«Опять меня тревожат журавли…» Опять меня тревожат журавли, И, чуя непогодье, ноют раны. Опять не спится: Вижу, как мы шли Сквозь полымя и стужу, Партизаны. Молчал сторожко дьявольский простор, Погибель и спасение сулящий. Октябрь костры червонные простер. А жизнь, что день, милей, А клюква слаще… Измаянных, Израненных в бою, Чуть сплоховал — Болото хоронило! Над нами журавли в косом строю, Срезая ветры, торопились к Нилу. Внимал их крику неоглядный мох И набухал туманом и тоскою. Я слушал их И к лютой боли глох, Сжимал ей горло слабнущей рукою. Который день тянулись прямиком, Под стать тревожной и печальной птице. Тебя, болото, Будто отчий дом, Мы покидали С клятвой возвратиться. Не только мох осилили,— Прошли Пути иные — этих не короче. Знать, потому о прошлом журавли Опять трубят — И сердце кровоточит! «С плеч избитых…»
С плеч избитых, С израненных спин Дула черных зрачков Не сводили. В ельник частый За дальний овин На расстрел партизан уводили. Над землей Кровоточил восход, Стыл над гумнами месяц глазастый. Два мальчишки В последний поход Отправлялись по хрусткому насту. Шли раздетые, Шли босиком, След багровый в снегу оставляли. Их в деревне за каждым окном Наши матери благословляли. Сколько пролили женщины слез, Пряча скорбные очи в косынки… А у них Даже в жгучий мороз В потемневших глазах Ни слезинки! РУССКАЯ ДУША Воевал четвертый год, Свыкся, Битва — как работа, Только сердце жгла забота Неуемней всех невзгод. Сквозь огонь вела солдата День и ночь — Вперед, вперед, В ту страну, что виновата В бедах русского бойца До кровинки! До конца! Но пришел далекий срок — Долгожданная расплата: На чужой шагнул порог С наведенным автоматом. Фриценята у стены Жмутся в кучу, как зверята,— Дети горя и войны… В окна ластится закат, Догорает день на склонах… А в груди — Набат, набат! А в глазах — огней зеленых… «Дочка! Доченька Алена!.. Вот он, Вот отмщенья час — Полоснуть из автомата!..» — Воин зло сощурил глаз: — Что, спужалися, ребята? — И, скривив в усмешке рот, Из мешка достал краюху: — Ничего, бери, народ. Ни пера вам и ни пуха! Эх!..— И вышел из ворот. СОВЕСТЬ Бывает, пооблепит лень Тягучей паутиною… Тогда — как совесть — Давний день Встает с тропой лосиною, С медвежьей Васькиной спиной — И я за ней, Как за стеной… Ты мог послать на мост меня — На страшное и вечное. И все же сам В разгар огня Ушел тропой приречною. Ушел, Чтоб я остался жить: Довоевать и долюбить… С тех пор, Василий, побратим, В тяжелый час И светлый миг Всё помню тяжкие пути, Что наперво душой постиг, И твой последний, Главный бой, — Он стал мне клятвой И судьбой, Стал радостью и маетой! Тот бой несу, Что крест литой, Как взрыв, В душе упрятанный,— Кровавый, Незапятнанный! НАЧАЛО Деревни вдоль реки, Как поезда, С проулками, С ольховым ломким тыном… Мне по душе В вагонах тех езда. Но, кажется, Я снова опоздал: Прослыл в своем селенье Блудным сыном. Но в чем моя вина? Безус, простоволос, Из дома бросился, Что из вагона,— И кубарем скатился Под откос. А поезд громыхал По перегонам. Я шел в огонь, Вжимаясь в землю, полз, От злости в голос выл, Совсем по-бабьи. Деревню, Как потрепанный обоз, Бросало, будто в пропасти, В ухабья. Что человек усердно натаскал, Как муравей, По бревнышку веками, Подмял огнем Орды откатный вал. Попробуй вновь Дома поднять руками! На тех печищах Бабы, старики, Не изменив Привычкам и заботам, Ложили не венцы — Смолистые венки, Осыпанные, как росою, Потом. А я тогда На Балтике служил В заглавном чине Старшего матроса. На вахте потихонечку тужил По августовским Выбеленным росам. И вот пришел К началу всех начал: Ходил на промыслы, Пахал, ковал подковы. И даже, каюсь, Дедов поучал, Как хлеб растить И чем кормить корову. Но до сих пор В тот поезд не попал, Который не подвластен Расписанью: То ль проскочил разъезд, Иль попросту проспал И на вокзал приехал С опозданьем… И тешусь только тем, Что новая строка Деревне-поезду Подможет выйти в кручу, Что стих прочтет земляк Наверняка И обо мне Подумает получше. |
