«А что, все не так уж безнадежно, не так уж безнадежно, — уверяет себя Милена-режиссер. — Поясница почти совсем не пострадала. И грудь тоже вроде не тронута. Ничего, как-нибудь оклемается. Выкарабкается. Гляди-ка, она при этом еще и ходит».
Троун делает всего один шаг и взвывает. Второй шаг заставляет ее согнуться пополам.
— Троун. — У Милены из глаз катятся беспомощные слезы.
Троун заходится воплем. Она вопит, как кошка, которую душат, — резкий гнусавый вой, который то затихает, то разрастается вновь, но не прекращается. Руки у нее взвиваются над головой, словно пытаясь что-то нащупать, но не находят ничего, кроме боли, и лишь беспомощно извиваются.
Слышится звук отодвигаемых панелей. Мисс Уилл. Она стоит на тростниковом коврике и смотрит, не веря своим глазам.
— У нас тут жуткое происшествие, — говорит Милена. — Она вся как есть облилась этиловым спиртом, а он возьми и вспыхни.
Троун вдруг падает и катится — прямо по ступенькам, все быстрее и быстрее, оставляя клочья кожи и пачкая бамбуковые плашки пятнами сажи. Милена бросается следом. Троун опрокидывается на спину, прерывисто, надрывно дыша. Она смотрит на Милену, но при этом как будто не узнает ее. Ее колотит крупный, судорогами, озноб.
— Троун, Троун, — шепчет сквозь слезы Милена, — прости меня, прости.
«“Прости”? За что, Милена? За то, что ты знаешь: теперь от чувства вины тебе не отделаться вовек? Ты скорбишь по ней, по Троун? Или же по себе, по той муке, на которую ты отныне себя обрекла?
Теперь Троун знает, что ты собой представляешь. Вон она, разглядела, кто перед ней, и опять щерится своей демонической улыбкой. Хотя Троун и полупарализована, но она неистово вскидывается и ест тебя взглядом, сжимая почерневшие кулаки».
— Спасительница, — хрипя, сплевывает она с улыбкой-оскалом. И царапает пол, оставляя на нем отметины черной сажи и куски кожи. — Спасительница? — повторяет она зло, резко, с горечью. Риторический вопрос. Ответ известен заранее.
Она знает, что одержала верх.
«Мы в пути, Милена», — раздается голос в голове. Кто-то идет на помощь.
В голове у нее оживает Консенсус. Ангелы утешают ее.
«Это не твоя вина, Милена. Не вини себя. Это не твоя вина».
— Разве? — спрашивает Милена.
«Занимайся своим делом, Консенсус. Правь миром, исцеляй больных, строй дороги. Разводи вирусы. Делай все, что считаешь для себя нужным.
Только оставь в покое нас».
На крыше многоквартирного дома партийцев звонит колокол: срочный вызов врача. Прибывает с одеялами мисс Уилл и принимается заворачивать в них Троун. У Троун от озноба громко стучат зубы, точнее сказать, клацают. Милена невольно морщится — грубые одеяла, на лишенную кожи плоть — бр-р-р.
А вот и начальница пожарной охраны. Она умеет оказывать медицинскую помощь. Здесь есть специальная помпа, которая летом, в случае пожара на плавучем Ковчеге, должна подавать воду из устья. Одновременно по инструкции прибывают пожарные суда, большие моторки с брандспойтами. Но сейчас зима, вода замерзла, а помпы не работают.
Бригадирша опускается на колени и раскрывает несессер с набором вирусов и кремов.
— Оставьте ее, — требовательно, но подчеркнуто спокойно говорит Милена.
Бригадирша, похоже, не понимает, в чем дело.
— Здесь, видимо, потребуется открытая обработка, — озабоченно рассуждает она, активная, деятельная партийка. Это говорят ее вирусы — говорят другим вирусам, которым положено слушать ее. Это социально направленные вирусы, которые знают, как исцелять болезни. — Надо будет прочистить ожоги, после чего оставить их в открытом виде подсушиться. А ну-ка. — Бригадирша протягивает Милене шприц, чтобы та взяла образец крови. — Тест на азот, свертываемость, электролитические уровни, кровяные газы, гематокрит…
Милена отмахивается от шприца.
— Сейчас подъедут другие, — говорит она. Милена имеет в виду — другие, чье лечение будет получше нашего.
