Хоть петух встопорщил бы перья,

Из души маету пуганул!..

Кто-то скрипнул фанерной дверью,

Осторожно во тьму шагнул.

Неужели и я везучий?

Торопливо коптилку зажег.

— Ты ли, Дарьюшка? —

Взгляд колючий.

И опять между нами круча,

А казалось —

Один шажок.

Обалдело стою.

Ни слова,

Словно нечего мне сказать.

Вот бы мне да меня былого:

Этак скинуть годочков пять!

От натужного горького вздоха

Заплясала в землянке тень.

А она:

— Не подумай плохо…

Собиралась который день,

Мне сказали:

Ты видел Женьку

И как будто от смерти спас?.. —

И еще сошла на ступеньку,

Три оставила про запас.

Пересилив озноб,

Устало

Опустился на табурет.

Пережитое вырастало

И опять огнем и металлом

Все пытало,

Пытало,

Пытало,

Будто скрыл я какой секрет.

Знать, и впрямь приходилось туго:

Дарья руку мою взяла

И прижала к груди упругой.

А сама,

Будто снег, бела.

По-девчоночьи вдруг прильнула

И отпрянула.

Верь не верь.

Только взглядом шальным стрельнула

И без слов,

Словно птица, — в дверь.

Время воронки заносит —

Празднует жизнь над войною.

Женские слезы в колосьях

Спеют в июньском зное.

Вызрели и, что звезды,

Падают —

Слышно людям.

Бабы вздыхали:

— Не поздно ль…

Этак без хлеба будем!

Бабьи глаза влажнели,

Солнышки в них дрожали,

Солнышки еле-еле

Сдерживались на ресницах.

И на день не пожелали

Откладывать жатву жницы.

В поле до поздней ночи

Старый и самый малый.

— Охтеньки,

Нету мочи!.. —

Кто-то спиной усталой

Хрустнет

И снова в поклоне

Гнется к земле влюбленно.

Жжется стебель в ладони,

Словно огнем спаленной.

В серп, словно в месяц,

Пястью

Снова стебли заводит…

Нету страшнее власти,

Нету превыше власти, —

Хлеб половодит!

Силы лишь бы достало

Выстоять,

Не свалиться!..

Родина, ты помогала

Мне, словно небо птице.

Ты и Дарья!

Безгрешный

Взгляд ее ливнем вешним,

Сердце мое омывая,

Лился, как солнце в мае.

Шепчут сухие губы,

Полные терпкой полыни:

— Любый, не надо, любый!..

Помню тебя доныне!..

И притянула жесткой,

Ласковою ладошкой…

В реку растопленным воском

Лилась заката стежка.

Месяц в воде — подковой,

Хочешь —

Бери на счастье!

С ношей своей бедовой

Шли мы во звездной власти.

Речка у ног плескалась,

Выгнув дугою тело.

Лунная зябкая алость

Рябью переливалась,

В травах густых звенела.

Здесь, и былинка каждая,

Вырасти в песню жаждая,

Слышно,

Как голос пробует,

Песня наша особая…

Слава богу,

Хлеба чистой ржицы

Испекли сегодня молодицы.

Коркою поджаристою, хрусткой

Тянет аппетитно за околицу.

Села и деревни старорусские

Радостью тихонько обзаводятся.

Из деревни, спрятанной в подполье,

Дух смолистый вытесняет сырость.

Первый сруб на пепелище вырос

С окнами в лучистое раздолье.

Солнцем августовским накалены,

Бревна зажелтели, словно свечи.

Лесом окоренным просмолены,

Опьяняют Дарьюшкины плечи.

От любви и бабьих пересудов

Я хожу хмельной уже неделю.

Ныне обо мне толкуют худо,

А давно ли охали-жалели.

Мне-то что:

Поговорят и бросят, —

По бревну топор гуляет злее.

А вот Дарье —

Что ни день — подносят

Стопочку ехидного елея.

Зыркнув глазом, шепчут:

— Ты слыхала,

Твоего-то видели в столице!

Горемыки-бабы,

Разве мало

Горюшка на выжженной землице?!

Суды-пересуды —

Лишь начало,

Дарью не такое ожидало!

Женщины знали, что ли?

Слух обернулся былью:

Мне будто в рану — соли,

Как топором по крыльям.

Кто-то орал натужно:

— Дарья, встречай армейца! —

Разом колючей стужей

Мне захлестнуло сердце.

Дарья с лицом иконным

Рядом с безруким мужем.

В карих очах бездонных

Зреют любовь и ужас.

Я и Евгений

                  сидим на бревне.

Курим,

Молчим и курим.

Как перед штурмом,

Как на войне,

Курим да брови хмурим.

Всякое было:

Бивали меня,

Сам не скупился на сдачу.

Тут же

Только дым без огня —

Экая незадача!

Женька без рук,

Будто кряжистый пень, —

С этаким наработай!

Пристально смотрит в закатный день,

Соображает что-то.

Вдруг повернулся,

Подался ко мне,

Черти в глазах заиграли.

Вилами недругов этак к стене

Прадеды припирали.

