Крис был высокий, неторопливый, из тех немногословных и спокойных людей, которые умеют заставить себя слушать даже, когда с ними и не соглашаются.

Он протолкался вперед, в то время как Клара пыталась оттащить кого‑то от Кона, а полицейский уже пробирался сквозь кольцо людей, тесно обступивших Кона.

— Ну, будет, не кипятись, Джо, — сказал Крис Джо Синклеру, и тот как‑то сразу обмяк; правда, падение на сырую землю уже несколько охладило его пыл.

Крис заявил, что он справится и один, и, отстранив всех остальных, вплотную подошел к Кону; стоило Кону махнуть дубинкой, и Крис получил бы здоровенный удар, но Кон только молча смотрел на Криса, а фигура полицейского уже маячила поблизости. Появление представителя власти произвело должное впечатление и на Кона и на его противников. Крис и полицейский водворили Кона обратно в повозку, успешно отразив натиск тех, кто все еще рвался в бой. Клара последовала за мужем.

Постепенно все разошлись по своим местам, и волнение улеглось.

— У — у, проклятый смутьян! — выкрикнула миссис Фуллер вдогонку Кону, ожидая одобрения.

Но на этот раз никто ее не поддержал. Кое‑кто досадовал, что не удалось как следует «всыпать» этому наглецу, однако большая часть собравшихся радовалась благополучному исходу дела. Во всех нас жила жажда сенсации, но пищи для нее и так было более чем достаточно. Мы думали, что такие схватки — дело далекого прошлого, что теперь это, может, где‑то и бывает, только не у нас, и вдруг мы испытали все это сами. Мы со страхом вспоминали о том приступе бешеной ярости, который вдруг овладел нами. Происшедшее дало нам пищу для споров на много дней вперед, но в тот момент нам хотелось только одного — спокойно продолжать наш митинг.

Кандидат от правительственной партии вновь встал в позу оратора и кашлянул, требуя внимания.

Так и кончилась попытка Кона стать фермером. Несколько дней спустя, к вечеру, Кон и Клара зашли к нам сказать, что они решили уехать.

— Я, видно, пришелся тут не ко двору, — сказал он, — да и мне самому тяжело.

Казалось, он негодует и в то же время оправдывается. Он понимал, что здесь для него все кончено, но не собирался сдаваться и был уверен, что где‑то в другом месте все сложится по — иному.

Что бы ни произошло между ним и Кларой, они былМ единодушны, когда дело касалось серьезных вопросов.

— Пусть говорят, что хотят, — сказала Клара. — Но все они, вместе взятые, не стоят и мизинца Кона, — в ее глазах блеснул упрямый огонек, хотя они и были полны слез…

А теперь, после стольких лет, я был чертовски рад вновь встретиться с Коном. Мы уже дважды опорожнили наши стаканы, и Геба налила нам по третьему и последнему. Мы переворошили все события прежних лет, но не проронили ни слова о том, о чем я вам только что рассказал. Мы вспоминали о старых приятелях. Алек Лауренсен — о, он преуспел! — прикупил участок Петтингелла. Питеру Уотсону тоже повезло, но не на поселении: он продал свой участок и отправился на Новую Гвинею искать золото и там разбогател. Артур Муни, бедняга! Коричневая кобылка, которую он купил у Стива Райта, понесла, он упал и сильно разбился. Да, так, значит, на маленьком кладбище вырыли первую могилу — я слыхал, что старая миссис Джиллен скончалась? Неужели действительно в Мэни Гамтриз теперь два бара и гостиница? Настоящий город, ни дать ни взять!

Мы забыли о стаканах, стоявших перед нами, Кон, облокотившись о стойку, глубоко задумался. Вдруг он как‑то странно скользнул по мне взглядом и спросил:

— Ну, так чыо же сторону в политике ты теперь держишь?

— Вот теперь я узнаю тебя, старина Кон!

У меня был для Кона приятный сюрприз, который, я был уверен, очень его обрадует. Я перешел на сторону оппозиции. Немало я повидал и кое — чему научился за эти годы. Новые поселенцы на моих глазах закладывали и перезакладывали свои участки, влезали в долги, вконец разорялись. Я сам пережил кризис тридцатых годов. Я видел, как безработица, словно ржавчина, разъедает страну, а мир содрогается в преддверии второй мировой войны.

