— Я в таком месте ни разу не был, — шепотом признался он.

— Да и я тоже, — ответила Милена.

По слегка покатой площадке к ним навстречу шла кругленькая как кубышка женщина.

— Вы та самая, из театра? — спросила она кудахтающим голосом, без особого радушия.

— Да. Меня зовут Милена Шибуш. — Милена протянула было руку, но женщина приближаться не стала.

— Я мисс Уилл. Больше, видите ли, заняться этим было некому, так что спихнули все на меня, чтобы я вам тут все показала-рассказала. — Она поглядела на мальчишку-лодочника. — Да, ему тоже придется подняться. Ужас, правда? Этот дым просто кошмарный, да еще и завывания!

Так и не снизойдя до рукопожатия, она повернулась и повела Милену к жилищу для Противных.

Раздвижные двери были открыты. Стены состояли из передвижных панелей, которые можно было сдвигать, убирать или добавлять в зависимости от погоды. Мисс Уилл провела Милену в просторный крытый внутренний двор.

Внутри было тихо, как в храме. Потолок украшали тростниковые арки. Сквозь стены как сквозь сито яркими точками сеялся свет, спицами стелясь по полу, покрытому чем-то вроде ковра. Коридоры, лестницы, встроенная мебель. Где-то готовили: доносился запах стряпни.

— Все жилье изолированное. Между стенами — мертвое пространство, как его тут называют, для поглощения шума. По крайней мере, спокойно. Вы будете жить вот здесь, наверху.

По бамбуковой лестнице они поднялись под частокол кровельных балок. Комнаты Милены теснились над водяным баком. Мисс Уилл поочередно открыла раздвижные створки двери.

Смежные комнаты чем-то напоминали лакированную шкатулку. Зимние ширмы аккуратно сложены, а окна открыты; сейчас в них приятно веял ветерок. Полы устилали приятные, мягкие на ощупь коврики. Летние жалюзи с орнаментом: фламинго, цапли и рыбаки. На полу несколько грушевидных пуфов, возле окна — письменный стол со стулом. Далее шла отдельная кухня с плитой; во всех комнатах стояли миниатюрные печки для обогрева. За ширмой — ванная, в ее полном единоличном распоряжении: большущая резиновая ванна с двумя кранами и отверстием для слива. Воду можно было не экономить и плескаться в ней сколько угодно. Был еще и отдельный туалет с настоящим унитазом.

Обходя комнаты, Милена то и дело невольно вскрикивала:

— Ой нет, вы гляньте! А это! — Ее охватывал прилив восторженной благодарности после каждого нового открытия. Притихший мальчик-лодочник робко шагал рядом.

— Я даже не думал, что такие дома бывают, — с благоговением проговорил он.

Милена подошла к одному из окон и выглянула наружу. Взгляд упал на пестрый матрас из зеленых квадратов обрабатываемой земли, бурых овалов прудов, полосок дорожек и мостков, семечек каноэ в том месте, где находился плавучий базар. Мягко сияла водная ширь с розовыми крапинками фламинго, островками тростника и сидящими на плетнях птицами.

— Я и представить не могла, что буду жить в таком месте, — сказала Милена. «Ну вот, наконец-то. Здесь я смогу отдохнуть. Здесь я действительно в безопасности».

Издалека наплывами доносились отзвуки погребальных песнопений и клубы дыма.

Для того чтобы ее разыскать, Троун Маккартни потребовалась всего лишь неделя.

ПРИМЕРНО ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ, поднимая в туалете бамбуковую крышку унитаза, Милена обнаружила в нем лицо Троун.

«Вот оно когда началось, — определила Милена Вспоминающая. — Те самые июль и август, когда я готовилась лететь в космос. И это тоже необходимо вспомнить. Еще одна неотъемлемая часть истории. А Консенсусу нужна история».

Троун язвительно засмеялась.

— Вот и я, — сказала она. — Если думаешь справить нужду, придется справлять ее на меня. Как у нас с тобой, в общем-то, всю дорогу и было. Разве не так? А, Милена?

Милена, распахнув глаза, смотрела с нескрываемым ужасом. Она еще не осознала масштабов катастрофы.

— Новенькая квартирка для Противных, Милена, тебя не спасет. От совести не уйдешь.

— Это ты мне еще смеешь говорить про совесть, — произнесла Милена.

