— Если уж подозревать меня, — сказал он, — то почему бы не пойти дальше и не заявить, что мы оба влюблены в Сильвию. Это просто не выдерживает никакой критики, сплошная нелепость! И потом, разве в иных случаях мы не обходились без Сильвии? Вспомни, например, вечер, проведенный в «Славной рожице»…

К удивлению Бруно, именно этот аргумент, не имевший, казалось, непосредственного отношения к предмету их разговора, оказался решающим и окончательно убедил Жоржа в правоте приятеля. Он соблаговолил, наконец, улыбнуться и, поскольку Бруно стал распространяться на тему о том, как он якобы провел время с маленькой маникюршей, даже весело захихикал. А Бруно в качестве последнего доказательства того, что он не питает никакого интереса к Сильвии, не стал заговаривать больше о своем желании провести вторую половину дня в Булоннэ.

После завтрака, вместо того чтобы играть в теннис, они вдвоем стали повторять химию. Жорж, казалось, уже забыл о приступе подозрительности, охватившем его утром, и снова говорил о каникулах, которые его друг и он собирались провести в Ульгейте. Тем не менее Бруно был глубоко огорчен, что день прошел так бездарно, волновался, мучился и работал плохо. Его страшила мысль, что он может не увидеть Сильвию до экзаменов, которые начинались на следующей неделе. Чтобы успокоить себя, он стал мечтать о том, как его подруга, встревожившись его отсутствием, найдет предлог и придет в коллеж. Но он хорошо знал, сколь наивно и несбыточно это желание, и тщетно ждал появления Сильвии.

После ужина, не выдержав, он написал Сильвии, а затем отправился к Циклопу. Он застал его за чтением Стендаля; Грюндель плохо переносил жару и сидел, закатав брюки, опустив ноги в таз с холодной водой. Бруно без обиняков попросил его отнести письмо к Сильвии.

— У тебя мертвая хватка, мой мальчик! — воскликнул учитель с притворным возмущением, но изумрудный глаз его дружелюбно поблескивал. — Я должен отправиться туда немедленно? И еще по этой жаре! Ты дуешься на меня последнее время, злишься за то, что я перебросился словцом с твоей красавицей — дабы продвинуть твои дела, заметь! — ничего больше не рассказываешь, и вдруг — хоп! — я возведен в ранг посланца любви! — Он вытащил ногу из таза, посмотрел на нее с видимым удовлетворением и спросил: — У Сильвии красивые ноги? Женщины редко обладают таким достоинством… Что же до твоей просьбы, так и быть — согласен. Но я делаю это только ради тебя, я все же люблю тебя, несмотря на твою неблагодарность. Однако тебе следовало бы рассказать мне, на какой стадии находятся ваши отношения. Вы вместе бываете в постели, это я знаю, хоть ты и не счел нужным поставить меня об этом в известность. Ну, а что дальше? Великая любовь, размолвки, ревность, проекты покончить жизнь самоубийством или уехать вместе навсегда? А?

Поскольку Бруно ничего не отвечал, Циклоп наклонился к нему и, хитро прищурив глаз, добавил:

— Она хоть не очень при этом кривляется? Вначале, знаешь, к женщинам нужен особый подход! А потом…

— Вы похотливый Приап! — оборвал его Бруно; он был возмущен, однако не мог скрыть улыбку, — Ничего вы не узнаете, слышите: ничего. Вы меня уже чуть не поссорили с Сильвией, хватит.

— Быть может, мне и следовало бы вас поссорить, — сказал Грюндель. И, выпятив губы, улыбнулся своей смущенной, такой подкупающей улыбкой. — Видишь ли, мой маленький Бруно, я боюсь за тебя, ты слишком увлекаешься. Ты мнишь себя Тристаном, а подобные истории никогда добром не кончаются. Вначале я поощрял тебя, так как считал, что небольшая любовная интрижка, связанная прежде всего с плотскими удовольствиями, не будет тебе во вред. Но теперь предупреждаю тебя: будь осторожен, ты зашел слишком далеко!

— Зашел слишком далеко, но что может быть прекраснее? — сказал, улыбаясь, Бруно. — Особенно если идешь не один! О, дорогой мой, древний Циклоп, последнее время вы стали удивительно похожи на проповедника. Вы превращаетесь в попа, я вижу, как с некоторым опозданием в вас пробуждается истинное призвание. А теперь я бегу. Вы сделаете все, о чем я вас просил? Хорошо?

