«Ну почему, — недоумевала Милена, — почему я не могу наконец все высказать?»

Троун запустила в сад свой собственный образ. Наконец-то на фоне общей мазни появилось что-то, что она видела отчетливо. Но эта Троун была не такая, как в действительности. Эта была высокой, стройной, в безупречно белом платье. Незаметным образом у нее изменилось и лицо. Оно теперь было красивым, хотя и с зеркальным эффектом. И с тщательно устраненными недостатками.

Эта Троун как будто скользила по воздуху — легкая как перышко, невесомая. Никаких напряженных жил на шее, так же как и хищно-голодного взгляда.

«Наверно, потому она и сидит на диете, — подумала Милена. — Хочется иметь сходство с этим феерическим созданием". Создание танцевало, гибкое как балерина, с тонким станом, руки словно лебединые шеи.

— Вот она, красота! Красота ведь, правда? — осведомилась Троун требовательно.

Сложность неправды в том, что, говоря ее, приходится прибегать к актерским уловкам. У Милены это получалось не всегда. Она нервно шевельнулась в своем стеганом комбинезоне:

— Да-да, как раз тебя видно очень даже отчетливо.

Троун, похоже, уловила истинный подтекст фразы.

— Ты же понимаешь, что это новая технология. Прежде этого еще никто не делал.

— Конечно-конечно, знаю, — поспешила согласиться Милена, чтобы не быть заподозренной в критиканстве.

— А вот ты сама попробуй! — предложила ей Троун. — Ну-ка, давай!

Взяв Милену за плечи, она поставила ее перед Преобразователем. Стоять надо было в прямом поле зрения. В голове словно отошел какой-то проводок — будто бы прямо по центру головы исчез свет и теперь пребывал в машине.

— Не пугайся! — Троун стояла скрестив руки и снисходительно покачивала над бедняжкой Миленой головой. — Просто попробуй что-нибудь представить, и посмотрим, как оно у тебя получится.

Как всегда в присутствии Троун, Милена почувствовала себя скованно. Даже трудно было что-либо представить. Вместо этого она попыталась вспомнить.

Сад.

В памяти всплыл осенний день, запах почвы и опавших листьев. Стая гусей в вышине, утки крыльями чертят по застывшей зеркалом воде. Вспомнились клумбы с кустами роз: запоздалые цветы с листьями в бурых пятнышках, уже снедаемые первыми заморозками идущих на убыль дней.

Вспомнилась Ролфа в Саду Чао Ли. То, как она сорвала для Милены розу и какой вызвала этим поступком переполох. Вспомнилась увесистость чуть покачивающегося в руке бутона и колкие шипы на стебле. Вспомнилась одна-единственная круглая капля росы, жемчужно блеснувшая на солнце.

И тут внезапно rosa mundi — Роза Мира — проросла в комнате. Она заполнила ее своими массивными махрово-розовыми лепестками в крапинку, с буроватыми вьющимися ободками по краям и мягкой, слегка волнистой сердцевиной. Неподвижный вначале бутон теперь слегка покачивался.

Словно пала некая преграда: комната начала неудержимо наполняться потоком живых цветов. Непонятно, возникали они в воображении, или же Милена просто видела их в комнате. То, что она видела, и то, что представляла, было теперь одним и тем же. Она чувствовала, как поток изливается у нее из головы — будто некий живой вес, порождая, исторгает их наружу. Он медленно разрастался в комнате — калейдоскоп цветов, причем каждый из цветков обладал неповторимой индивидуальностью.

Вот гирлянда липового цвета, где каждое соцветие — словно маленькая звездочка. А вот розовощекие алтеи, которые как будто хотят освободиться от своих высоких стеблей и роняют плотные разрозненные лепестки. Тут же и яркие арумы, дружно поднявшие свои головки со щеточками желтых тычинок. Все это разноцветное буйство мешалось с цветами табака, а короновалось колючими белыми акантами.