— Не знаю, кто бы это мог быть, — выражает сомнение бригадирша, доставая и раскладывая свои кремы. — Устье замерзло, моторки сюда не ходят.
Дело полностью входит в ее компетенцию — на то у нее есть и выучка, и соответствующие инструкции, — поэтому она может приносить пользу. Но в этом мире невозможно приносить пользу, не причиняя вреда. И кремы, и тампоны, и обезболивающие будут причинять вред, относительный вред.
Милена, поддев ногой, переворачивает несессер. Катятся склянки, рассыпаются тюбики, разбивается что-то стеклянное.
— Вы… вы что? Это же лекарства! — возмущенно кричит бригадирша.
То же самое и с вирусами. Относительный вред, относительная польза.
Из дверей высовывается Чего Изволите.
— Идите сюда! Ой, скорее! — Она отчаянно машет мисс Уилл. — Фургон на льду!
Мисс Уилл спешит на зов. Бригадирша, сокрушенно качая головой, собирает свои препараты. Милена сверху вниз смотрит на Троун, которая, уставившись на нее невидящими глазами, отчаянно стучит зубами.
«Вот я тебя и вверяю им, Троун. Ты могла бы быть красивой. Может, еще и будешь. Но при этом в их руках».
За воротами, которые сейчас торопливо отворяют экономка и мисс Уилл, слышится дробный перестук копыт. Холодный воздух врывается внутрь. По льду, в клубах пара, во дворик врывается четверка белых ломовиков, словно посеребренных инеем; за собой они тянут пожарный фургон. Густой, как сливки, пар валит от бойлера и из конских ноздрей. Фургон, одолев невысокий барьер мерзлой глины, вкатывается в крытый дворик, где кони, захрапев, останавливаются.
И вот Милена видит их. Впервые перед ней предстают люди в белом, «Гарда». Хозяева. Их лица отгорожены от всех пластиковыми полумасками. Для них все люди считаются больными.
— Нет, вы взгляните, взгляните на мой несессер! — с негодованием обращается к ним бригадирша. — Она же его опрокинула, ногой!
«Гарда» оставляет ее слова без внимания. Один из них берет бригадиршу за плечи и отодвигает ее в сторону. Его руки в перчатках. Другой заученным движением откидывает одеяло и разрезает остатки одежды. Троун лежит и едва дышит, с тихой укоризной глядя на Милену, словно безмолвно спрашивая ее: «За что?»
Люди в белом втыкают ей в уши пробки, после чего опрыскивают струей какого-то газа. Милена отводит взгляд и смотрит на коней.
Вот они какие — огромные, мускулистые. Их глаза скрыты под округлыми зеркальными линзами. Говорят, животные смотрят лишь в том направлении, куда им велят смотреть хозяева. Кони нетерпеливо встряхивают головами, отчего дымчатые желтоватые гривы изящно развеваются на ветру. Кони красивы даже в своем рабстве, потому что никто не говорит им, что они рабы или уроды. У лошадей нет демонов.
Троун, судя по звуку, опрыскивают еще раз. Со временем у нее появятся новая кожа и новый разум. Той, прежней Троун она больше не будет. Это будет какая-то иная женщина, вполне довольная тем немногим, что ей перепадает от жизни, и не задумывающаяся о том, откуда у нее все эти провалы в памяти. Никаких мучений, угрызений по поводу былого она испытывать не будет. Получается, все-таки относительная польза? Что ж, расскажи самой себе, что ты принесла пользу, Милена.
Только здесь и сейчас я помню Троун живой.
Спасительница.
эй рыбка это я опять!!!!!!!