— Смешно, а! — воскликнула голова в унитазе. — Насколько люди, творящие несправедливость, склонны обвинять в бессовестности кого угодно, только не себя. Ну да, иначе как же им обтяпывать свои делишки.

Милена без слов опустила крышку. Окруженная мертвым пространством, она возвратилась в свои лакированные комнаты. По полу пролегали ослепительно яркие лучи. Это было Лето Песен, Лето Света, когда дождей не было два месяца подряд.

В центральной комнате ее встречала голограмма нужника — обычного, с дыркой и двумя досками для ступней.

— Ку-куу, Милена-а! — позвал откуда-то изнутри приглушенный голос.

Помимо этого, на полу лежала освежеванная туша буйвола. Взбрыкнув, туша поднялась и, как была — на ногах-обрубках, без головы, — подалась к Милене.

— Вот она я-а-а, — пропела туша, — новая постановка Милены Шибу-уш. — Качнувшись на своих обрубках, туша не удержалась и упала. — Автор голограмм — некая особа, с которой мы тайно встречались в доме из коралла!

Из обрубка шеи начали прорастать цветы — Троун не умела представлять их как следует, и поэтому они были смазанные. В данный момент они сочились кровью.

— Бедная, бедная Милена. Как ей сейчас тяжко, — разнесся по воздуху вздох фальшивого сочувствия. — А-а-а-х!

Заметив краем глаза шевеленье, Милена повернулась. Перед ней стояла Троун и протягивала ей нож.

— Ну давай же, Милена. Ты же в тот раз не закончила? Я теперь сижу у тебя в голове. Ты горишь желанием меня убить. Что ж, теперь у тебя это получится. Причем реального вреда мне это не причинит. Ты же это всю дорогу себе внушала? Что не причинила мне настоящего вреда? Ну так давай же, режь меня ломтями. Сейчас будет море крови, и я умру прямо здесь, посреди твоей премилой партийной квартирки.

— Откуда ты посылаешь голограммы? — осведомилась Милена.

Образ рассмеялся.

— А может, я здесь на самом деле и ты реально можешь меня убить. Или же просто берешь все у себя из головы.

— Учти, стоит Партии узнать, что ты сейчас вытворяешь, тебя размажут таким ровным слоем — родные вирусы не узнают.

— Да ну? — спросила Троун с такой самоуверенной улыбкой, что Милене стало не по себе.

Голограмма Троун Маккартни преобразилась в голограмму Милены Шибуш.

— Мильтон, — сказала Милена Шибуш плаксиво. — Эта негодяйка Троун Маккартни меня преследует! Она подкидывает мне в комнату безголовых коров, подкарауливает даже в унитазе. Я просыпаюсь среди ночи и вижу у себя перед носом ее улыбку. Мильтон, она сведет меня с ума!

Образ Милены Шибуш с улыбкой обернулся.

— Ну и что, ты считаешь, подумает по этому поводу наш Министр?

Образ Милены Шибуш подошел к невнятному кокону света, отдаленно напоминающему Сциллу.

— Сцилла, — прохныкала Милена с кислой физиономией. — Оставь меня в покое, ясно? Твое постоянное стремление быть на первых ролях и затмить такой талантище, как я, меня просто достало.

Образ Милены Шибуш повернулся и захлопал глазами.

Там, где образ смыкался с реальностью, не наблюдалось обычного в таких случаях потрескивания света. Даже тени отбрасывались на пол под правильным углом.

«Смотрится исключительно достоверно», — подумала Милена с упавшим сердцем. В уме лихорадочно мелькали мысли о том, что в данной ситуации можно предпринять, а что нельзя. Вырубить электричество? Какое электричество, где? Ей даже неизвестно, откуда Троун сейчас посылает голограммы.

«Все дело здесь — в светообмене, — напомнила она себе. — Троун может видеть каждое мое движение, слышать каждое мое слово. И все это она использует: любой намек на план, на подлинные мои чувства, на то, что я боюсь и чего не боюсь.

Единственная моя защита — молчание».

Рядом с образом Милены возник образ Троун. Они начали разыгрывать на двоих некую психическую драму.

Посредством света нагнеталась своеобразная искусственная реальность.

Эта воображаемая Троун была яркой, умной, привлекательной. Милена выглядела ее полной противоположностью: сопливая, чопорная, непроходимо тупая грязнуля. Эта Троун — невинная, полная сострадательной жалости жертва — с трудом терпела коварную уродину Милену. И безусловно, была сильнее ее.