— И диссертацию там люди делают за год или за два, а в нашей богадельне за десять лет не напишешь.

Виталий улыбнулся:

— Знаешь, я еще когда здесь студентом ходил, был больной на шестнадцатом, философ. Не в переносном смысле, а с кафедры философии. Ужасно деловой парень. Он все повторял: «Я тут лежу, время теряю, а ребята все докторские пишут!» Ужасно живо представлялось: все такие молодые энергичные философы, спортивные ребята, бобриком подстриженные, засучили рукава и строчат по двадцать страниц в день!

— И напрасно смеешься между прочим.

Виталий хотел рассказать еще что-то про диссертации, но распахнулась дверь, и на пороге возникла запыхавшаяся Маргарита Львовна.

— Мария Андреевна зовет в инсулиновую: у Сахаровой припадок!

Виталий мгновенно очутился в инсулиновой, словно не прибежал, а перенесся.

Вокруг Веры столпились человек пять — все держали. Перед ним чуть расступились. Судороги, синюшность, особенный остекленелый взгляд — на вид в точности как большая эпилепсия. Это не новость, известно, что иногда бывает при инсулине, по надо же, чтобы именно у Веры!

Распоряжаться не требовалось, Мария Андреевна уже набрала шприц и готовилась колоть вену — отчаянное дело при судорогах!

— Держите крепче! — приказала она. — Виталий Сергеевич, с мужской силой!

Виталий схватил Веру за запястье и прижал к кровати — самое полезное, что он сейчас мог сделать..

Мария Андреевна выждала момент и сразу точно попала в вену. Приказала, не поворачиваясь:

— Наливайте следующий!

Двадцать граммов глюкозы ушло в кровь, Мария Андреевна сняла шприц, оставила иглу в вене, из иглы упало несколько фиолетовых почти капель кропи, Мария Андреевна надела следующий шприц:

— Еще, еще, не стойте!

Все-таки Вера резко дернула рукой.

— Держите же!

Виталий решил, что это он виноват, хотя вообще-то при таких резких рывках совсем в неподвижности не удержишь. Но все равно виноват! Такую малость — руку удержать — и то не смог сделать для Веры.

Он посмотрел на ее локтевой сгиб. Появилась припухлость или показалось? Что, мимо немного?

— Да не говорите под руку! Сама вижу! Как рванулась, так и проколола. Лучше держите как следует!

Виталий промолчал. Не до обид сейчас. Не до авторитета.

Судороги прекратились. Виталий с огромным облегчением почувствовал, как расслабилась, снова сделалась женской и слабой рука Веры. А в судорогах она казалась не женской, да и человеческой ли? Виталий всегда чувствовал инстинктивную неприязнь к судорогам, почти отвращение, сходное чувство он испытывал к трупам, как ни подавлял его за годы учебы, потому что судороги не казались ему проявлением жизни, хотя бы и уродливыми, нет, в судорогах, особенно тотальных, эпилептических, ему чудилось что-то неживое, машинное, точно это не человек уже, а разладившийся робот. Виталий держал мягкую Верину руку, счастливый, что в нее вернулась жизнь.

— Ну что стали? Еще глюкозу, еще!

Взгляд Веры стал осмысленным. Глаза ее словно освободились от болезненной мути, словно сошла с них пленка, — Виталий прекрасно знал, что не было никакой пленки, а все равно так казалось — взгляд переходил с лица на лицо и остановился на Виталии. Вера улыбнулась. Значит, уже понимает!

— Ну как себя чувствуешь, Верочка? — спросила Мария Андреевна совсем другим голосом — не тем, которым только что командовала.

— Хорошо, — медленно сказала Вера, не сводя взгляда с Виталия.

— Вот и прекрасно.

— Только очень устала, — так же медленно сказала Вера.

— Ничего, сейчас отдохнешь. Поспишь. Хочешь спать?

— Хочу.

— Сейчас еще поешь и заснешь. Хочешь есть?

— Не хочу.

— Все равно надо поесть хоть немного.

— Хорошо.

— Не надо сейчас каши, — снова резко сказала Мария Андреевна. — Только чай.

Виталий сидел рядом все время, пока Вера пила чай. Видно было, что она еще заторможена, еще воспринимает окружающее как сквозь кисею. Но все равно она робко улыбалась ему. Она, конечно, не знала, что с нею произошло, но явно чувствовала, что что-то не так. И потому улыбалась робко и виновато.

— Ну а сейчас еще раз Верочку уколем, — сказала Мария Андреевна. — Чтобы Верочка поспала и проснулась бодрая. — И тихо Виталию: — Я ее подколю амиталом.

