Эрман, положив жизнь на профессиональную работу с Новым Заветом, логично заключает: «Ведь авторы книг, которые впоследствии вошли в Библию, понятия не имели, что их труды войдут в канон. Да и вообще, вполне возможно, даже не собирались создавать Священное Писание. Евангелисты — неизвестные нам по имени грекоязычные христиане, жившие спустя 35–65 лет после традиционной даты распятия Иисуса, — лишь записывали слышанное о жизни Иисуса. Одни из этих рассказов были достоверными, другие — нет. Но евангелисты вовсе не брались за перо, желая создать священный текст для последующего христианства. Их задача была более простой: написать об Иисусе.

 Эти авторы не имели отношения к последующим событиям, когда их произведения были сочтены богодухновенными, помещены в канон и названы Новым Заветом. Они живые люди из плоти и крови. Ранее они слышали об Иисусе (и, наверное, даже читали некоторые рассказы), а теперь решили написать свою версию событий. «Лука» (условно назовем этого евангелиста его традиционным именем) говорит об этом прямым текстом в первых строках своего Евангелия: «Как уже многие начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях, как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова, то рассудилось и мне, по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать тебе…(Лк 1:1–3)» (конец цитаты).

 Укрепившись за пару столетий, церковь озаботилась об своем уставе – о каноне. Задача была не легкой, среди массы имевших хождение в общинах евангелий-первоисточников, следовало отобрать наиболее внятные, более того, переработать их и дополнить, используя остальную массу как базу. Современные исследователи говорят о существовании некоего источника «Q» (от немецкого Qelle – источник), который, якобы, был использован евангелистами Матфеем и Лукой независимо друг от друга при составлении Евангелий. Тут и гадать нечего, этот источник – вся масса жанра. Да и Марк свободно мог черпать сведения из лучших образцов жанра.

 Книги Нового Завета были канонизированы церковью в разное время в промежутке между II и V веками. После того как в результате «вероучительных споров» были отобраны четыре Евангелия для канона, остальные, понятное дело, были уничтожены и подлежали уничтожению в дальнейшем, при обнаружении (к уничтожению евангелий в свое время приложили руку и римляне). И лишь упущенные церковными цензорами евангельские повести дошли до наших времен, некоторые фрагментарно, церковь декларирует их как апокрифы.

 Подытоживая отметим, что жанр евангелистики в целом отработал своё, а Евангелия от Марка, Матфея, Луки и Иоанна, вошедшие в канон, стали документами, но документами церковного устава и судить по их текстам об историчности Иисуса Христа, полагая их раннеисторическими документами, занятие напрасное.

 Скажем так, профессиональные исследователи, ученые с мировым именем, такие как Эрман, с большим аналитическим опытом, интуитивно чувствуют, что здесь что-то не так, что-то не то. Казалось бы вот оно, целое море доказательств из глубины истории – четыре детальных канонических Евангелия и уже около полусотни известных апокрифов, чего еще надо? Однако сидит в ученом подспудная неуверенность в правдивости всей этой пестрой жанровой многоголосицы, душа просит истины, и ученый ворошит историю, исследует и ищет достаточные и неподдельные документы, верительные грамоты Иисуса Христа. Но их нет.

  В заключение, заявляя авторство на литературоведческие термины «евангелистика» и «жанр евангелистики» (они применены и в поименованной выше книге «ИИСУС ХРИСТОС – HOMO SAPIENS») по отношению ко всей совокупности евангельских повествований как канонических, так и апокрифических (некогда и устных), отметим следующее. Литературоведы христианского толка безусловно дискутировали и дискутируют, анализируя канонические Евангелия как литературный жанр (кощунственно, по нашему мнению). Иногда в исследованиях Евангелия анализируются раздельно как разные жанры. Употребительны в них термины «жанр Евангелий», «жанр (жанры) Евангелий», «евангельский жанр», истоки жанра отыскиваются в основном в греко-римской литературной среде. Есть и имена мирового значения в литературной критике Евангелий, например, М.Д. Гоулдер, Л. Моррис, Ф. Офербек (наиболее близок к истине), X Л. Шмидт, Д. Э. Ауни, Дж. Н. Стэнтон.

