¹ Марка легкого одноместного учебного самолета, выпущенного фирмой «De Havilland» для австралийских военно — воздушных сил в 1927 году. — Прим. персе.

птицу и, к своему удивлению, обнаруживал, что она охотно вступает с ним в игру: орел словно не замечал несущегося на него самолета и продолжал невозмутимо скользить по кругу до того самого момента, когда столкновение уже казалось неизбежным. Но тут, неуловимый, он то резко взмывал кверху, то нырял под брюхо самолета, то круто уходил в сторону на своих недрогнувших распластанных крыльях. Нарочитая оттяжка и стремительный маневр исполнялись орлом с такой великолепной невозмутимостью и уверенностью в себе, словно он — бесшумный и сильный — издевался над этим назойливо гудящим самолетиком и его мотором.

Однажды двое летчиков с базы выпивали в городке со знакомым фермером, над владениями которого им частенько случалось летать.

— А знаешь, вдвоем мы бы прижали его как следует, — заметил один из них. — Но в одиночку — гиблое дело. Бесполезно. Этот орел обставит тебя и крылом не махнет. Ну, а вдвоем‑то — куда проще. Один стал бы гонять его по кругу, а другой набрал бы высоту — да и в пике… Вот так мы бы его наконец и накрыли.

Однако у фермера не было на этот счет никаких иллюзий.

— Пожалуй, чтобы накрыть гарпию[10], парой самолетов не обойдешься, — возразил он. — Водится одна такая тут у меня. Двенадцать футов поперек. Хотел бы я, чтоб вы ее ссадили. Да только навряд ли что останется от вашего аэропланишки, коли уж вам и в самом деле удастся ее подбить.

— Никак не возьму в толк, почему вы зовете их гарпиями, — проворчал летчик. — Клинохвостый орлан — самый большой орел в мире, и вам, как‑никак, следовало бы относиться к нему с большим уважением. Ведь это же царь птиц!

Но фермер был настроен по отношению к орлу явно недружелюбно.

— Да вы вблизи‑то их видели? — сердито спросил он. — Или когда, скажем, они набивают себе брюхо? Вы бы поглядели на этого «царя птиц», когда он усядется на ягненка да примется раздирать его на части. Или когда он копается в старой, уже облепленной мухами дохлой овце, у которой хватило глупости испустить дух. Вы поглядели бы, как он кромсает ее, добираясь до внутренностей, и как в его смердящих коричневых перьях кишмя кишат черви. Единственное, что вы можете сделать, — это подойти к нему ярдов на пятьсот. Но стоит вам только ступить на шаг ближе, как он медленно, неуклюже взмахнет крыльями, усядется на акацию и будет сидеть там, нахохлившись, да еще уставится на вас с таким лютым видом, будто он хочет с корнями вывернуть это несчастное деревце. А впрочем, валяйте, как задумали, — заключил он. — Я бы хотел посмотреть, как вы справитесь с такой гарпией. Задаст она вам жару в этой игре!

С этими словами он вышел, а друзья стали сызнова обсуждать свой план.

В небольшом подвижном самолете летчик — словно мальчишка. Он всей душою жаждет чего‑то такого, в чем он мог бы найти забаву. Он может быть счастлив даже и в одиночестве, кувыркаясь и петляя высоко в небе, но счастье его перерастает в неподдельный восторг, если у него есть с кем помериться силой или если он знает, что его дерзкий бреющий полет над мгновенно меняющимся, сложным рельефом местности — над холмами, рекой, деревьями и скалами — будет встречен на земле аплодисментами. Состязание становится тем увлекательней, чем ближе витает смерть, когда на чашу весов швыряешь все и обо всем забываешь.

И летчик, которому пули и снаряды врага несут смерть и который сам сеет смерть, отдает этой схватке всю душу.

Для поединка с клинохвостым орланом снаряды не были нужны, но эта схватка выучки против инстинкта также могла стать смертельной, и летчику в его хрупкой деревянно — матерчатой машине грозила такая же опасность, как и орлу.

В одно погожее безоблачное утро летчики взяли курс на долину, где жил фермер.