Виталий кивнул утвердительно, словно Мария Андреевна его спрашивала.

Вера уснула, а Виталий вернулся в ординаторскую — смотреть других больных он сейчас не мог. Там уже сидела Капитолина. Она уже все знала, конечно.

— Ну что, Виталий Сергеевич, настоящий эпилептиформный?

— Да.

— Ай-яй-яй! Ну, все хорошо, купировали?

— Да.

— Ну что ж. А знаете, это часто бывает даже хорошо. Получается действие, как от электрошока. Я видела случаи, когда после припадка сразу выходили. Может быть, и с Верочкой будет также?

— Ей неоткуда выходить, она же без психоза.

— Конечно, но все равно действие скажется. Ну что ж, значит, сделаем перерыв, пусть отдохнет от инсулина.

— А зачем вообще продолжать?

— Зачем продолжать… А правда, зачем продолжать? Ведь она без психоза? Без психоза! Выходит, только для профилактики. А для профилактики у нее уже сколько ком, Виталий Сергеевич?

— Шесть.

— Шесть ком и один эпилептиформный припадок. А, как ты считаешь, Люда?

— Я считаю: бросьте, хватит. У нее скандальная мамаша, обязательно прослышит про припадок. А если у вас, не дай бог, второй, она всюду побежит с жалобами. Устанете оправдываться.

— Тоже верно. Нет, мы же ее хорошо вылечили: из психоза вывели, инсулин все-таки провели для профилактики, ведь правда? Правда! Значит, подождем как положено после инсулина, и если все хорошо, в конце той недели выпишем.

Виталий хотел было подать идею о пробном отпуске — как раз уместно ввиду скорой выписки — но зазвонил телефон. Капитолина взяла трубку.

— Да, Игорь Борисович… По-моему, да. Правда, я только что пришла… Хорошо, сейчас распоряжусь… Да-да, сразу позвоню. — Она повесила трубку, крикнула: — Анжелла Степановна!

Анжелла Степановна тотчас явилась.

— Анжелла Степановна, скажите, чтобы срочно пересчитали больных. Всех: в саду, в мастерских — ну, словом, всех. Какая-то тревога по больнице, главный звонил, а толком ничего не говорит.

— А Игорь Борисович любит напускать таинственность, — вольнодумно сказала Анжелла Степановна и вышла.

— Вот так, девочки и мальчики, кто-то, значит, убежал. А как заметили? Через стену, что ли? Только бы не у нас, только чепэ нам и не хватало. Но у нас, вроде, такой народ, что не бегущий. Интересно все: значит, издали заметили, что женщина, так? Неужели нельзя было догнать?

Вернулась Анжелла Степановна. Сразу по лицу было видно, что с новостью.

— Ну что?!

— Оказывается, Капитолина Харитоновна, наши уже полчаса сами Пугачеву ищут. Боялись сказать. Они после завтрака обратно котлы несли, а потом вроде ее никто не видел. В отделении нет, в нашем садике нет. Сейчас везде по саду бегают, по двору.

— Так-так. Ну что за персонал! Два шага котлы отнести, и то у них бегут!

— А при чем персонал? — обиделась Анжелла Степановна. — Ей же разрешено на кухню. И уже два месяца ходит.

— Ходит! Но надо же смотреть! С Игорем Борисовичем-то мне объясняться, не вам… Игорь Борисович? Да, это я. У нас исчезла больная… Больная Пугачева, органичка, гипоманиакальная… Водительские права?! — Виталию шепотом: — Спрашивает, есть ли у нее водительские права?

Виталий изумленно пожал плечами.

— Никогда не слышал. И не спрашивал.

— Очень плохо, что не спрашивали!.. Игорь Борисович?.. Нет, никто про ее права не слышал. Да и кто же ей даст!.. Так-так… О, господи!.. Подумать только!.. Хорошо, обязательно!.. Виталия Сергеевича… Она пошла на кухню, она у нас всегда ходит…

Люда шепнула:

— Слышишь, интересуется, чья больная. Вдобавок к Бородулиной тебе не хватало.

Капитолина Харитоновна повесила трубку.

— Вот так, девочки-мальчики. Машину у нас угнали с территории. Продуктовую. Шофер весь бледный прибежал к главному. Тот сначала мужские отделения обзвонил, а потом по женским пошел. Так выходит, ваша Пугачева, Виталий Сергеевич, на ней и уехала. Теперь молитесь, чтобы она никого не задавила и сама бы не разбилась.