Но вот с его женой, с его джин[1], как называли ее соседки, дело обстояло куда хуже. Ее почти не было видно — только время от времени она появлялась на берегу ручья с трубкой в зубах и стирала разную одежонку, кидая хмурые, неприязненные взгляды из‑под спутанных волос, космами падавших на ее худое бронзовое лицо. Но зато каждый, проходя по дороге, непременно слышал ее визг. Она вечно кричала — то на детей, то на собак — пронзительным, как паровозный свисток, голосом.

Ходили слухи, что ночью она перебирается через ручей и шныряет по задворкам, воруя белье с веревок; люди говорили, что в темноте она видит лучше, чем днем. И если хозяйка вдруг недосчитывалась простыни или у кого‑нибудь пропадала курица, то все считали это делом рук миссис Слейтер.

Никто, в сущности, не мог сказать, сколько человек в семье Слейтеров. Да это, собственно, была и не семья, а целое племя, причем родичи у них были самые разнообразные. То неизвестно откуда появлялась девушка и, прожив у них месяц — другой, снова исчезала, обычно подбросив им ребенка; то приходили и уходили какие‑то подозрительные старики и старухи. А то вдруг откуда‑то брались двое мальчишек — тощие долговязые подростки; эти обычно являлись незадолго до рождества и снова пропадали с наступлением дождей. Летом им легко было затеряться в толпе отдыхающих. Иногда мальчишки переходили ручей и слонялись по пляжу, глазея на весело пестреющие яркие купальные костюмы, на стройных девушек спортивного вида, на спасательные лодки, на резиновых надувных зверюшек; но чаще всего они держались в стороне — били уток в верховьях ручья или охотились с собаками в лесах. В общем в летние месяцы Слейтеры старались как можно реже попадаться людям на глаза — больше отсиживались в зарослях кустарника. Все, кроме Рози. Рози вовсе не чувствовала себя отверженной.

Для нее летний сезон был самый горячий в году — в эту пору Кафферти брали ее помогать в лавку, и она хлопотала с раннего утра до поздней ночи — следила за плитой в кухне или носилась верхом по всему побережью, развозя заказы. Сущий бесенок, а не девчонка: кожа смуглая, золотистая, как медь, глаза — черносливины, а заливается словно колокольчик. Просто не верилось, что она оттуда, из этого крольчатника за ручьем, что она ест руками и спит, не раздеваясь, на одной подстилке с собаками. Она скакала без седла, с распущенными волосами, и посторонним казалась вольной морской птицей — так летала она от одного домика к другому, крепко впиваясь пятками в бока пони и спрыгивая на всем скаку перед самыми воротами.

Изумленно глядели приезжие ей вслед, 'Когда, получив очередной заказ, она вскакивала на своего пони и исчезала за поворотом.

— Силы небесные! Откуда ока взялась, эта девочка?

Но никому не хотелось объяснять, что она оттуда, из этого грязного становища за ручьем. Ради самой же Рози все предпочитали умалчивать о ее происхождении и вместо того рассказывали историю серебристого дуба. А история эта делала честь не только Рози, но и всему городку. Произошла она, когда Рози было лет восемь. Как‑то раз, возвращаясь из школы вместе с другими ребятишками, Рози остановилась у ветхого причала посмотреть, как подойдет торговый пароход. Течение здесь было спокойное, но берега круто обрывались вниз — футов на десять — двенадцать.

Стоя на краю причала, можно было разглядеть глубоко внизу темные пятна водорослей, ржавые обрывки якорной цепи и полоски гладкого, светлого песка, над которыми, словно тени, проплывали мерланы. Хорошее место для плавания, если бы не акулы: обычно они устраивали здесь сборища в ожидании кефали, которую гнал сюда прилив.

Но когда маленький Боб Кафферти перевернулся на своей лодке, Рози даже акул не побоялась. Увидела, что мальчик борется с течением ярдах в ста от берега, и тут же, словно баклан, ринулась в воду прямо в чем была. Даже комбинезона не сбросила. Боб был постарше Рози года на два, но плавал плохо и сразу растерялся. Чуть не задушил ее, пока она вытаскивала его на берег; потом «скорой помощи» пришлось добрый час повозиться, чтобы привести их в чувство.

