Фиванцы собрались вокруг Пелопида и Эпаминонда, подняв их себе на плечи и пронося вокруг поля битвы, и их победные крики эхом доносились до спартанского строя.

Парменион, конь которого был убит, медленно прошел по полю боя, глядя на скорченные трупы. Больше тысячи спартиатов погибло ценой жизней двухсот фиванцев, но сейчас эти фигуры ничего для него не значили. Он был опустошен и ошарашен. Он видел, как Военный Царь пал от руки Пелопида, но, хуже того, он увидел, как за несколько мгновений до того фиванец убил Гермия. Парменион опустился на колени перед телом, глядя на лицо мужчины, но видя перед собой лицо мальчишки, с которым они были друзьями.

Он вспомнил ту ночь, когда они сидели под статуей Афины Дорог, когда он узнал, что после его успеха в Играх праздник по случаю победы не состоится.

«Я отомщу им за их козни!» — поклялся он. А Гермий прикоснулся к его руке.

«Не возненавидь меня, как их, Савра!»

«Ненавидеть тебя, мой друг?» — ответил он тогда. — «Да как я могу когда-нибудь тебя возненавидеть? Ты был мне братом, и я никогда этого не забуду. Никогда! Братьями мы были, братьями и останемся, во все дни, что отмерены нам жизнью. Обещаю тебе».

Он прикрыл мертвецу глаза и встал на ноги. Теперь на поле пришли хирурги, подходя к раненым фиванцам. Большинство этих парней умрет, Парменион знал это, потому что целители с навыками Аргона или Дроника были очень редки. Он осмотрелся. Слева лежал Каллин, парень, который однажды смело признался, что плохо владеет мечом. Чуть поодаль лежало тело Норака Кузнеца. Позже он услышит о других погибших, об ораторе Калепии и о советнике Мелоне. Он посмотрел на свои руки, покрытые кровью, которая теперь подсыхала, становясь ржаво-коричневой.

Над равниной уже кружили вороны.

Он вспомнил Командирские Игры, вырезанных из дерева солдат на песчаной площадке. И ни крови, ни вони вылезших внутренностей. Всего лишь детская игра, безболезненное сражение под солнцем другой эпохи.

«Я отомщу им за их козни», - обещал он Гермию.

И отомстил. Но какой ценой? Гермий теперь мертв, так же как до него умерли Дерая и Фетида.

Со Спартой было покончено, ее непобедимость канула в небытие. Теперь иные города, подавляемые Спартой, восстанут против нее, и она будет стерта, ее владычество останется лишь в памяти. Конечно, не сразу, он понимал это; будут у спартанцев и другие победы. Но никогда больше не поднимутся они, чтобы править всей Грецией.

— Я — Гибель Народов, — прошептал он.

— Или их избавитель? — предположил Эпаминонд.

Парменион обернулся. — Я не услышал тебя. Ты победил, друг мой. Одержал славную победу. Надеюсь, Фивы окажутся более разумными правителями, чем Спарта.

— Мы не стремимся править никем, — сказал Эпаминонд.

Парменион потер уставшие глаза. — Ты будешь вынужден пойти на это, полководец. Чтобы быть в безопасности, тебе придется перенести войну на территорию Спарты и сокрушить ее. Потом афиняне и их союзники вас испугаются, и выступят против вас. Править или умереть, вот какой у тебя выбор.

— Не будь таким угрюмым, Парменион. Зарождается новая эпоха, когда мы не будем повторять ошибок прошлого. Спартанцы вышлют парламентера, чтобы попросить разрешения забрать своих погибших; ты примешь его.

Парменион покачал головой. — Послушай меня, — мягко проговорил Эпаминонд. — Ты слишком много лет лелеял в себе свою ненависть. С этой победой ты сможешь похоронить эту ненависть навсегда. Ты освободишься. Сделай это для меня.

— Как скажешь, — согласился спартанец, его сознание было пусто, эмоции угасли. Всю свою сознательную жизнь он мечтал об этом мгновении, но здесь и сейчас он чувствовал себя мертвым внутри. Фетида однажды спросила его, что он станет делать, когда жажда мести будет утолена. Тогда у него не было ответа, сейчас он тоже не мог найти ни одного. Он огляделся, стоя среди молчаливых трупов. Где же, спрашивал он, радость победы? Где удовлетворение?

