— Ну что вы, откуда! — запротестовал Бруно, чувствуя, что краснеет. — Просто Жорж, она и я, мы образуем…
— Не отрицайте, — поспешно возразил Милорд, — Сильвия вас очень, очень любит… — И, продолжая сверлить взглядом своего юного соседа, он изобразил подобие отеческой улыбки. — К тому же моя сноха еще настолько юна, что ей, естественно, нравится проводить время в обществе школьников.
Посасывая губы, он запрокинул голову и, казалось, о чем-то задумался. Бруно чувствовал, как солнце припекает ему затылок.
— Сильвия — прелестное дитя, — продолжал Милорд, — и, заметьте, она обожает своего мужа. Когда я был в Буэнос-Айресе, она с такою страстью, так прелестно писала мне о нем.
И, снова опустив голову, он украдкой взглянул на соседа. Бруно судорожно вцепился в спинку скамейки. Он чувствовал, как колотится его сердце, и отчаянно пытался найти какой-то ответ на многозначительные намеки дипломата.
— Да вот и она сама, наша дорогая крошка! — неожиданно воскликнул тот.
И действительно, на опушке каштановой рощи появилось белое пятно — молодая женщина вышла из тени, и от ослепительной белизны ее платья заломило глаза. Бруно смотрел на свою подругу, и ему казалось, что вся окрестность, и застывшая листва, и голубое небо, и дорога, по которой ока приближалась, — все служит лишь дополнением, обрамлением к ней. Она шла мимо рододендронов, играя на ходу ракеткой. Лишь когда она подошла совсем близко, Бруно заметил, что на ней зеленые очки.
Кристиан прервал игру, чтобы поздороваться с ней. Он поцеловал ей руку; в белых коротких штанах, запыхавшийся, он казался Бруно необычайно нелепым. Милорд тоже подошел к Сильвии, но лишь на минуту: заявив, что и он поддался общему увлечению теннисом, дипломат отправился переодеваться.
Жорж и Кристиан возобновили прерванную партию. Сильвия села рядом с Бруно. Она украдкой погладила его по руке, но он сделал вид, будто ничего не заметил. Он старался забыть о письмах в Буэнос-Айрес и, так как это ему плохо удавалось, предпочитал молчать. Поглядывая тайком на свою соседку, он поражался стройности ее фигуры и удивительно юной внешности. Из-под короткой белой юбочки выглядывали круглые гладкие коленки, на одной из которых, словно у школьницы, виднелся крошечный рубец. Конечно, она рассмеялась бы, если бы он признался, что она кажется ему девочкой.
— О, да ты дуешься, мой дорогой Бруно! — проговорила она, смеясь. — Не возражай! Я сразу вижу, когда ты чем-то недоволен: глаза у тебя становятся почти злые, но при этом очень красивые. Опять Грюндель смеялся над тобой и над нашей безгрешной любовью?
В великолепном прыжке Кристиан отбил очень трудный мяч. Бруно смотрел на него и — вдруг почувствовал, как по телу его пробежала дрожь, — он тоже сделал взмах рукой, мышцы спины напряглись, отвечая на быстрый удар. Почему Сильвия говорила ему — и не раз — о том, что никогда не любила Юбера по-настоящему? Ему было не по себе от того, что он стал сомневаться в ней.
— Я не знал, — сказал он, избегая смотреть на нее, — что ты поддерживала переписку с Милордом. Он мне только что рассказал о… о том, как пылко ты писала ему о своих чувствах к Юберу. Заметь, я не ревную, конечно, Нет, но я не понимаю, почему ты мне говорила…
— Нет, ревнуешь! — воскликнула Сильвия. — И к чему, о великий боже! К моим размолвкам с Юбером, к нашей однообразной жизни, к нашему молчанию! Ах, Бруно, Бруно! Нелегко тебя любить, дорогой мой мальчик! Вчера тебя вывели из себя рассуждения Циклопа и отца Грасьена, сегодня — Милорд. Неужели ты еще не знаешь, что стоит возникнуть любви, как все вокруг стремятся опошлить это чувство, уничтожить источник скандала? Для тех, кто не изведал любви, ничто не может быть мучительнее и непереносимее чужого счастья. Ты, конечно, уже догадался о причинах — основательных или неосновательных, по которым Милорд хочет отдалить тебя от меня? Все, что он тебе рассказал, — чистейшая ложь; повторяю тебе: я никогда не любила Юбера. До того как я тебя встретила, я не знала даже, что такое любовь. Ты мне веришь?
Словно, догадавшись, что Бруно смущают ее зеленые очки, она сняла их и посмотрела на него, слегка склонив голову набок, как часто это делала. Ее черные глаза, ослепленные солнцем, казались нежными и кроткими. Бруно не выдержал и улыбнулся. В свою очередь он погладил тайком ее руку. Он только хотел было сказать Сильвии, что, с тех пор как любит ее, ему хочется видеть всех счастливыми, но в эту минуту Кристиан вторично окликнул его.
