Отец Грасьен нахмурился. Нервным жестом он поправил капюшон.

— Друг мой, — резко сказал он, — если я вас не прерывал, то потому лишь, что хотел посмотреть, как далеко вы зайдете в ваших пошлостях. То, что вы говорите, просто отвратительно. Вы рассуждаете об этом так, словно речь идет о том, чтобы научить наших мальчиков танцевать вальс или вести себя за столом. Почему бы в таком случае не устраивать в лесу церемонии посвящения в тайны пола? И как только вас здесь держат с подобными взглядами!

— Вы прекрасно знаете, почему меня здесь держат, — ответил, смеясь, Грюндель. — Я незаменим. Я вам уже не раз говорил: где еще вы найдете преподавателя, который удовлетворился бы таким нищенским жалованьем?

Один за другим ученики вылезали из бассейна; их мокрые спины блестели на солнце. Кристиан, любитель устраивать состязания, пробегая мимо Грюнделя, предложил попытать счастья в заплыве на сто метров. Грюндель согласился, но, прежде чем присоединиться к остальным участникам соревнования, которые уже выстроились на краю бассейна, в последний раз обернулся к отцу Грасьену.

— Согласитесь, — сказал он, — что Бруно является великолепной иллюстрацией к моей теории, хотя его любовница и очень молода. Ведь это благодаря ей он обрел то душевное равновесие, которое нам так нравится в нем. Неужели вы не заметили, что с некоторых пор он лучше работает, стал менее мрачен, менее замкнут? Его подруга, впрочем, очаровательна; по-моему, вы знаете ее.

Он хотел назвать ее имя, но сдержался, заметив, как загорелись от любопытства глаза монаха.

— Нет, нет, этого я вам не скажу! Позднее — может быть, но не сейчас. Я вас знаю, вы попытаетесь нарушить эту идиллию.

И он побежал к пловцам, выстроившимся для состязания. Отец Грасьен видел, как он встал рядом с Бруно и, разговаривая с юношей, положил руку ему на плечо. Волна гнева, горечи и ревности поднялась в душе монаха. «Не хочу, чтобы он мне его портил! — подумал Грасьен. — Не хочу, чтобы он забирал его у меня, он не имеет на это права!»

Он слышал как Жорж дал сигнал старта шести юношам, участвовавшим в заплыве. Солнце светило ему прямо в глаза, и он решил переменить место, чтобы лучше наблюдать за пловцами.

Бруно устремился вперед и, держа голову над поверхностью, переворачиваясь с боку на бок, казалось, скользил в прозрачной воде. Он достиг стенки бассейна одновременно со своими соперниками, коснулся ее и, с силой оттолкнувшись, повернулся и поплыл обратно. Однако, несмотря на все усилия Бруно, Грюндель и Кристиан вскоре значительно опередили его; по сути дела, соревнование превратилось в поединок между ними. Ученики столпились вокруг бассейна и криками подбодряли товарища, который, отплевываясь, стремительно разрезал воду своей маленькой, как у тритона, головой. Циклоп плыл без всякого стиля, по-собачьи, локти его то и дело взлетали над водой, но ему удалось вырваться вперед, и он первым пришел к финишу. Выйдя из воды, он принялся, отдуваться, — живот его поднимался и отпускался, словно кузнечные мехи. Он прошел в кабинку для переодевания, и отец Грасьем больше не видел его. Немного спустя монах дал свисток, означавший конец купания, и отвел учеников в классную комнату. Он был взволнован, обеспокоен и машинально выполнял свои обязанности, но, встретив раза два открытый взгляд Бруно, немного успокоился. Он решил, что, видимо, напрасно принял всерьез несомненно лживые утверждения этого отвратительного Циклопа.

Вечером, после ужина, когда ученики ничем не заняты, он решил пригласить Бруно прогуляться. Но ему не сразу удалось избавиться от «доблестного Шарля», который собирался принимать постриг и потому лип к каждому проходившему мимо монаху. Грасьена как-то особенно раздражало в этот вечер его ничтожество, слащавый голос, его наушничество. Тем не менее, когда Шарль намекнул на дурное влияние, какое оказывает на учеников Циклоп, монах вдруг стал внимательно слушать его и поддержал разговор. После беседы с Грюнделем его раздражение против учителя все нарастало, и он уже начал подумывать — пока лишь в общих чертах, не слишком вдаваясь в причины, — о том, как бы добиться увольнения его из коллежа.