Но это еще не все. Надо рассказать о том, какие разгорелись споры, когда стали думать, как лучше всего познагра — дить Рози. Деньгами? Собрали было фунтов двадцать — тридцать, но начальница школы была против того, чтобы отдавать их матери Рози. Все равно, твердила она, старуха растратит их на табак или пропьет; а потом еще, чего доброго, снова явятся эти невозможные старшие сестры и тоже захотят поживиться. Да и вообще как‑то пошло вознаграждать за такой высокий поступок деньгами. И не лучше ли посадить по этому случаю дерево на большом пустыре между лавкой и причалом? Дерево с аккуратной оградой или даже с металлической дощечкой. Оно всегда будет для Рози предметом гордости и, пожалуй, поможет ей, ну, так сказать, не сбиться с пути.

И вот посадили серебристый дуб, обнесли его оградой, чтобы не затоптали коровы. Дерево Рози! Но вырванный из родной чащи и пересаженный на открытое место, дубок принимался плохо. Деревья вообще плохо растут на этой равнине. Всю зиму ее продувают юго — восточные ветры, порой с залива налетает тончайшая водяная пыль, и зелень никнет, покрываясь соляным налетом. Когда серебристый дубок расцвел впервые, цветков было совсем мало, да и то распустились они только с одной стороны. И все‑таки он был для Рози тайной опорой, он давал ей известное положение в городке.

Все детство ее было связано с этим деревцом, которое в конце концов прижилось на голой равнине. Разве без этого хватило бы у нее духу так независимо держаться с другими девочками, а когда они удивлялись, что у нее нет с собой завтрака, со смехом объяснять им, что она второпях позабыла его на буфете? Они угощали ее, и ничто не омрачало удовольствия, с которым она поедала их сандвичи с мясом н горчицей, а иногда и с семгой. И потом, если бы не дерево, разве набралась бы она смелости попросить миссис Кафферти, чтобы та поручила ей развозить заказы?

— Бобу ездить неохота, миссис Кафферти. Ему бы только на байдарке ходить. А если он седло жалеет, как бы я не сбила, то мне седла не надо. Обойдусь и так.

Отношения с Бобом у нее были сложные. Этот флегматичный юнец, косолапый и косоглазый, не выносил, когда его дразнили из‑за Рози, и всячески избегал ее. Не так‑то приятно сознавать, что тебя вытащила из воды девчонка, да к тому же цветная. Он поднял целую бучу — ни за что не хотел, чтобы она ездила на его пони — и некоторое время сам усердно развозил заказы.

Но когда он уехал в большой город, где устроился на складе, Рози взяли в лавку на постоянную работу. Она быстро освоилась с делом — не только аккуратно заносила все заказы в книгу, но и сама доставляла их; знала наперечет все, что есть в лавке, и могла с точностью до последней банки сельдей сказать, что привезет следующий пароход. Пока сна была в лавке, Кафферти мог спокойно возиться, с бобами на огородике за домом, а жена его, добродушная грязнуха, — мирно похрапывать у себя наверху.

Каким заманчивым представлялось Рози ее будущее, когда она стояла у прилавка, отвешивая рыбакам чай и муку и перекидываясь с ними острым словцом, а по вечерам спешила домой с продуктами, купленными на заработанные деньги! «Маленькая Рози»! Казалось, в душе у нее постоянно журчит ручеек смеха. Ее улыбку за полмили видно, говорили люди.

Но жизнь ее круто изменилась, когда член муниципального совета Мортон решил, что пора выгнать Слейтеров из их крольчатника за ручьем и разбить там туристский лагерь для заезжих автомобилистов. У этого напористого предприимчивого человека был порядочный кусок земли, который он рассчитывал продать, и потому он грозно поглядывал на развалившиеся лачуги и шелудивых псов.

— Они свое взяли, эти люди, — повторял он. — Сколько лет живут — и ни квартирной платы, ни налогов не вносят. А все на нашем горбу. Это их становище — форменный рассадник глистов и всякой заразы. Давно пора его снести.

— А как же Рози? — возражали ему.