Мне было приятно сказать Кону, что теперь мы мыслим одинаково. Я заговорил о том, что у оппозиции есть шансы побить правительственную партию на предстоящих выборах, — я был преисполнен самых радужных надежд на этот счет. Кон слушал внимательно, затаив где‑то в самой глубине глаз лукавый огонек. Когда я кончил говорить, он спросил:

— Ну, а что же это даст?

Он задал вопрос спокойно и очень серьезно, будто ста раясь понять то, что ему было неясно. Огоньки п его глазах погасли. Не было и следа былого оптимизма. Видно, он ни на что не надеялся.

Я был сбит с толку. А я‑то считал, что самое главное — помочь оппозиции взять власть в свои руки!

Мы снова оказались на противоположных полюсах. Словно сожалея, что, только встретившись, мы опять столкнулись лбами, Кон отвел свой взгляд и взялся за стакан. А затем произошло нечто забавное или грустное — как на чей взгляд. Рука Кона остановилась на полдороге, и он пробормотал:

— Два сапога пара. Все это одна болтовня и трепотня!

Он, очевидно, не помнил о маленьком инциденте, происшедшем между нами столько лет назад, и просто взвешивал то, что я сказал о правительстве и оппозиции. Но я‑то, я помнил все, и удивлению моему не было границ.

Вскоре мы распрощались. Я проводил Кона до угла и еще долго смотрел ему вслед, пока его голова и плечи не исчезли в толпе, а затем повернул к дому. На душе у меня было тяжело. Не того я ждал от нашей встречи. Кон, видимо, отказался от борьбы. Ну что ж, с годами взгляды меняются. Казалось бы, когда кулаки наливаются зрелой силой, тут‑то и действовать, но внезапно руки вдруг опускаются. Видно, хочется легкой жизни.

Что же, можно возмущаться по этому поводу, можно, наоборот, считать это проявлением здравого смысла. Конечно, в молодости Кон часто поступал необдуманно, но зато он был отважен и великодушен.

Я сел в трамвай и поехал домой, не переставая размышлять о перемене в Коне. За последние годы я не раз мысленно беседовал с ним, советовался, а теперь, когда я встретил живого Кона, оказалось, что советоватъся‑то и не с кем. В разговоре со мной Кон упомянул о том, что он работает в газете. Но что это была за работа — был ли он репортером, заведовал ли типографией, занимался ли рекламой? Сидя в трамвае, шаг за шагом я старался подробно припомнить внешний облик Кона.

Костюм на нем был хотя и не такой щегольской, как мне показалось на первый взгляд, но вполне приличный, из добротного материала; хорошие ботинки, рубашка свежая, наглаженная и тоже не из дешевых. Кон умел носить вещи, это была его особенность. Руки его и теперь не отличались белизной, но мозоли и ссадины давно сошли. Черты его лица смягчились, стали более одухотворенными и тонкими, не осталось и следа былой судорожной напряженности, настороженности. Это было лицо человека, разрешившего для себя все внутренние противоречия. «Но во имя чего? — подумал я с горечью. — Ради обеспеченного положения и возможности держаться от всего в сторонке?»

Прощаясь, мы договорились встретиться в конце недели. Но мысль об этой встрече меня теперь уже совсем не радовала.

На следующий день я получил по почте небольшой пакет, и мысли мои приняли совсем иной оборот: Кон снова задал мне задачу. Пакет состоял из нескольких брошюр, обернутых в бумагу со штампом видной левой газеты — очевидно, той самой, где работал Кон. Одна из брошюр представляла собой небольшую работу Маркса о международном социализме. Мне не раз приходилось о ней слышать, особенно в последние годы. Другая брошюра была написана Лениным. Я пробежал ее и убедился, что это была острая критика парламента как орудия власть имущих. На обложке брошюры рукой Кона было написано: «Думаю, тебе будет интересно с этим познакомиться. Кон».

Значит, Кон тоже сменил свою политическую ориентацию! Это было большой неожиданностью для меня. Помнил ли он, как Тилли Фуллер назвала его большевиком и как он тогда обиделся?

Судя по надписи на книжке Ленина, Кон по — прежнему не терял надежды на то, что ему удастся переубедить меня.