— Так к чему же это все ведет? — спросил Пелопид. — Подпишет он или нет?

— Он не может, — сказал Парменион. — Если он подпишет, это будет означать медленную, но верную смерть Лиги. Вместо этого мы должны собирать армию. Агесилай наверняка скоро придет сюда.

— Мы не можем просто так взять и собрать армию, — вмешался Калепий. — Мы — демократия. Сначала семеро избранных Беотийских военачальников должны будут собраться на совет; это прописано в конституции. И один из этих военачальников — Эпаминонд.

— Закон, выдуманный идиотами, — процедил сквозь зубы Парменион. — Что бы ты сделал, Пелопид? Ты — один из Семи.

— Я прикажу Священному Отряду собраться и наберу еще, сколько смогу, гоплитов из Фив и прилежащих областей. Всё, что мы сейчас можем сделать — это предупредить остальные города и собирать войска. Но мы не можем отдавать им приказы.

— Удивительный же зверь эта демократия, — проворчал Парменион.

Уже почти рассвело, когда Парменион отправился домой, идя пустынными улицами и аллеями, мимо фонтанов, статуй и монолитов. Он двигался осторожно, избегая прямых, как стрела, аллей, и руку держал на рукояти меча. Пересекая открытую площадь, он увидел темную человеческую фигуру в капюшоне, сидевшую возле обнесенного оградой бассейна. С подозрением он обвел глазами всю площадь, но в пределах видимости рядом больше никого не было, не было и укрытия, где смог бы притаиться наемный убийца. Парменион прошел вперед.

— И никаких приветствий для старого друга? — послышался сухой голос Тамис, когда он собрался пройти мимо. Он встал и обернулся; старуха подняла голову и улыбнулась.

— Ты дух или человек? — спросил он, ощущая, как холод ночи бежит по спине.

— Я Тамис, — ответила она.

— Чего ты от меня добиваешься? Почему преследуешь меня, женщина?

— Ничего я не добиваюсь. Я — наблюдатель. Доволен?

— С чего бы? И прекрати давать мне свои ложные предсказания. Фивы все еще стоят — вопреки твоим словам.

— Я не говорила, что они падут за один день, — утомленно сказала Тамис, — и мои пророчества никогда не лгут. Хотя иногда я хотела бы, чтобы они оказались ложными. Посмотри на себя, ты молод и полон сил, чувствуешь, как бессмертие бежит по твоим жилам. Ты смотришь на меня и видишь ходячий труп, ищущий могилу поудобнее. Ты видишь морщинистую кожу и раскрошенные зубы. Думаешь, это я? Думаешь, это Тамис? Взгляни еще раз, Парменион, — сказала она, откинув капюшон. На миг ее залил столь яркий лунный свет, что он не мог ее рассмотреть, затем картина прояснилась. Теперь перед ним стояла молодая женщина, от красоты которой перехватывало дыхание, ее волосы были золотыми, губы — полными, глаза — бриллиантово-голубыми, но теплыми и более чем приветливыми. Затем видение исчезло, и он увидел, как ее кожа высохла и сморщилась, плечи сгорбились, а талия расплылась. У него пересохло во рту. — Ты чародейка! — прошептал он.

Ее смех превратился в кашель, и она села обратно на свое место. — Конечно я чародейка, — сказала она голосом, тронутым печалью. — Но то, что ты увидел, когда-то было настоящим. Во всем мире нет старухи, которая не понимала бы этого. Может быть когда-нибудь, Парменион, ты тоже будешь старым, с сухой отвисшей кожей и беззубыми челюстями. Но внутри ты останешься таким же, каким был всегда — за исключением того, что будешь чувствовать себя заключенным в старый распадающийся панцирь.

— У меня нет на все это времени. Чего ты от меня хочешь?

— Твоя ненависть еще сильна? — спросила она. — Ты все еще жаждешь гибели Спарты?

— Я жажду освободить Фивы от Спартанского засилия, вот и всё.

— Ты сказал Асирону, что был Гибелью Народов.

— Как ты об этом узнала? — внезапно усмехнулся он. — Конечно, глупо задавать такой вопрос чародейке. Или Спартанской шпионке. Да, я сказал ему это. Но с тех пор прошли годы. Может, твои пророчества тогда заботили меня. Но сейчас — не заботят. Это ты сказала Эпаминонду, что он погибнет при Мантинее? Это был очередной обман?

