— Сегодня на палубе будет собачий холод, — говорит Джо, не отдавая себе отчета, что он повторяется.

— Ну и мерзни на здоровье!

Говорится это так, походя, без намерения обидеть. Грузчики идут молча. Джо не из разговорчивых. Дик, наоборот, не прочь поболтать, но маленькая белая ручка и букетик фиалок у бледной щеки девушки натолкнули его на мысли, которые вызывают в нем раздражение. Дик думает: «Не — бось кошки никогда не работают, даже лошади — и те отдыхают по ночам!»

Вот и река, шестой причал. Пройдя между складами, они выходят к пристани. Грузчики уже в сборе. Слышатся приглушенные голоса, топот тяжелых башмаков по деревянному настилу. Река окутана плотной дымкой, почти туманом. В мерцающем свете редких фонарей на южной стороне видно, как темные силуэты людей то сходятся, то исчезают за пристанью.

Дик и Джо присоединяются к своим товарищам, собравшимся на плавучей пристани. Обмениваются грубоватыми приветствиями.

— Как жизнь, Джо?

— Тебе‑то что за дело?

— Эй, ты, тебе что, иголку в зад всадили, старый хрыч?

— Мне и без того тошно. Как жена себя чувствует, Сэмми?

— Чуть лучше, Джо. Она сегодня уже встала.

— Эй, становись, катер подходит.

Как только на реке появляется красный огонек, грузчики уже толпятся у края пристани. В такую ночь каждому хочется занять место в каюте. Вода совсем черная, спокойная, и катер, подходя к пристани, почти не подымает волны. Ночь полна звуков. Есть звуки слабые, напоминающие скрип лебедок на дальних причалах для разгрузки леса; есть громкие, похожие на грохот самосвалов, разгружающих каменный уголь против газового завода. Но все они как‑то по — особенному гулки, и это еще сильнее чувствуется в глубокой тишине. Как ни странно, но ни одному звуку никогда еще не удавалось полностью разорвать то зловещее молчание, которым всегда сопровождается туман. Дик тоже чувствует это, сходя за старым Джо по трапу и ощупью пробираясь из каюты в носовую часть катера.

— Сегодня тихо, Джо. Должно быть, многие корабли простаивают.

— Ерунда, при чем тут тишина? В северной стороне на четырех кораблях идет работа. А куда тебя черт несет?

— Хочу посидеть на палубе.

— И сиди, а я не пойду, здесь тебе не Стадли — парк какой‑нибудь.

Дику все равно, однако оказывается, что он не один; другие грузчики тоже вынуждены выйти на палубу, потому что каюта переполнена. Ему трудно уклониться от разгово ра. Скачки, футбол… Вот если бы речь зашла о политике… о борьбе! Впрочем, это у него просто настроение такое. И не то чтобы Дика особенно возмущали ночные смены, порядки в порту, товарищи. Ночью можно хорошо заработать. Три фунта в смену. Порой такая работа была просто спасением для него. Очень часто он целыми днями слонялся без дела, а затем ему удавалось найти работу только на одну ночь, но этого по крайней мере было достаточно, чтобы заткнуть рот квартирному хозяину и лавочникам. Кроме того, ночная смена была на два часа короче дневной. И все‑таки скверное это дело. Черт побери, ясно, что всю работу, какая только есть на земле, можно успеть сделать днем. Столько времени днем уходит впустую, а ночью работай. Только совы, крысы и люди трудятся по ночам.

— В чем дело, Дик? Ты все молчишь.

— Спать хочется, Блюй. Не выспался.

«Черт бы их побрал! И чего им надо?»

Катер идет быстро, легко, и опасности никакой. Туман сгущается, но здесь немного светлее от огней судов, разгружающихся на северном берегу. Небольшие суда с катера кажутся огромными. И довольно красизыми — с фонарями на мачтах и грузовых стрелах: как будто маленькие города раскинулись на высоких черных скалах. Не различишь, где черные корпуса кораблей сливаются с черной водой.

На носовых частях кораблей не видно надписей, но грузчики знают их названия.

— Это «Бондалира». Хорошая была работа на этом судне. Его разгружали в воскресенье.

— Вон «Эра». На этом сегодня ночью закончат работу.

— А, «Монторо»! Говорят, что здесь работы только на одну ночь.

