— Копья наземь! — приказал Филипп, и первые ряды положили сариссы, вытащив короткие мечи. — Вперед! — прокричал Царь. Македонцы снова двинулись в атаку, перешагивая тела убитых иллирийцев. Но теперь ход сражения изменился, и наступающих остановила иллирийская стена щитов; македонцы падали под ударами копий гоплитов Бардилла.

Ахиллас, который отошел назад, видел, как атака захлебывается.

— Копья наизготовку! — скомандовал он и повел своих людей во вторую волну атаки, чтобы помочь Филиппу на правом краю.

Вновь иллирийцы падали замертво, сариссы открыли их ряды, но вскоре вновь стали бесполезны, и теперь уже все три македонские фаланги были связаны в смертельном бою.

Парменион со своей кавалерией ждал поодаль и наблюдал за происходящим с растущим беспокойством.

— Не пора ли нам вмешаться? — спросил Никанор.

— Еще нет, — ответил Парменион.

— Но они сдерживают нас, и у них еще тысячи солдат в запасе. Наше ожидание приведет к отступлению, когда они контратакуют.

— Еще нет, — повторил Парменион. Он посмотрел на смешавшуюся человеческую массу, всем сердцем желая быть там, надеясь, что Тео вспомнит маневры, которые они так много раз отрабатывали с ним.

Македонский строй перед Филиппом прорвал отряд иллирийцев. Царь выбежал вперед, вонзил меч в пах ведущего воина, который тут же повалился с истошным воплем. Филипп перескочил через него, ударив второго воина щитом в лицо. Гвардия сдвинула щиты вокруг него, но теперь Царь оказался в переднем ряду, прямо напротив вражеских мечей и копий.

Слева от Царя Тео прокричал, наконец, приказ, которого Парменион так долго ждал.

— Построение семь! Построение семь!

Воины слева отодвинулись назад, а стоявшие справа сомкнули щиты, устремившись вперед, подвинув фалангу и отделившись от гвардии щитоносцев. Едва между отрядами образовалась брешь, иллирийцы тут же ринулись вперед, как вода прорывается сквозь пролом в дамбе.

— Сейчас! — прокричал Парменион, и македонская конница пустила лошадей в галоп, целя в проем и в сломавших строй иллирийцев. Слишком поздно солдаты поняли, что их ждет, и попытались перестроиться. Но македонские воины были теперь с двух сторон, а прямо на них мчалась кавалерия.

Иллирийцы были суровыми мужами, закаленными в войнах. Насколько могли, они выровняли стену щитов и стали ждать. Но кавалерия пробилась сквозь эту стену в самое сердце иллирийского боевого квадрата.

Теперь всё пришло в хаос и смятение — строй сломан, македонцы, по-прежнему в строю, прорубались теперь к Бардиллу и его военачальникам.

Старый Царь твердо стоял на ногах, его личная гвардия плотно обступила его. Но сражение уже превратилось в резню, напирающие македонцы убивали иллирийских гоплитов сотнями.

Бардилл предпринял последний отчаянный шаг, приказав гвардии атаковать строй, в котором стоял Филипп; но отряды Феопарла и Ахилласа встали у них на пути, ударив по флангам. Однако даже после этого четверо выживших прорубились к Филиппу. Царь сразил первого выпадом в горло, гвардейцы перехватили оставшихся троих, и те погибли под ударами множества мечей.

Бардилл ожидал смерти, выхватив меч и подняв свой тяжелый щит. Но по приказу Филиппа македонцы отошли назад.

— Подойди же, Отец, — позвал его Македонский Царь. Бардилл вздохнул. Спрятав меч в ножны, он прошел через последнюю линию своих телохранителей и встал перед своим зятем.

— Полагаю, ты хочешь, чтобы я встал на колени, — проговорил старик.

— Царь не должен преклоняться перед другим Царем, — ответил Филипп и вогнал свой меч в ножны. — Не ты ли сам учил меня этому?

— Что ты потребуешь от меня?

— Я лишь хочу, чтобы мне вернули мое царство. Все иллирийцы и их потомки вернутся в Иллирию. Оставив откуп — и ты доставишь его мне.

— Ты прошел длинный путь за короткий срок, сын мой. И отменно сражался. Что теперь будет с Аудатой? Ты бросишь ее?

