В Иудее же и сопределах события происходили по типу высказывания Хораса Манна: «Гений может положить начало; довершить дело должен терпеливый труд». Собственно, дело вступило в другую фазу, и в долгом процессе пропаганды Христа и христианства поучаствовали наиболее способные ученики, брат и даже мать Мария, потрудившаяся (по апокрифам) в церковной общине. Продвигалось дело многотрудно: в распрях и взаимных обвинениях, в искажении учения Христа, с элементами махрового субъективизма. И лжехристов в те поры объявилось немало, о чем и предупреждал Иисус.

Для полноты портрета Христа приведем дополнительный реалистичный штрих от С. Марешаля. Марешаль, непримиримый антихрист, реалистичен до предвзятости в характеристиках Иисуса. Он критически подчеркнул панические страхи Иисуса в ночь ареста, мольбы к Богу о спасении: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия» [Мф, 26: 39]. Далее Марешаль считает, что Иисус на первых допросах повел себя заносчиво, вызывающе (и так действительно выглядят его ответы), а в сцене ареста даже припугнул (и это заметно) гонителей, заявив во всеуслышание Петру: «Или ты думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов ангелов?» [Мф, 26: 53, также Мф, 26: 64]. По дороге на казнь Иисус, по мнению Марешаля, пытался разжалобить народ, женщин: «Дщери Иерусалимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших» [Лк, 23: 28], и до последнего момента надеялся, что народ его поддержит и казнь отменят. Короче, Марешалем обрисован рядовой проповедник, зарвавшийся, а затем испуганный слишком сильным карательным интересом к нему синедриона, слишком сильной мерой пресечения его критики. Что ж, версия также «внутренне не противоречивая», но слишком прост подход к оценке событий и Христа. Первое возражение: Иисус был предупрежден об опасностях, знал за собой слежку и вполне мог скрыться, уйти в Галилею даже ночью перед арестом. И второе возражение, основное: Иисус был проповедником неординарным, он был яркой исторической личностью, вспыхнувшей на короткий момент (вспомним «суперстар»); в противном случае он не инициировал бы такого информационного взрыва, который гремит через века.

И наконец, в процессе работы, вольно или невольно подгоняя новозаветные сведения под свою фабулу, с интересом замечаешь, что то же самое неплохо проделали евангелисты с фактическими событиями или, по крайней мере, с устными вариантами евангелий. Очень заметна, к примеру, национальная ориентация евангелий: от Матфея несомненно адресовано обращенным евреям, а от Луки — язычникам. Конечно же, все воспоминания достоверные и «достоверные» были постепенно выстроены, подчинены основной идее, догме христианства: Иисус пострадал, воскрес и вознесся. В Первом послании к Коринфянам Павел исчерпывающе и кратко говорит: «А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша» (15: 14). Добавить нечего, гибель и «воскресение» Иисуса явились и были использованы как мощный импульс к жизни, как «путевка в жизнь» уже почти сформированного в то время христианства. Правда, повлиять на его облик Иисус уже не мог, и новая мировая религия, постепенно порвав с иудаизмом, ушла в такие дебри, что Иисус, будь он жив, в каждом последующем столетии открещивался бы от нее с облегчением. Вполне имел право Иисус высказаться по-маяковски: «Все вы на бабочку поэтиного сердца взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош».

Оба с темным прошлым, в отличие от апостолов-рыбаков, сборщика пошлин и других простолюдинов-учеников, членов общины. Петр, правда, был замешан в движении зелотов, по некоторым данным. Специальность Иуды в евангелиях не проясняется, помимо пожалованной Иисусом, — казначей. В графе «происхождение» — Искариот, Иудея; национальность — иудей, и, по евангелиям, больше ничего. По апокрифам же прошлое Иуды не менее фантастичное, чем у Иисуса. Иисус, естественно, видел (а может, и знал), с кем имеет дело, но взял его в ученики; каким образом, к сожалению, установить невозможно. Ясно лишь, что он не галилеянин и в Галилее в период набора учеников не обитал. Не исключено, что Иуда в начале галилейского периода был призван Иисусом, как старый знакомый по буйной иерусалимской молодости, с обещаниями хорошей жизни, хороших заработков, хорошего положения в общине. Предположить можно и обратное: либо оказавшийся на мели, либо не у дел, Иуда, бог весть чем промышлявший, вероятно прослышав об успехах своего давнего приятеля Иисуса, покинул родную Иудею и, явившись в Галилею ко Христу, запросил участия, помощи. Может быть, подвернулся он Иисусу в одно из праздничных посещений Иерусалима. Иисус, конечно, принял его в общину на равных правах с остальными и с чуть большими полномочиями казначея (может, роковыми). Иуда, безусловно, обещал беззаветную службу, но обещания такого типа людей клятвенны и пусты, Иисус это знал. Взаимоотношения их должны были быть, естественно, сложными. Это была «темная лошадка» в коллективе. Хорошо обозначил это обстоятельство Муретов в своем очерке «Иуда предатель». Иуда — чужак, да еще и пригретый Иисусом на хорошей должности, снискал лишь официально-настороженное обращение — Искариот, в отличие от тезки, апостола Иуды Иаковлева, прозванного Леввеем, в переводе — приятный человек. Если еще присовокупить традиционную неприязнь иудеев к галилеянам и наоборот, то напряженность, наверное, постоянно нарастала. Можно приплюсовать и естественную подозрительность к нему как к казначею со стороны бесхитростных простолюдинов-учеников. Интуитивно понятно, что Иуду спасало лишь то, что он был иерусалимским ставленником Иисуса, в ином случае его, наверное, вытеснили бы из бригады.

