— Я не спорю. Просто ты преувеличиваешь, вот и все…
Вскоре они нанялись резать скот на небольшую бойню.
— И бреем и причесываем по первому разряду, — говорил, посмеиваясь, Энди.
Они во всем были прямой противоположностью друг ДРУГУ>но всегда их видели вдвоем — водой не разольешь.
Вместе приходили на бойню, вместе завтракали, работали рядом, вместе заходили в кабачок и снимали вместе одну комнату. Они не расставались и по воскресеньям. В этот день они отправлялись на скачки и, как правило, проигрывали. Каждый сваливал неудачу на другого. Особенно издевался Энди над тем, что Сэнди ничего не смыслит в лошадях.
— Он не может отличить обыкновенной лошади от призовой, — сказал мне однажды Энди. — Только пускает на ветер наши деньги.
— То есть как «наши»? — не понял я.
— Мы ведь дружки, как вам известно, ну и кошелек у нас общий. Но, правду говоря, я еще больше трачу денег, чем старина Сэнди.
Они спорили о скачках чуть ли не круглые сутки, и каждый норовил поддеть другого.
Я работал в соседнем загоне и убедился, что и юмор у каждого был свой, особый, — этим они больше всего и отличались друг от друга. Энди был природный шутник; его насмешки отличались тонкостью и подлинным остроумием. Сэнди, наоборот, был способен только на безвкусные колкости и плохо замаскированные личные выпады.
— Совсем недурно для такого старого хрыча, как ты, — подшучивал Энди, следя за работой друга.
Сэнди только бросал на него свирепые взгляды: он не успевал придумать подходящий ответ.
Казалось, Сэнди нарочно пропускал мимо ушей шутки друга, чтобы весь запас своего небогатого юмора сберечь до удобного случая. А Энди, наоборот, с царственной щедростью рассыпал тысячу и одно острое словечко и множество забавных прозвищ. Все это было так оригинально и неожиданно, что даже тот, кого он высмеивал, хохотал вместе со всеми.
Не прошло и недели после их прихода к нам, как Энди уже назвал Перка О’Коннелла Лордом Нельсоном. Его острое чувство смешного не упускало ничего. Не пропустил он и старого Бэнди Джоунза. Бэнди было уже за семьдесят, он работал на бойне со дня ее основания, почти полвека. Работа у него была такая: он убирал со двора дохлых овец, остатки свиной кожи и прочую дрянь и отправлял все к Кокбэрну, где в котлах вываривали из этого всякую всячину. От орлиного глаза старого Бэнди не ускользало ничего, и Энди сразу взял это на заметку.
— Эй, гляди в оба, брат! — крикнул он мне однажды.
— А в чем дело, Энди?
— Гляди в оба, а то Бэнди утащит тебя и сдаст Кокбэрну! Шевелись быстрее! Глаза навыкат! — выкрикивал он, как только Бэнди появлялся во дворе.
За завтраком мы обычно играли в карты, и Энди особенно изощрялся в этот час. Как‑то раз у Сэнди оказалось два туза. Энди мгновенно вытащил две груши из тарелки с компотом и торжественно заявил:
— У меня тоже пара[13], я выиграл!
Сэнди, как всегда, ответил нечленораздельной бранью.
Однажды мы вместе вышли из дому и направились к автобусу. Энди первым заметил приближающуюся машину и бросился бежать. Запыхавшийся Сэнди едва поспевал за ним, и тут у него слетела шляпа. Потеряв несколько секунд, он не успел вскочить в автобус. Энди весело помахал ему из окна машины.
Назавтра, когда мы собрались в кабачке, Энди сказал мне со смиренным видом:
— Сэнди неплохой бегун, не правда ли? Если бы только не случай со шляпой…
— Да, — сказал я, предвкушая шутку. — Я едва поспевал за ним.
— Знаешь, — продолжал Энди, — когда я вошел в автобус, одна старуха, которая видела, как бежит Сэнди, сказала мне: «Пари держу, этот старичок в молодости умел неплохо бегать».
Сэнди был очень раздосадован.
— Я‑то хоть волосы расчесываю! — крикнул он наконец. — Не так, как другие, что причесываются раз в год, на рождество…
Но пришел черед и для Сэнди отплатить другу.
— Теперь я сыграю шутку с Энди, — сказал он мне раз утром. — Он тут завел шашни с одной девицей, подбородок у нее лошадиный, точь — в-точь как у Джека Элберта[14].