Странные понятия: грязное судно — угольщик, который разгружается по воскресеньям, — считают хорошим судном; а вот пассажирский пароход с большой осадкой, но который разгружается в одну ночь, — это плохое судно.

— А я не прочь бы поработать в воскресенье, — подает голос Джо.

— Я думаю, ты много денег сберег, не жертвуя на церковь. Ты отпетый старый грешник.

— Что верно, то верно. В церкви я был всего два раза в жизни: первый раз меня чуть не утопили в купели, а во второй — обвенчали с полоумной женщиной.

Дик улыбается. В его улыбке сквозит любовь к старому забияке. Понимает он сам это или нет, но Джо хороший христианин. Про таких говорят «прирожденный джентльмен». Он усердный работник, только, правда, безбожник, вот и все. У него три судимости: первая— за кражу дров во время кризиса, вторая — за драку с полицейским во время забастовки в тысяча девятьсот двадцать восьмом, третья — за проезд без билета по железной дороге, тоже во время кризиса. На щеке у него шрам от раны, полученной в Галлиполи. Прихрамывает на правую ногу — от ушиба, полученного во время несчастного случая в порту. Руки и плечи Джо скрючены от работы на холоде: бывали дни, когда приходилось браться за любую работу. Джо — моряк.

Дик любит его, как молодые ребята часто любят бывалых людей, наставников. Они вместе работают, вместе переходят с одного судна на другое, вместе ездят на работу, рядом живут.

Грузчики продолжают болтать, когда катер, пыхтя, проходит через Свингин — Бэйсн. Туман все густеет. Южная часть порта едва различима. Вокруг редких огней — медножелтые круги. Издали видны снасти — это ветхие и тусклые лихтеры, жалкие остатки парусного флота. Северная сторона порта скрыта в тумане, оттуда доносится лишь неясный шум.

Там, за серой завесой, на угольных причалах гремят старые лебедки и на подъездных путях причала Дадли — стрит железнодорожные вагоны с грохотом стукаются один о другой. Над водой с необычайной отчетливостью разносится резкий мужской голос.

Через несколько минут все исчезает, катер замедляет ход. Теперь уже все окутано туманом. Взгляд Дика устремлен на гребень волны у носовой части катера. С тех пор как катер отошел от шестого причала, волны становились все меньше и меньше; а сейчас видна лишь легкая зыбь. Из каюты доносятся голоса грузчиков, проклинающих холод и рассуждающих о том, как лучше добраться до берега в случае аварии. Дику хочется, чтобы они замолчали. Он тоже замерз, но его раздражение почти прошло. Здесь, в этих кораблях, проходящих ночью, есть тоже своя красота, как и в маленькой белой ручке… Всего в трех футах от него медленно течет черная, как сажа, вода. Очень легко вообразить, что движется только вода, а катер стоит на месте — гружен ное людьми суденышко застыло в вечной ночи на черной реке. Слева, на южной стороне, все замерло; а справа, с северной стороны, доносится только отдаленный шум невидимого мира.

Девять часов вечера.

На Куд — Айленд вспыхнул зеленый огонек — сигнал, указывающий путь судам.

Один — единственный огонек. Затуманенный зеленый глазок, который не гаснет и не разгорается. Зеленый глазок и серый туман. Катер проходит довольно близко от огонька, даже слишком близко — это становится очевидным, когда катер круто сворачивает влево. Из темноты ночи доносятся новые звуки. Это звуки с судна, на котором кипит работа. Прямо перед ними, совсем недалеко. Видно, у Ярравилла. Разговоры, которые было стихли, снова оживляются.

— Что же это такое, черт возьми?

— Неужели еще нет девяти?

— Сейчас ровно девять. Возможно, судно с углем подошло.

— Да, сегодня утром пришвартовалось.

— Слава богу, теперь недолго, а то я замерз, как собака.

— Посмотришь, как дневная смена взвоет, когда мы причалим. Когда они поднимут якорь, будет уже десять часов.

Около носовых частей двух судов туман меняет свою окраску, и кажется, что раскрылись две светящиеся пещеры, как будто какая‑то гигантская сила раздувает опущенные занавеси. И в каждой из этих пещер вырисовывается надпалубная надстройка корабля с той ошеломляющей игрой света и тени, которая свойственна кораблям в ночное время. Судно, груженное углем, и сахаровоз — «Триенца» и «Милдьюра».