— Позвольте вам сказать, — заметил Шарль, — что вы слишком наивны. Дав нам в качестве педагога Циклопа, вы пустили волка в овчарню. И какого! Хитрого, вкрадчивого, обаятельного, перед которым даже сам преподобный отец настоятель не всегда может устоять! Все ученики в той или иной степени находятся под его влиянием. Он такое вытворяет, что вам и в голову не придет. Знаете ли вы, например, что во время каникул Циклоп затащил Бруно и Жоржа… в публичный дом.

— Бруно? — воскликнул монах. — Вероятно, Жоржа, но не Бруно! Нет, нет, этого не может быть, тебе сказали неправду.

Его неприязнь к Грюнделю, которую он и не думал сдерживать, сразу удвоилась; да, он постарается добиться его увольнения. Но откуда у этого соблазнителя такая сила, как он добивается такого влияния на души учеников, каким образом ему удается вовлечь в разврат даже честных и порядочных юношей вроде Бруно? Или, может быть, чтобы пользоваться расположением учеников, достаточно проповедовать, что все позволено?

— Да, — продолжал Шарль, — я тоже с трудом мог поверить, когда услышал имя Бруно. Но об их походе рассказал мне со всеми подробностями сам Жорж: Бруно несколько часов провел взаперти с одной девицей! Ничего не поделаешь, отец мой, с тех пор как он подпал под влияние Циклопа, он уже не тот. Он производит впечатление человека, у которого на душе какая-то большая тайна, он сам не свой.

Шарль вздохнул и поправил очки, сползавшие ему на нос.

— Циклоп и меня пробовал совратить, — добавил он. — Он сказал, что смешно, нелепо — так и сказал «нелепо» — идти в монастырь в восемнадцать лет. Заявил даже, что я хочу стать монахом, так как боюсь трудностей и ищу легкой жизни! Нечего сказать, отец мой, «легкая жизнь».

Шарль способен был говорить до вечера — его поощрять не приходилось, а вот с Бруно дело обстояло иначе. Вернувшись на площадку для игр, отец Грасьен увидел, что юноша рассуждает о чем-то с товарищами; монах предложил ему совершить прогулку по лесу, и они ушли. V юноши был рассеянный, мечтательный вид; проходя под деревьями, он обламывал нижние ветки и, словно ребенок, неторопливо сдирал с них листья. Он производит впечатление человека, у которого на душе какая-то тайна, сказал Шарль — и был совершенно прав; при этом Бруно казался гораздо спокойнее, чем несколько недель тому назад, и держался более непринужденно. Монах и ученик шли молча рядом; стемнело, — монах видел, как мелькнули светлые пятна рук его спутника, расправились с последним листком и замерли.

— Приближение экзаменов, — сказал наконец отец Грасьен, — кажется, не очень волнует тебя, Бруно? Ты чувствуешь себя достаточно подготовленным?

— Да, — .ответил Бруно, — в той мере, в какой вообще можно подготовиться к подобного рода испытанию — ведь это всегда лотерея, как сказал однажды Циклоп…

— Нет уж, пожалуйста, без упоминаний об этом милом господине! — воскликнул отец Грасьен. — А впрочем, давай побеседуем о нем! Говорят, что во время каникул он затащил тебя и Жоржа на ночь к девицам легкого поведения. Это правда?

Бруно промолчал, но в темноте раздался его иронический смешок, который окончательно вывел из себя его спутника.

— Ты не хочешь отвечать? — продолжал монах. — Как угодно. Только знай, что я считал тебя не способным на такие гадости и теперь от уважения, которое я питал к тебе, ничего не осталось.

Он не собирался ничего к этому добавлять, однако, сделав несколько шагов, раздраженный молчанием Бруно, заговорил вновь:

— Как ты мог настолько подпасть под влияние Грюнделя, так поддаться ему, этому путанику, этому неудачнику? А ведь он неудачник, не так ли? Как ты не понимаешь, что он завидует тебе, твоей молодости, твоей честности, твоей чистоте? Когда он низведет, тебя до своего уровня, ты перестанешь его интересовать, он отвернется от тебя. О Бруно… я думал, что знаю тебя… мне нравилась твоя искренность, и вдруг мне сообщают, что ты ходишь к девицам, что у тебя есть любовница.