Самолеты шли друг за другом, почти вплотную. Небо было чисто как стеклышко, и солнце изрядно припекало затылки летчикам, пока они летели на запад, к обширному поросшему кустарником пастбищу, за которым начиналась долина. Пилот на ведущем самолете ослабил ремешки шлема, и прохладный ветерок стремительно ворвался под шлем, освежая шею и теребя волосы, наполняя все существо пилота бодростью и пьянящим чувством свободы. Летчик, как и орел, был наблюдателем — наблюдателем, для которого на земле не было тайн. Земля под ним была такой же суровой, как и его родная стихия, и не прощала ошибок, и все же— бескрайняя, свободная — она была великолепна., Здесь ни воздух, ни земля не расточают милостей лентяям, зато осыпают своими неиссякаемыми щедротами всякого, кто способен покорить их трудом, вниманием и любовью. Слабые и глупцы здесь гибнут, как овцы, которые умирают от жажды совсем рядом с водой, в топкой грязи пересыхающего водоема.

Достигнув холмов, летчик увидел внизу ссохшуюся, как скорлупа грецкого ореха, бурую землю с зеленой каемкой растительности по берегам реки, пересохшие русла ручьев и несколько ярких квадратиков там, где какой‑то фермер вырыл колодезь и посеял люцерну. Обходя немногочисленные встречавшиеся на пути акации и эвкалипты, в облаке пыли двигались овцы.

В нагретых скалами горячих воздушных потоках самолет болтало и швыряло, пока наконец он не пе)релетел через холмы. Летчик развернул машину и, оставив второй самолет где‑то сзади, направил ее вдоль широкой долины, стараясь отыскать глазами в вышине темную точку, — обычно орел, скользя на крыле, кружил да кружил каруселью в небе. Ни облачка, ни подымающегося ввысь пыльного вихря, который затемнил бы это чистое, ясное небо, как ржавчина ствол ружья, — в воздухе ничего, решительно ничего не было. И все же это спокойствие казалось летчику затишьем перед бурей.

Лавируя между бегущими навстречу эвкалиптами, чуть-чуть приподнимаясь над заборами, пилот не спеша вел самолет над долиной в каких‑нибудь нескольких футах от земли, огибая овечьи стада. Кроме овец, единственным живым существом внизу оказался фермер, который стоял возле своего грузовичка у ворот корраля. В ответ на его приветственные помахивания рукой летчик сделал вираж и пронесся над фермером, в то время как друг его на втором самолете парил выше, ожидая появления орла.

Почти цепляя колесами землю, летчик летел дальше, миновал еще один забор, как вдруг с ближайшего дерева что‑то сорвалось, захлопало крыльями и будто вся верхушка дерева поднялась в воздух. Орел исчез позади прежде, чем пилот успел повернуть машину.

В нескольких сотнях ярдов еще одна птица снялась с дохлой овцы, ко летчик все свое внимание сосредоточил на той, которая взлетела с дерева. Это, очевидно, и был тот самый орел, о котором рассказывал фермер.

Когда самолет, набирая высоту, развернулся и попел обратно, орел летел на пятьсот футов выше него. Плотно подтянув ремешки шлема, пилот дал газ. Отыскав глазами второй самолет, он увидел, что товарищ его тоже набирает высоту и идет им навстречу, чтобы, как они решили, налететь на орла сверху.

Летчик был поражен, увидев, что птица обходит его по высоте, не пошевелив ни перышком на своих крыльях. Лениво кружась в горячих, невидимых глазу воздушных потоках, она неизменно оказывалась выше ревущего и содрогающегося самолетика. Положение осложнялось еще и тем, что летчику — поскольку орел уходил вверх по крутой спирали — все время приходилось маневрировать, в то время как ему, чтобы скорее набрать высоту, необходим был подъем по прямой. Рука его надавила сильнее на выжатый до отказа, упершийся в ограничитель рычаг газа. Вполне вероятно, что, кроме этого утомительного преследования врага, которого просто невозможно было настичь, поединок ничего — не принесет.

Однако, йоказав столь очевидное превосходство, орел сбавил скорость подъема и стал ожидать, пока самолетик не наберет высоту. Пилот же, мучаясь мыслью — заметил ли фермер, как посрамила его птица, карабкался все выше и выше. Только достигнув примерно трех тысяч футов, он оказался выше орла и, выровняв машину, дал знак рукой другу, что К поединку все готово.