— А в чем же тут шутка, Сэнди?
— А ты скажи ему, — зашептал Сэнди, — что видел его вчера в кино с… Джеком Элбертом. Клянусь богом, он взбесится!
— Нет уж, лучше ты сам скажи.
— Ладно! — Сэнди зашагал в сторону Энди, обдиравшего овцу. — Понравилось тебе вчера кино, Энди? — крикнул он.
— Угу, неплохая картина, — проворчал Энди.
— Говорят, ты был там с Джеком Элбертом?
— О ком это ты толкуешь, не пойму? — сказал недовольно Энди.
— О Джеке Элберте с длинным подбородком, о твоей красотке.
— Заботься лучше о собственной роже! — огрызнулся Энди.
Сэнди был вне себя от радости: он нашел слабое место в панцире острослова Энди. Теперь у него был постоянный ответ на шутки друга.
— Ему это не нравится, клянусь богом, — говорил он мне. И каждый раз, когда Энди заикался насчет «старого хрыча», Сэнди торжественно выпаливал: — Зато у меня подбородок не такой, как у Джека Элберта!
Даже Джордж Доннелли, наш профсоюзный делегат, и тот оказался жертвой добродушного юмора Энди.
Как‑то на бойню приехал репортер собирать информацию для газеты. Джордж Доннелли провел его по всем загонам. Перед отъездом газетчик спросил его, давно ли он здесь работает. Джордж сказал, что сорок лет. Полагая, что перед ним самый старый рабочий на бойнях, репортер написал заметку под заглавием «Отец наших боен». Это разобидело старика Бэнди Джоунза, который работал дольше Джорджа. Старик даже хотел писать в газету опровержение.
Когда Джордж явился к нам на следующий день, Энди сказал с невинным видом:
— Кажется, о вас написали в газете, Джордж.
— Да, но я не просил газетчика об этом. Что ему взбрело в его пустую голову, то и нагородил, ничего не проверив. Пусть только приедет сюда еще раз…
Энди подмигнул Сэнди и мне.
— А какой там был заголовок, Джордж, в вашем экземпляре?
— «Отец наших боен», — сказал делегат. — А что?
— Странное дело, — протянул Энди. — Должно быть, типографская опечатка. В моем экземпляре напечатано «Дед наших боен».
— Убирайся к дьяволу! — закричал Джордж, но, как ни досадовал, не мог и сам удержаться от смеха.
С тех пор Джорджа стали звать Дедом. По пятницам, в день сбора членских взносов, Энди встречал Джорджа возгласом:
— А вот и Дед пришел за пенсией. Раскошеливайся, ребята!
Оба друга аккуратно посещали ежемесячные профсоюзные собрания. Энди охотно выступал с речами, иногда его примеру следовал и Сэнди, чтобы поспорить. Тогда Энди брал слово вторично и с лукавым огоньком в глазах начинал так:
— Тут старина Сэнди наговорил разных нелепостей…
Впрочем, во время стачек оба боролись плечом к плечу и держались до конца.
Пришло время выборов в профсоюз, и я, к удивлению своему, убедился, что и в политике друзья расходятся: Энди поддерживал коммунистов, а Сэнди оказался заядлым лейбористом.
На выборах были, как полагается, два бюллетеня: «Промышленной группы» лейбористской партии и левого объединенного профсоюза. В спорах о том, чей список подлинно рабочий, Энди и Сэнди дошли чуть не до драки. Споры эти могли бы послужить темой для особого рассказа. Я подозреваю, что каждый из них так и опустил в урну бюллетень со списком, ненавистным для другого… Во время стачки Энди работал с коммунистической группой, существовавшей на скотобойнях, потом разнесся слух, что он вступил в компартию.
Однажды они работали, как всегда, в загоне, и я вдруг услышал, как Сэнди спросил у Энди:
— Говорят, ты теперь коммунист?
— Да, коммунист, — ответил Энди. — Я ведь и раньше сочувствовал им, еще во время кэрнских событий[15].
— Ты бы все‑таки поостерегся… В газетах пишут такое… Опасное это дело, по — моему. Кончишь тем, что сядешь в тюрьму.
— Это будет не впервые, — сказал Энди. — Вспомни, мы ведь однажды во время кризиса побывали там с тобой вместе.