— Да, это была я. Но это останется только между мной и этим великим человеком. Ты любишь Фетиду?

— Не знаю, зачем я вообще трачу время на разговоры с тобой, — сказал он. — Я устал. Мне надо выспаться. — Он повернулся и зашагал через площадь прочь от нее.

— Ты ее любишь? — позвала она мягко. Он остановился, слыша эхо вопроса в своем сознании, и медленно обернулся.

— Да, я люблю ее. Пусть не так, как любил — и люблю до сих пор — Дераю. Это был вопрос со смыслом? Или мы опять играем в игры?

— Однажды я просила тебя уехать из города, попытать счастья у святилища Геры в Троаде. Но ты не послушал меня. Не послушаешь и теперь. И все же, я скажу тебе: не ходи домой. Уезжай из Фив этой же ночью.

— Знаешь ведь, что я так не сделаю.

— Знаю, — ответила она, и он услышал в ее голосе глубокую печаль, поразившую его больнее настоящего удара. Он открыл было рот, чтобы сказать какие-то вежливые слова, подходящие для прощания; но она быстро ушла, накинув на голову капюшон.

Небо уже мерцало предрассветной зарей, когда он дошел до ворот своего дома. Он приготовился крикнуть и занес кулак, чтобы постучать по дереву, зная, что Мотак тут же проснется и откроет затвор. Но вдруг обнаружил, что ворота не заперты. В нем вспыхнуло беспокойство. С тех пор, как Клеарх вошел так легко, Парменион распорядился, чтобы по ночам ворота были заперты на засов и на цепь; не похоже было на Мотака забыть о таком приказании. Парменион положил руку на ворота и задумался. Это встреча с Тамис расстроила его. Может, Мотак всего-навсего перебрал вина и заснул, ожидая его возвращения.

Но беспокойство его не покинуло, и с приглушенным проклятием он прошел вправо, пока не оказался у самого низкого края стены. Зацепившись пальцами за край, он подтянулся, тщательно избегая горшков и плошек, которые сам же расставил здесь на случай тайного вторжения. Он тихо отодвинул в сторону два из них, расчистив себе место на стене. Обследовав внутренний двор, увидел двух вооруженных людей, ожидающих по обе стороны от ворот. Спустившись обратно в аллею, достал меч. Во рту у него пересохло, а сердце заколотилось словно молот, но двумя глубокими вдохами он заставил себя успокоиться и стал пробираться к воротам. Он знал, что у него есть одно преимущество: наемные головорезы предполагали застать свою жертву врасплох. Он врезался плечом в левую створку ворот, которая тут же распахнулась. Первый убийца ударился оземь, а Парменион уже метнулся вправо, мечом пронзая шею второму. Первый резко встал; его меч был выбит из руки, но он достал нож. Меч Пармениона вошел ему в грудь.

Головорез завалился на Пармениона, который высвободил клинок и оттолкнул тело прочь. Человек со стоном рухнул лицом ко двору. Его нога дернулась, кишечник опорожнился, и вонь наполнила воздух. Парменион подбежал к андрону, рывком открыв дверь.

— Добро пожаловать, — сказал высокий спартанец. — Меч на землю — или женщина умрет. — Его левая рука сжимала горло Фетиды, но в правой блестел короткий кинжал, острие которого было направлено на женщину.

Фетида стояла неподвижно. Она проснулась среди ночи, услышав шум во дворе. Схватив кинжал, сбежала вниз и увидела четверых мужчин, стоявших над телом Мотака. Не раздумывая, она бросилась на них. Один схватил ее, но она изогнулась и вонзила кинжал глубоко в его горло. Удар кулака по щеке бросил ее на землю; и тут же они навалились на нее, выворачивая руки и выхватывая из ладони кинжал. Человек, которого она пронзила, лежал без движения, и кровь его растекалась по двору. Один из мужчин утащил ее обратно в андрон, остальные отнесли бездвижные тела в кухню.

— Ах ты сучка! — взвился тот, что держал ее. — Ты убила его! — Ударом тыльной стороной руки он сбил женщину с ног и грозно надвинулся с ее же кинжалом в руке.

— Оставь ее! — скомандовал главарь, высокий человек в темно-зеленом хитоне и кавалерийских сапогах.