Калейдоскоп вращался. Буйство цветов на ветру различалось разом во множестве ракурсов: все раздробленное, фрагментарное — как на полотнах Пикассо — и головокружительным образом стремящееся в сквозную синеву неба, в самую его высь. Но неведомо как ветви и стебли одновременно шли и вниз, как будто небо было земной твердью. Сквозь траву они прорастали в облака, чья влага каким-то образом их питала. Мерно колыхались волны травы — причем если обращать на них внимание, то они придвигались ближе. На свету открывалась каждая клеточка. В каждой из них скрытно шевелилась жизнь — зеленые тельца протеина кочевали из одной внутренней структуры в другую. Драгоценными каменьями высвечивались, попадая под солнечный луч, жуки, тут же чутко застывая в ожидании, когда луч пройдет мимо. Виднелась тоненькая корочка почвы, порождающая мелких, суетливо извивающихся созданий бежевого цвета. А зеленые стебли розового куста поднимались к солнцу, словно лестницы.

Внезапно Милена очутилась в капле росы, в самом фокусе света. Солнечный блик плавал в ней, выхватывая крохотные пылинки кишащей в росинке жизни. В ее выпуклой линзе мир смотрелся вверх ногами. Отражалось там и лицо: человеческое, с влажно-черными глазами. Лицо расплывалось в улыбке и вот-вот собиралось заговорить…

Но тут Милену толкнули. А вся картина, зыбко колыхнувшись, исчезла.

Милена ошарашенно огляделась. Она находилась в небольшой неприбранной комнате с текучими стенами Рифа.

На нее в ожесточенном изумлении таращилась Троун.

— А я и не думала, что ты у нас ученый-садовод! — пропела она с ядовитым сарказмом. Лицо у нее было кислым, во взгляде чувствовалось что-то вроде паники. Грудь Троун поднималась и опадала, а ноздри раздувались от плохо скрываемой ярости.

— Это мое оборудование, — сказала она вкрадчиво тихим голосом, — и не смей его лапать.

Милена, неожиданно оторванная от своих цветов, все еще пребывала в растерянности.

— А… сколько я так пробыла? — спросила она.

— Неважно сколько. Я допустила тебя к своему тончайшему, новейшему оборудованию, а ты обращаешься с ним как… как… — Не находя слов, Троун лишь покачала головой.

«У меня получилось лучше, чем у нее, — поняла Милена. — Боже мой. Она злится потому, что у меня выходит лучше, чем у нее».

— Послушай! — воскликнула она, чтобы как-то сгладить ситуацию. — Если я что-то там повредила, ты уж извини. Я действительно не хотела…

— НЕ ЗНАЮ, МОЖЕТ, ты ее вообще сломала… — Голос у Троун слезливо дрогнул. — Моя новая, моя красавица машина!

«Зачем я это сказала? — спохватилась Милена. — Зачем дала ей повод? И вообще, почему я извиняюсь?»

— Послушай, давай сначала выясним, сломана ли она вообще. Она точно повреждена? Что я могла с ней такое сделать?

— Не знаю! — Троун сердито отерла лицо. — Но ты как-то так резко, напролом поперла, будто со зла или что-то вроде того.

— Я всерьез сомневаюсь, что могла ее повредить. Она разве не для этого специально и предназначена?

— Ты ничего в этом не смыслишь! — воскликнула Троун, склонясь над машиной и бережно, жалеючи ее поглаживая. Поверхность у машины была зеркальная, и в ней отражалось обидчиво-озабоченное лицо Троун. — Слушай внимательно, — сказала Троун с глубоким вдохом, как будто сохранять терпение стоило ей недюжинных усилий. — Это тончайший аппарат, сквозь который ломиться нельзя никоим образом. Фокусировка! Ты слышала хоть что-нибудь о фокусировке? Не знаю, что ты там такое пыталась мне нагородить, но вышла сплошная неразбериха! Какие-то деревья вверх ногами, какие-то всюду цветы. Это что, такой у тебя сад? Сдержанней надо, аккуратней. Больше дисциплины, Милена!

Женщина, еще недавно кичившаяся своей отвязанностью, с боязливым волнением оглядывала машину, откинув назад свою гриву. Вот Троун, покачав головой, ступила в пятачок фокуса и попробовала что-нибудь представить. Комната вокруг фактически не изменилась; все так же дымными волнами клубился свет. Стены, мебель, блеклая пустота — все в них как будто плавилось.

— Вот видишь! Ты, наверно, спалила фокусный лазер! — не сказала, а проскрежетала Троун.

— Да ты просто посмотри на что-нибудь в комнате, — посоветовала Милена. — На что-нибудь реально существующее. И тогда посмотрим, что получится.