Дети, сидевшие впереди, встали, когда Старейшина Бараков появился в сопровождении двух городских советников в синих церемониальных хитонах. Парменион ощутил вспышку паники внутри. Эфоры в синих накидках выглядели грозно, и он представил, как они маршируют к нему, берут под руки и отводят на площадь для наказаний. Оторвав от них взгляд, он посмотрел на командира. В полном вооружении Старейшина Бараков выглядел еще более грозным, чем прошлым вечером.

Глаза старика изучали строй. — Многие из вас уже знают, — прорычал он, — о смерти нашего товарища, Леарха. Присутствующие здесь почтенные эфоры, — добавил он, указывая на советников, — полностью изучили обстоятельства и, властью, данной им, объявили, что дело закрыто. Да будет так. Сегодня тело покинувшего нас друга будет выставлено для прощания. А завтра мы все соберемся вкруг погребального костра. Прощальный гимн пропоет Леонид. Это все! — Он отошел назад, развернулся на пятках и удалился.

Лепид скомандовал ребятам «вольно» и обмолвился парой слов с эфорами, прежде чем подошел к Пармениону и отвел его в сторону. — С твоим делом было много сложностей, и хорошо уже то, что ты стоишь сейчас здесь. Но есть еще кое-что… с этого дня ты больше не числишься в Бараках Ликурга. На следующей неделе ты присоединишься к группе Менелая.

— А что с моей оплатой за занятия здесь? Я недавно заплатил за год вперед — у меня больше нет денег.

— Я дам тебе нужную сумму в долг, — сказал Лепид. — Хотел бы дать их тебе просто так, но я не богач.

— Нет! Я не уйду, — сказал Парменион, с трудом перебарывая вспышку ярости. — Нет никаких оснований. Я отказываюсь уходить.

— Жизнь здесь будет тебе невыносима, парень! Ты и сам это видишь, так ведь? Твое присутствие пошатнет мораль. А система бараков зиждется на морали — ты это понимаешь, не так ли?

— Да, я понимаю, — ответил Парменион мягче. — Я бы хотел увидеться со Старейшиной Бараков, чтобы обсудить с ним переезд.

— Он не желает с тобой говорить, — сказал Лепид, озадаченный резкой переменой в Парменионе, но неспособный выяснить ее истинную причину.

— Его желания ничего не значат. Если он не захочет видеть меня, то я останусь тут. Так ему и передай, Лепид! — и Парменион ушел, не говоря больше ни слова.

Тем же вечером его вызвали в покои Старейшины. Старик даже не поднял взгляда от своего стола, когда вошел Парменион. — Давай-ка быстро, — проворчал он. Потом услышал скрип ножки стула по полу, и поднял ошарашенный взгляд на Пармениона, который сел прямо напротив него. — Ты чего это делаешь? — спросил он.

— Торгуюсь, командир, — ответил Парменион, поймав на себе пристальный взгляд старика. — Хочешь, чтобы я убрался отсюда? Я и рад бы уйти. Но тут встает вопрос о возмещении моих убытков. Три дня назад я уплатил этим баракам более ста сорока драхм. Моя мать продала одну треть нашего земельного надела, чтобы получить эти деньги.

— Это не моя печаль, — сказал старик.

— Тем не менее, твоя, — ответил ему Парменион. — Поскольку я уже заплатил, то я остаюсь. У тебя нет права требовать от меня ухода. Я не нарушил правил.

— Нарушил…? Ты убил мальчишку! — прорычал старик, поднимаясь на ноги.

— По версии эфоров, это не так, — тихо ответил Парменион. — Теперь, если желаешь, чтобы я ушел, заплати мне двести драхм. Это достаточно ясно для тебя… господин?

Почти минуту Старейшина смотрел на Пармениона с багровым лицом. Потом улыбнулся и успокоился. — Так-так, македонская кровь начинает себя проявлять. В той стране нет мужика, который не продал бы овцу своей же собственной жене. Очень хорошо, простолюдин, я дам тебе твои две сотни — коли это тебя устроит. Можешь продолжать занятия в любых бараках, но когда достигнешь Мужества, никто не захочет принять тебя ни в одном из Воинских Залов. Тебе никогда не быть спартанцем, Парменион. Никогда!