Филипп увидел страдание в глазах Бардилла, подошел к нему и положил руки на плечи. — Она дорога мне, — заверил его Филипп, — и она ждет дитя. Теперь у нее есть свое имение, на берегу моря. Но я отправлю ее навестить тебя, когда ребенок родится.

Бардилл кивнул, и повернулся к Пармениону, который спешился и подошел к ним. — Похоже, ты был мне всё-таки нужен, спартанец, — сказал он с натянутой улыбкой.

Парменион ничего не ответил, но низко поклонился.

Старик повернулся и зашагал к выжившим телохранителям.

В этот момент грандиозный возглас пронесся по рядам македонцев, и Филипп не заметил, как оказался вдруг на плечах своих гвардейцев, и те уже несли его с поля боя.

Парменион остановился и осмотрел место битвы. Всюду лежали тела людей и лошадей; в тот момент казалось, что их не сосчетать. Позже он узнает о потерях македонцев в количестве семисот человек убитыми, включая Ахилласа и Петара. Но в этот день погибли шесть тысяч воинов неприятеля, и мощь Иллирии была невосполнимо надломлена.

— Помоги мне, — раздался голос у него под ногами, и Парменион посмотрел вниз и увидел Григерия, лицо которого превратилось в кровавую маску. Меч разрубил его лоб, выбив оба глаза, глубокая рана зияла также внизу живота. Кровь вытекала из него вместе с жизнью.

Парменион опустился перед умирающим, положил его голову себе на колени.

— Мы победили? — спросил Григерий.

— Да, мы победили, — произнес Парменион.

— Кто ты? — прошептал иллириец слабеющим голосом.

— Я… Савра.

— О боги, сколько крови застит мне глаза. Вытри их мне. Я ничего не вижу.

— Спокойно, друг. Ложись на спину. Не шевелись. Тебе больше не за что сражаться.

Григерий снова затих, и Парменион подумал, что он умер. Но он заговорил вновь. — Я… думал, мы… проиграем. Знаешь, как они называют… Спартанца? Гибель Народов. Он уничтожил свой родной город. Всюду, где проходит он… идет смерть. Но не в этот раз, так, Савра?

Голова Григерия опустилась, и последний вздох вылетел из его горла.

Печаль ужалила спартанца, он встал и посмотрел на солнце. Там кружили стервятники, предвкушая пир.

Дерая сидела у постели Тамис и ждала неизбежного. Старуха не принимала пищу уже больше недели и не говорила несколько дней. Когда Дерая взяла ее руку, та была горячей и сухой, кожа да кости. Плоть Тамис таяла день за днем, а ее глаза принимали все более зачарованное, отстраненное выражение, наполняя Дераю печалью.

Она пыталась направить свои силы для спасения умирающей, но чувствовала, как Тамис противится ей.

Полночь была близка, когда старая жрица наконец умерла. Не было никакого движения или звука, говорящего о ее уходе. На мгновение душа ее слабо замерцала, а в следующее уже ушла в небытие. Дерая не заплакала, но грусть переполнила ее. Покрыв лицо Тамис, она вернулась в свою комнату и забралась в постель.

Левкион принес к постели кувшин с водой и блюдо с фруктами. Но она не хотела ни пить, ни есть, и сразу же погрузилась в глубокий сон.

Звуки музыки пробудили ее, и она открыла глаза, увидев незнакомую картину. Она оказалась на берегу большого озера, образующего естественную чашу в центре между высоких, покрытых снегами горных вершин. Рядом сидела женщина изумительной красоты, высокая, с элегантными формами, облаченная в расшитый золотом хитон.

— Тамис? — прошептала Дерая.

— Да, когда-то я была ею, — ответила жрица, и вытянула руку, коснувшись Дераи. — Что я могу тебе сказать? — спросила она. — Как я могу вымолить твое прощение? Мне не следовало лгать и вмешиваться в твою судьбу. Гордыня — это не дар Истока, а я пала ее жертвой. Но у нас мало времени, Дерая, а мне необходимо так много рассказать тебе. Все эти древние врата меж континентами и океанами, что я показала тебе, — ты не должна ими пользоваться. Ты не должна столкнуться с Темным Богом или его слугами, они испортят тебя.

— Я могу сражаться с ними в одиночку, — ответила Дерая. — Именно к этому ты меня и готовила.