По возвращении из космоса Милена обнаруживает у себя дома засаленный запечатанный пакет из грубой бумаги. Она вспоминает паучьи, трясущиеся каракули:
ну что — они хотят чтоб их старая леди вернулась а она не хочет ехать! Опять ногу сломала — вот так-то — шейка бедра называется но типа наверно одно и то же — и вот они хотят чтоб их старая леди вернулась — чтоб лежала полеживала на старом диване если вспомнят то и поесть поднесут
мы полярники рыбка стареем — ты и знать не знаешь что это такое — это когда ты чуешь что начинаешь разваливаться на куски — но это и не только это но и то что весь мир какбудто тоже начинает с тобой разваливаться кусок за куском — какбудто у тебя кто хочет небо отнять
а знаешь когда я была молодая — я порой всю ночь лежала за домом и ветер колючий такой обдувает мне лицо будто специально ктото его касается а я лежу смотрю на небо ясное преясное и все звезды на нем словно смотрят мне в ответ — какбудто у них у всех личики
черт возьми рыбка да я за сорок км в один конец свободно пешком ходила до магазина с баром и мы там всю ночь глушили виски со спиртягой и так по два дня зависали а потом катили по домам двое суток без сна — там у нас одна была так она еще и на спине ящики перла — мы виски иной раз прямо в ванну заливали и там плескались и мыли там стаканы а потом развлекались — у нас с собой лазера были так мы из них камни и железяки в мыло плавили — а потом звуковую систему на лед — прямо на лед — и ну под нее плясать и зажигать и рассекать и куражища да еще и пингвинов гонять лазером!
вот так и придуривались — а потом в полынью бултых поплавать — да не просто а чтоб в наушниках и обязательно виски в тюбике чтоб прямо в глотку и на рыбалку с лазером — паль-ни! глот-ни! — плывешь себе хвостиком виляешь под старуху бесси смит в наушниках — высоко так поет в ушах чисто — вот так мы и играли о жизнь как дети в жмурки — тебе ктонибудь хоть когданибудь рассказывал про бесси смит рыбка????? — лапа моя пойди спроси свой вирус — пусть он тебе сыграет старину бесси [29] — мы под нее и отдыхали и на рудниках вкалывали — под бесси и под кросби — они нам и под покровом синего моря пели — история оживает прямо в ушах — ну прямо как ветер поет по льду — и вот мы заплывали прямо в недра айсбергам — они как ноздреватый стеклянный сыр — гладкий весь в дырках и пронизан задумчивым светом — свет струится вверх по трещинам, высвещает пузыри и странных мертвых созданий застывших внутри — рыбка я ж была молода — молода и не менялась пока не встретила своего мужа — ролфа у меня появилась когда мне было уже сорок — вот так я поздно от домашнего нашего уклада оторвалась — от обоев штор сервизов ковров и четырех тех стен
ЧЕРТ ВОЗЬМИ РЫБКА
они хотят чтоб я снова вернулась в Лондон — и там состарилась и завяла — хотят лишить меня снега — и родных моих морозов — и чтоб я лишилась звезд — и огня — и открытого простора — чтоб я там лежала так же без движения со своей глухотой
здесьто дома на холоде глухота не проблема — со мной мои собаки они мне все приносят — здесь и солнце на льду и воздух свежий — и почта приходит с письмами проведать и поговорить
быть глухой в южном кенсингтоне это значит тебя запрут с бабенкой-сусликом которая так и дрожит боится что ты ее съешь — я глухая рыбка и ходить не могу — бедро сломано и суставы все как заклинило — мне приходится перебираться ползком мая ты рыбонька — так что и домой меня отправят на корабле как моржовую тушу — я и не шевельнусь без суставов-то — а потом скажут что я у них там должна оставаться пока окончательно не замру — буду как старая живая шкура на полу — языком шевелит коекак а сил даже стопку поднять не хватает изза того что рука дрожит — старая леди увядшая как лист — и головы даже поднять не может — ни света ни звука ни движения ни тепла ни холода — ничего нет там куда мы направляемся рыбка — ну так я поползу — да, поползу нынче ночью на ту льдину — найду в себе силы повернуться на спину лицом к звездам — я знаю что такое холод лапка моя — он надвигается медленно — ты как будто засыпаешь — и вот я засну глядя на эти звезды — к тому времени как ты это получишь рыбка меня давно уже не будет
любовь это факел который ты передаешь — я вот пыталась передать его своей крошке — певчей моей толстухе птичке оперной певичке — как я ненавижу оперу и откуда только она ее поднахваталась????? сама собой както — любовь это факел который ты передаешь — как ктото передал его в свое время тебе рыбка — ты никогда не рассказывала мне про свою маму а она наверное тебя любила — ну не она так ктонибудь еще — а ты любила ролфу а ролфа любила тебя — и надо просто упереться пятками — и мне кстати тоже — это счастье — вот какаято старая леди упирается пятками — в лед что ли — не горюй это все к лучшему
люблю
гортензия пэтель