Юноша усмехнулся. — Ты считаешь это оскорблением? Я — нет. Я знаю, кто я такой, командир, и знаю также, кто ты такой. Буду признателен, если деньги доставят ко мне домой до заката.

Парменион встал и поклонился.

Через час он стоял перед другим стариком, со свирепыми глазами и неумолимо сжатыми губами. Откинувшись в кресле, Агенор сомкнул руки за своей лысой головой и осмотрел молодого человека. — Мне не нужно здесь смертей, — заметил офицер.

— Мне тоже, господин.

— Но мне нужны бойцы — и ребята с головой на плечах. Как я понял, ты неплохо бегаешь?

— Да, господин.

— Хорошо. Найди себе кровать в западной казарме, а потом доложись Солону на учебной площадке. — Когда Парменион собрался идти, мужчина встал и оттянул его обратно. — Лепид хорошо отзывается о тебе, парень. Он говорит, тебе нелегко пришлось за время учебы, но ты достойно выдержал все испытания. Знай, что здесь о тебе будут судить только по тому, что мы видим — а не по тому, что слышали.

— Это всё, чего я прошу, господин. Благодарю.

Парменион вскинул свой сверток с одеялом на плечо и зашагал к западному крылу. Из всех оставленных кроватей только на двух были одеяла. Парменион выбрал незанятую кровать подальше от двери и прилег. Некоторое время он смотрел за пылинками, кружащими в снопах солнечного света, сочащегося сквозь сломанную ставню. Потом закрыл глаза.

Рука тронула его плечо, и он тут же проснулся. В небе сияли звезды, и комната заполнялась ребятами. Он посмотрел на парня, который до него дотронулся.

Это был Гермий.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Парменион, вскочив на ноги и обняв друга.

— Я перевелся сюда этим утром, — ответил Гермий. — Не хотел, чтобы ты чувствовал себя одиноко.

Парменион был искренне тронут. Бараки Ликурга были местом, куда богачи отправляли своих отпрысков; оно было для элитных спартиатов. Парменион был единственным бедняком, принятым туда — так как он был сыном героя, часть его образования оплачивалась лохосом его отца. Для Гермия покинуть элиту, чтобы присоединится к Менелаю, к самым маленьким баракам в Спарте, было чем-то невероятным, что Парменион понимал с большим трудом. — Тебе не надо было этого делать, друг мой. Но я рад, что ты это сделал. Ты даже не представляешь, как рад.

— Это новое начало, Савра. Возможность забыть о прошлом.

Парменион кивнул. — Ты прав, — сказал он.

Но он не забудет прошлое. Он заставит их заплатить. Он будет жить ради того дня, когда все враги лягут в пыль под его ногами, взирая на него в надежде получить прощение.

— Всё к лучшему, Савра! Я рад видеть, как ты улыбаешься, — сказал Гермий.

Парменион быстро влился в ритм жизни у Менелая и в течение последующих трех лет редко сталкивался с проблемами, которые преследовали его у Ликурга. Каждый год они с Гермием представляли свои бараки в беге на короткие и средние дистанции, однако в других сферах оставались менее успешными учениками, не блистая, но и не отставая от установленных стандартов в метании дротика или диска, в работе мечами или борьбе. Пармениону нравилось фехтовать коротким мечом, потому что он был быстр и силен, но только разозлившись добивался того, чтобы его навык становился смертоносным. Инстинктивно понимая это, он не переживал, когда некоторые парни одолевали его в учебных поединках. Глубоко в своем сердце он знал, что исход окажется другим, если бои были бы на смерть.

Но как бегун Парменион был лучшим атлетом Спарты. Дважды, в соревнованиях между бараками, он опережал Леонида в беге на четыре мили, но потерпел поражение на третий год, когда Леонид был избран представлять Спарту на будущей Олимпиаде.

Это было горьким разочарованием для Пармениона, который усиленно тренировался во все время пребывания в Бараках Менелая.

— Мне понятен твой гнев, — сказал Ксенофонт, когда они сидели у него во дворе как-то вечером, — но ты сделал все, что мог. Ни один мужчина не может требовать от себя большего.

Парменион кивнул. — Но я допустил тактическую ошибку. Я попытался обойти его, когда двести шагов были позади. Он ждал этого хода и увязался за мной. И обошел меня за каких-то три шага до конца.