли, что скажет эта первая космическая станция, самая близкая к земле — крошечный островок в океане Вселенной!.. Горянский пристально глядел на все ясней очерчивающиеся линии громадной лунной тарелки и думал, что скоро раскроются и будут ясно видны таинственные лунные ландшафты…

Земной диск, между тем, уменьшился больше чем втрое и в сплошное и ровное слились линии его поверхности; ракета мчалась; она прошла уже больше половины пути и была от земли на расстоянии двести тысяч верст.

Два раза уже говорил Горянский с островом по радио и каждый раз приятно и немного странно было слышать голос Чемберта, дружественный и деловитый, явственно доносившийся из неизмеримых пространств.

И странно было Горянскому, и казалось ему, что это какая-то игра, как в детстве, когда он был еще мальчиком, в гимназии, — и казалось, что дурачит его Чемберт и прячется здесь в ракете и сейчас выйдет и засмеется.

И опять вспомнилось Горянскому раннее детство, как просыпается он утром в деревне с зарею рано-рано, при первом утреннем возгласе петуха.

И, кажется, явственно слышит он петушиный крик…

— «Ку-ка-ре-ку!» — раздалось в ракете.

— Что это? — Слуховая галлюцинация?

Крик повторился.

Или проделка Мукса?

Горянский оглянулся: Мукс спал, пристегнувшись ремнями, на диване, где спал перед этим сам Горянский.

— Что же это?

Крик петуха на расстоянии двести тысяч верст от земли, перед лунным диском, в стальной ракете…

— Да, черт возьми! — Непростительная забывчивость! — Не сам ли Горянский велел Джонни поставить в кладовую ракеты корзину с двумя курицами и петухом и после совершенно забыл о них. Удивительно только, как они не умерли? И как они до сих пор молчали?!

Горянский оторвался от набухающего лунного диска и прошел в кладовую; одна курица лежала неподвижно, по всей вероятности, мертвая, но вторая курица и петух были живы; они, очевидно, только сейчас очнулись от столбняка, в который впали во время толчка при отправлении…

Курица сидела, нахохлившись, но петух ходил как ни в чем не бывало, оправляя примятый от толчка гребешок, и время от времени громогласно кукарекая.

— «От них может произойти целое поколение лунных кур и петухов» — подумал, улыбаясь, Горянский и, оставив воскресшего шантеклера с подругой, вернулся к двигателю.

Уж громадным становился лунный диск в окне, уж выпукло начинала выступать его середина.

Двести сорок тысяч верст от земли указывал измеритель. Пора было начинать замедление скорости, нужно было постепенно тормозить ракету.

Горянский приготовил к действию второй реактивный двигатель для контр-взрывов, в передней части ракеты, делавшей ее подобной космическому трамваю с двумя моторами — передним и задним; он был пока еще не нужен — ракета не вступила еще в сферу притяжения луны, но Горянский хотел приготовить все заранее.

Он посмотрел на спавшего Мукса, кинул мимолетный взгляд на маленькую землю в боковом окне и передвинул рычаг назад на миллиметр.

Луна в переднем окне сделалась уже совсем выпуклой; начинал вырисовываться рельеф поверхности…

Вдруг, между луной и окном бесшумно пролетели два маленьких небесных тела, очевидно, метеориты, и на мгновенье ее поверхность была заслонена третьим громадным массивным болидом…

Горянский вздрогнул; — вот та опасность, которую нельзя предвидеть: переведи он главный рычаг назад на сотую долю секунды позже, задержи он на йоту замедление хода, — и ракета разлетелась бы перед самой луной вдребезги, на тысячу осколков!.. — И он, и спящая Елена, и Мукс обратились бы в ничто!.. Он вспомнил про мойру — судьбу — неотвратимый фатум древних — и подумал, что до сих пор еще случайность играет неизмеримую роль в жизни человека.