— Поговорить вот хочу с тобой, —

Он процедил невнятно,

— Не возражаю,

Спор любой

Лучше драки, понятно.

Женька привстал

И невпопад,

Словно для протокола:

— Надо к учебе пристроить ребят,

Отдал бы сруб под школу!

Я сплюнул окурок:

— Да в срубе ли суть?

Думал, о деле будешь!.. —

Женька с усмешкой:

— О Дарье забудь,

Аль, может, мне руки добудешь?..

Ловко придумал:

Хотя и без рук,

Хватка — рукастому впору!

Понял я Женьку:

Поладим не вдруг —

Сдвинь-ка такую гору…

Что ж, будь по-твоему, —

Говорю, —

Дарья — баба с мозгами…

Сруб ребятишкам под школу дарю

Со всеми его потрохами.

Только, начальник, ответом уважь:

Помнишь, перед войною,

Спор первомайский неконченный наш?..

Это не ты ли…

На карандаш,

Чтоб посчитаться со мною?

Женька поморщился:

— Кто ж задает

Этакие вопросы? —

Он ухмыльнулся,

С лесины встает.

— Дай-ка еще папиросу…

И зашагал.

А я стою.

Ухмылка — как штык под ребра.

И снова у пропасти на краю —

В былое гляжу недобро…

Обронила Дарьюшка слово,

То не слово —

Переспелое зерно:

— Мне от Женьки, словно от былого,

Не уйти с тобою все равно.

Не уйти!.. —

И дрогнули ресницы,

Тихо бросили прощальную зарю…

Мне и ныне ожиданье снится,

Будто снова с Дарьей говорю.

Так вот и осталась ясноликой

Без платка у пахоты стоять.

Оплетал я словом-повиликой

И такое загибал —

                           честная мать!

Говорил:

В колхозе на Кубани

Манной с неба

                      сыплется зерно,

Там и клубы,

                  там и бани, —

Разве ты не видела в кино!

В город путь нам тоже не заказан,

Вот уж где хозяйкам благодать…

Но ни хлебом городским,

Ни газом

Дарью не сумел с собой зазвать.

Просыпаюсь утром, как побитый,

Виноватый в чем-то перед ней,

Виноватый перед необжитой,

Дедовской землею позабытой,

Что лежит в плену у купырей.

Купырьё и Дарье непосильно, —

Мужняя,

Да на земле вдова.

Ей в страду

В помощники обильно

Сыпали слова,

                      слова,

                               слова…

Кто же Дарье на поле поможет?

Женьке что,

Без рук —

На все плюет.

В сельсовете знай бумажки множит

Да тихонько самогонку пьет.

Мы не злобивы —

Пускай уж сельсоветит,

Кто-то должен справки выправлять.

Прошлое ему теперь не светит,

Не река,

Не поворотишь вспять.

Мы познали цену горькой сласти,

Как познали деды власть земли,

И не потому ль искали счастья

От родимых пажитей вдали?

Сколько нас в тяжелую годину

Подалось за счастьем в города?

О земля,

Прости,

Прости же сыну

Без тебя пропавшие года!

И теперь в краю моем мшаринном

На земле не густо мужиков.

Но зато и к нам пришли машины,

Как посланцы будущих веков.

Я и сам хочу поверить в чудо,

В царство сверхкосмических идей.

Но машинам тоже очень худо,

Как земле без нас —

Простых людей.

А простым живется,

Ох, не просто,

Вроде и машины не про нас.

И такое было,

Что хоть с моста

                         головою вниз, —

И весь тут сказ.

Дарья хлеб из года в год растила,

А сама чуть свет

(По чьей вине?)

За буханкой десять верст месила

Псковскую грязюку по весне.

А потом весь день за парным плугом

К ночи — хоть убей —

Ни сесть, ни встать.

Ох, пора,

Пора бы по заслугам

Дарье за труды ее воздать!

За труды ее и за терпенье…

Женька будто вовсе очумел:

Что ни утро —

Чистое мученье,

Хоть умри —

Подай на опохмел.

Дарья, в мужню сторону не глядя,

На порожек по-мужицки

                                       грузно сядет

Горько усмехнется:

— Ну и ну,

Лучше бы уж за плечи суму!

Вся надежда —

Сыновья в ученье,

Выйдут в люди —

Кончится мученье.

О, надежды —

Вечные жар-птицы,

Журавли в заоблачном дыму!

И земле который год не спится:

Ей бы на сынов своих дивиться

В новом свежесрубленном дому!

И сынам —

Потомкам хлеборобов —

Не пора ли в мартовскую стынь

Взять в ладонь

Земли морозной пробу

И почуять в ней

Июньскую теплынь?

Столько годов —

                         легко ли! —

С лесами,

              с лугами в разлуке…

Грустью туманится поле,

Ноют о бороздах руки.

Старую боль морозом

Время не прихватило.

Все же сбивается в грозы

В жилах земная сила!

Дума —

Все выше, выше,

Солнышком пропекает.

Полюшка вздохи слышу —

Поле меня упрекает.

Видится мне:

Над рекою

Перезревают травы…

Мне не дает покоя

Память — моя отрада,

Память — моя отрава!