Вполне вероятно, что со временем возникло подспудное противостояние Иуды и с Христом. Может, это была давняя зависть, может, Иуда считал себя умнее, может, было просто недовольство и неудовлетворенное желание играть более значимую роль при Христе. Греческий писатель Никос Казандзакис, в числе многих, в своем романе «Последнее искушение» приписывает Иуде принадлежность к зелотам — непримиримым борцам за независимость Израиля. По его версии, на этой почве между ним и Иисусом-миротворцем возник антагонизм, приведший к предательству. Айзек Азимов допускает прочтение полного имени Иуды не Искариот, а Сикариот (кинжальщик, — было такое движение в Иудее) и также предполагает его агрессивный патриотизм и претензии к Иисусу. Можно повторить здесь и соображения Муретова о крайней религиозности Иуды, разочарованиях в связи с застопорившимся приходом Царства Божия, обещанного Христом, и прочую высокопарность, которая мало вяжется с простой хитростью и незлым коварством Иуды-вора. Не надо ломать голову, наверняка практичный прохиндей Иуда за три года прикопил хорошую сумму привычным мелким воровством из казны. Привлекал, притягивал его ящик для пожертвований и в целом: Муретов анализирует, что Иуда тяготел к «золотому кумиру». Куда делся после всех катастрофических событий «денежный ящик для подаяний», «ковчежец», никто не знает, и нет предположений. А наиболее естественное развитие событий следующее. Иуда, прикопив деньги, ощутил также, что и ковчежец за страстную неделю заметно потяжелел, пополнился (неутомимые дилетанты даже уже и подсчитали — 200 динариев было в ящике). И соблазнился Иуда, и замыслил просто разделаться и с Иисусом, и с общиной одним махом, путем предательства, а ящик умыкнуть. Что может быть проще? Чуть ли не «конгениально». Похоже, что этот план зрел у него давно, по мере усиления разочарований в Христе и по мере угасания надежд на перспективы, «пакибытие» общины. Возможно, вор, измученный постоянным ношением беспризорного ящика с деньгами, наконец не выдержал. Была у него также возможность за время пасхальной недели наладить связи со старыми знакомыми, иерусалимскими уголовниками. Иисус, во власти собственного решения схватиться с синедрионом, снисходительно смотрел на его поползновения: «Что делаешь, делай скорее» [Ин, 13: 27], что в переводе означает: суетись, презренный; каким я тебя знал в молодости, увы, таким ты и остался, прохиндей бестолковый. Синедрион, конечно, навел справки об иерусалимском прошлом Иисуса: синедрионисты в разговоре с Пилатом называют Христа обманщиком [Мф, 27: 63]. Короче, во взаимодействиях персоналий очевидна не тайно-служебная политическая подоплека по детективу Еськова, а древняя как мир уголовщина, стяжательство и коварство, которые проглядываются четче и вероятнее. Иуда к тому же смекнул, что дело уже пахнет кровью и пора спасаться, раствориться в родной иерусалимской стихии. Зная, что синедрион поощрял осведомителей-доносчиков, Иуда просто сбежать с деньгами опасался, не так он был глуп или силен духом. Тут и возник план сдачи Иисуса со товарищи в обеспечение лояльности синедриону, и восфигурировали тридцать сребреников, которые Иуде были не нужны. А убили его свои. Отобрав ящик, привязали к дереву и выпустили кишки, веревки были приняты очевидцами за петлю. Здесь уже можно интерполировать поведение двух-трех членов старой шайки иерусалимских обманщиков-шарлатанов или ошалевших от денег земляков, радостно встретивших Иуду с деревянным ящиком. Йо-хо-хо и бутылка рому на сундук мертвеца! Красивый жест возврата, метания тридцати сребреников синедриону, раскаяние Иуды за невинную кровь придумали евангелисты (не все), синедрион им эту сцену доверительно не сообщал. Скорее всего, бросает эти сребреники он из Ветхого завета: «И они отвесят в уплату Мне тридцать серебренников. И сказал Мне Господь: брось их в церковное хранилище, — высокая цена в какую они оценили Меня! И взял Я тридцать серебренников и бросил их в дом Господень для горшечника» [Зах,11: 12–13].