Несмотря на все оговорки, Грюндель сдержал слово и на следующий день принес ответ от Сильвии. Бруно не терпелось побыстрее прочитать письмо от своей любимой — первое за все время их знакомства, — и он поспешно расстался с Циклопом, но тот окликнул его.

— До чего же ты скрытная натура! — сказал он. — Даже мне не признался, что стремишься попасть в Булоннэ, потому что главное препятствие устранено: муж и свекор уехали в Париж на два дня. Узнав об этом, я все устроил в соответствии с твоими интересами. Красавица ждет тебя сегодня вечером, вернее, сегодня ночью. Я посоветовал ей надушиться, надеть прозрачное одеяние и приготовить шелковую лестницу!

Он улыбнулся и погладил свой жирный подбородок; его единственный глаз сверкал зеленоватым огоньком. Наконец он вздохнул.

— Давай, однако, обсудим и практические вопросы. Вот ключ, он тебе поможет выйти ночью из коллежа через монастырский сад. У бассейна возле кабин для переодевания, ты найдешь велосипед. Ну как, доволен ты своим гонцом?

Бруно поблагодарил Грюнделя и заметил, что очень удивлен столь внезапной переменой в его позиции.

— Еще вчера, — сказал он, — вы хотели, чтобы я отрекся от моей любви, а сегодня вы делаете все, чтобы помочь мне. Я плохо понимаю вас. Почему вы так поступаете?

— Почему? — повторил вслед за ним Циклоп. — Но ведь я уже говорил, что хорошо отношусь к тебе. Только поэтому. Я хочу, чтобы благодаря мне у тебя осталось воспоминание о чудесной ночи любви. Случай представляется великолепный: загородная усадьба, июньская ночь, очаровательная героиня с длинными волосами, по имени Сильвия, — нет, этого не следует упускать!

Он почесал голову, и с лица его сошла добродушная улыбка.

— Но после этой безумной ночи любви, мой мальчик, не рассчитывай на меня. Нужно будет заняться серьезными делами, и в первую очередь экзаменами.

День этот показался Бруно, сгоравшему от нетерпения, бесконечно долгим. Чтобы забыться, он несколько раз перечитал письмо Сильвии: оно было исполнено нежности, клятвы вечно любить его перемежались с обещаниями покинуть вместе с ним этот край. Но Бруно не надо было даже перечитывать эти строки: стоило нащупать письмо в кармане — и волна счастья захлестывала его. На переменках он старался быть возле Жоржа — из опасения, как бы тот снова не подпал под влияние Кристиана. А сам Бруно вот уже два дня искал удобного случая затеять драку с Кристианом. И вечером во время партии в теннис, которая длилась недолго, Бруно обвинил Кристиана и жульничестве, сказав, что он ловко пользуется сумерками. Бруно кричал так громко, столь удачно разыграл возмущение, что вокруг корта столпились любопытные, и выведенный из себя Кристиан в конце концов бросился на него. Бруно только этого и ждал: он дал волю кулакам и дрался с упоением. Появление настоятеля, к сожалению, прервало битву; Бруно вышел из нее с оторванным карманом и разбитым коленом, зато ублаготворенный.

Перед тем как лечь спать, он перечитал в последний раз письмо Сильвии, затем, не раздеваясь, скользнул в постель. До той минуты, когда можно будет выбраться из коллежа, оставался еще целый час, и, хотя Бруно немного беспокоился, он не боялся уснуть. Лежа в притихшем дортуаре, он чувствовал, как счастье, безудержное, счастье, овладевает им. Он вытянулся на спине и, заложив руки под голову, наслаждался пьянящей радостью.

Бруно и представить себе не мог — он, прежде с таким нетерпением устремлявшийся к предмету своих желаний, — что ожидание тоже может быть сладостным. Он не думал ни о чем определенном, не предавался воспоминаниям о поцелуях Сильвии, даже не пытался представить себе, как они проведут время. Он ждал и только ждал. Раньше — не смея, впрочем, надеяться на такую возможность — он часто предавался мечтам о том, что произойдет в ту ночь; когда он не испытает потребности знать, как она кончится. Сильвия будет с ним, но теперь, когда эта ночь началась, мысль о том, что все может сорваться и он не попадет в Булоннэ, даже не промелькнула в его голове.