Три часа спустя, с закатом, в фиванский лагерь въехал спартанский всадник.

Леонида провели к шатру, в котором ожидал Парменион.

— Я знал, что это твой план, — сказал Леонид. — Каково тебе чувствовать победу над армией своей родины?

— Ты здесь, чтобы признать поражение, — холодно сказал ему Парменион, — и попросить разрешения забрать ваших мертвецов. Я даю тебе это разрешение.

— И ты не хочешь поглумиться? — спросил Леонид. — Я здесь, Парменион. Мучай меня, если хочешь. Скажи, как ты клялся в этом. Скажи, как хорошо тебе от этого.

— Не могу. И если мог бы, не хочу. Вы почти остановили нас. Даже с двенадцатью рядами вы почти переломили ход сражения.

Если бы Клеомброт отступил, соединившись с вами, вы бы продержались. Не было и нет такой дисциплинированной и храброй армии, как у Спарты. Я пью за ваших погибших, пью за великую Спартанскую историю. — Он налил два кубка вина, протянув один изумленному спартанцу. — Когда-то давно, — продолжил он, — твоя сестра хотела купить тебе подарок. Я не захотел его продавать. Но теперь пришло время его вернуть. — Отстегнув свой пояс с мечом, он протянул легендарный клинок Леониду, который смотрел на него, не веря глазам.

Затем Леонид сел на походную кровать и залпом выпил свое вино. — Что же мы сделали друг другу? — спросил спартанец. — Ты честно победил в Играх. Я говорил это тогда, и скажу теперь. Я никогда не просил тех парней избить тебя. Я даже не знал, что это происходило. И я хотел бы, чтобы ты женился на Дерае. Но обстоятельства развели нас по разные стороны, Парменион. Наши души — всего лишь листья на ветру, и одним богам известно, где найдем мы свой покой. Мы — враги, я и ты; так распорядились Мойры. Но ты бесстрашный человек — и сражаешься как настоящий спартанец. Я пью за твою победу. — Он встал и вернул пустой кубок. — Что будешь делать дальше?

— Покину Фивы и отправлюсь в странствия. Посмотрю мир, Леонид.

— Как солдат?

— Это всё, что у меня есть — всё, что я умею.

— Тогда прощай, Парменион. Если встретимся вновь, я сделаю всё, на что способен, чтобы убить тебя.

— Знаю. Да сопутствуют тебе боги, Леонид.

— И тебе… стратег.

Тамис была в недоумении, когда глазами духа увидела, как Парменион возвращает легендарный меч. Не так это должно было случиться. Ненависть между двумя мужчинами должна была усилиться — во всех будущих было показано именно так. На мгновение ее недоумение грозило перерасти в панику, но она отбросила сомнения прочь. Какое это имело значение? Трое Избранных были мертвы. Остался только один.

А с ним можно и подождать. Любые случайности могли произойти с четырнадцатилетним заложником, живущим в Фивах.

Ведь с ним наверняка будет меньше хлопот, чем с Клеомбротом, могущественным Военным Царем Спарты? Мальчишка был даже не из цивилизованного города, рожденный и взращенный в диких лесах и долах Македонии.

Скорее всего, он будет убит, как и его отец. Такова была судьба тех, кто стоял близко к престолу у отсталых народов, потому что Царь устранял всех возможных претендентов.

Нет, решила Тамис, нечего бояться Филиппа Македонского.

Филипп Македонский смотрел на ликующую толпу, встречавшую увенчанных цветами героев битвы при Левктрах, которые маршировали по улицам Фив. Это была невероятная победа. Никогда еще армия Спарты не была побеждена таким образом. Это казалось невозможным и равным чуду — даже для македонца. Филипп мог понять беспримерную радость толпы, потому что они праздновали событие, в реальность которого верили немногие — спартанцы потерпели поражение от меньшего войска.

С улиц звучала музыка, и Филиппу хотелось покинуть молчаливый дом и присоединиться к ним, чтобы танцевать, забыв о собственных заботах.

Но Паммен велел ему дождаться визитера.