 Анализ шел и в направлении поиска предтеч жанра в древнееврейской литературе – поиска литературных форм, которые предшествовали и способствовали бы развитию жанра Евангелий. И они не были найдены, поскольку для литературоведческого анализа были приняты только четыре канонических Евангелия, более примитивные устные и письменные евангельские повествования, о которых мы говорили выше, были проигнорированы. Естественно был сделан вывод об уникальности Евангелий как жанра.

 Но, легко видеть, что помимо историографии, в составе Библии древнейшая еврейская литература создала вполне оригинальный жанр это жанр короткосюжетной назидательной повести. Сюда относится в канонической еврейской Библии «Книга Руфь», а также «Книга Эсфирь» и из неканонических произведений — «Книга Юдифь» и «Книга Товиа». Так что никакого разрыва в историческом развитии древнееврейской литературы нет, короткосюжетные библейские повести вполне естественно получили дальнейшее продолжение и развитие в сюжетных евангельских повествованиях, и на определенном историческом промежутке сформировался жанр евангелистики.

 Еще заключительное замечание. В «Библиологическом словаре» известного религиозного писателя, крупного богослова, ученого-библеиста Александра Меня довелось прочитать: «Во всяком случае, хронологический приоритет Мк. в сравнении с Мф. и Лк. очень вероятен, и поэтому Марка можно считать одним из зачинателей евангельского жанра» (выделено мной. – В.Е.). Жанр – термин легковесный, литературоведческий, и употребленный в богословском тексте по отношению к Евангелиям как канону, перечеркивает их и документальность, и каноничность, и богодухновенность, неукоснительно провозглашаемые церковью. И христианские толкователи, и библеисты, а также Александр Мень, сделали серьезное упущение, поименовав канонические Евангелия жанром и тем самым заявив их беллетристичность и художественность как сочинений жанровых (в пользу нашей концепции!), да еще и исказив картину развития жанра. Не ведают, что творят. 

 В довершение картины приведу просто знаменательные слова писателя и мыслителя В.Набокова из его «Лекций по русской литературе». В отрывке речь идет о комедии Н.В.Гоголя «Ревизор», которую тогдашнее русское общество приняло как чуть ли не документальную.

 «…Странно, что мы испытываем болезненную потребность (как правило, зря и всегда некстати) отыскивать прямую зависимость произведения искусства от «подлинного события». Потому ли, что больше себя уважаем, узнав, что писателю, как и нам, грешным, недостало ума самому придумать какую-нибудь историю? Или же наше маломощное воображение взыграет, если нам скажут, что в основе «сочинения», которое мы почему-то презираем, лежит подлинный факт? Или же, в конце концов, все дело в преклонении перед истиной, которое заставляет маленьких детей спрашивать того, кто рассказывает сказку: «А это правда было?» и заставило Толстого в его высоконравственный период отказаться от создания вымышленных героев, дабы не подменять собой Бога, посягая на его исключительное право? А между тем спустя сорок лет после этой премьеры некий политический эмигрант захотел, чтобы Карл Маркс (чей «Капитал» он переводил в Лондоне) познакомился с Чернышевским — знаменитым радикалом и заговорщиком, сосланным в Сибирь в 60-е гг. (он был одним из тех критиков, кто настойчиво предрекал гоголевский период русской литературы, понимая под этим иносказанием, которое привело бы Гоголя в ужас, долг романистов работать исключительно ради улучшения социальных и политических условий жизни народа). Чтобы выкрасть сибирского узника, политэмигрант нелегально вернулся в Россию и, выдавая себя за члена Географического общества (занятный штрих), добрался до далекой Якутии; замысел его потерпел неудачу только потому, что на этом тернистом пути его чем дальше, тем чаще принимали за ревизора, путешествующего инкогнито, — совершенно как в пьесе Гоголя. Такое подлое подражание художественному вымыслу со стороны жизни почему-то радует больше, чем обратный процесс».