— Бруно! — нетерпеливо кричал Кристиан. — Правда, это был хороший мяч? Посмотри сюда, на заднюю линию; тут до сих пор виден след. Ну, скажи же!
На всякий случай Бруно ответил утвердительно. Он не переставал удивляться этой черте в характере Кристиана, который всегда спорил, даже немного жульничал, хотя был очень хорошим игроком. И ничто так не раздражало Бруно, как непрерывные пререкания Кристиана на площадке, Бруно стал следить за игрой более внимательно и с сожалением увидел, что партия скоро кончится. Сильвия, готовясь приступить к игре, расстегнула чехол ракетки. Она расправила руку, и темная впадинка у сгиба исчезла, — Бруно стало грустно: он был уверен, словно не раз целовал эту впадинку, что она должна быть удивительно теплой и нежной.
Они долго и горячо спорили о том, кому в какой команде играть. Кристиан, так же как и Бруно, хотел быть в одной команде с Сильвией. Она не принимала участия в споре, но, когда по жеребьевке, к которой пришлось прибегнуть, ей выпало играть с Бруно, она от радости легонько и незаметно ущипнула его за руку.
Вскоре, впрочем, у нее появились все основания жаловаться на своего партнера, хоть она этого и не сделала, так как Бруно очень плохо начал партию. Он играл неровно, нерешительно и, всецело занятый мыслью о том, что думает о нем партнерша, совершал ошибку за ошибкой. Обычно счет не интересовал его, но сегодня ему зверски хотелось выиграть, а он терял очки один за другим. Он и резал, и прибегал к обводке — ничто не помогало: играл он по-прежнему неточно, отвратительно. Промахнувшись, он принимался с удивленным видом рассматривать ракетку; это вызывало у Сильвии смех, а его только больше взвинчивало. Его партнерша из самых добрых чувств всячески старалась ему помочь, но ее слабая неопытная игра не давала результатов; к тому же Сильвия частенько перехватывала его мячи. Выступавший против них Кристиан — да и Жорж тоже — играл просто замечательно; рисуясь перед Сильвией, он атаковал только Бруно. Они с Жоржем без труда выиграли первую партию со счетом 6:2. Перед началом второй партии Кристиан стал настаивать на том, чтобы изменить состав команд, но Бруно отказался расстаться с Сильвией.
— Проиграем, ну и пусть! — весело сказала ему Сильвия, когда они выходили на корт. — Погода стоит великолепная, мы вместе, я люблю тебя, ты любишь меня! Твоя горячность в игре мне тоже очень нравится, и я ничуть не сержусь, когда ты меня немного поругиваешь, мой дорогой мальчуган! Обещаю не перехватывать больше твоих мячей. Ты доволен?
Бруно ответил движением век. Его умиляли жемчужинки пота, медленно скользившие по ее щеке возле уха.
Он с большим вниманием стал относиться к игре. Он вдруг понял, что всю первую партию думал только о Сильвии, о том, как она ударила по мячу, о том, что она рядом. Даже не глядя на нее, он видел ее ноги, ее спину, ее бедра, которыми Кристиан тоже, наверно, любовался, когда она упала у сетки. Во время первой партии присутствие Сильвии на одной с ним площадке раздражало Бруно, сковывало, но теперь ему удалось постепенно забыть о том, что Сильвия рядом, и он обрел свою обычную спортивную форму. Он думал только об игре, относясь к ней немного по-детски, как к некоему обряду, который он неизменно соблюдал, хоть и никогда бы не решился в этом признаться. Состоял этот обряд из весьма любопытных примет (если я поставлю ногу в таком-то месте на линию, то забью мяч), страстных пожеланий (пусть Кристиан отобьет этот мяч обратной стороной ракетки, я так хочу) и хитроумных пари с самим собой. У него снова появилась вера в себя и в свою добрую старую ракетку, которая вновь составляла с ним единое целое и которую в промежутке между двумя ударами он украдкой нежно поглаживал. В четвертой партии его подачи стали неотразимыми. И когда немного спустя Кристиан принялся спорить из-за бесспорного мяча, Бруно решил, что это хороший признак. В игре явно наступил перелом в его пользу; Бруно предпринимал одну атаку за другой, играл все более и более дерзко, упивался своим превосходством над противником. Время от времени он бросал взгляд на Сильвию, но теперь она была для него лишь белым пятном, тенью его самого. Он больше не видел ни ее груди, ни ее голых колен, его интересовали лишь удары ее ракетки. И если они были удачными, на лице его появлялась ободряющая улыбка.
