– Вам идет спортивный костюм, – сказала она. – Вы сегодня очень мило выглядите.

Филип покраснел от удовольствия.

– Могу от души вернуть вам комплимент. Вы выглядите просто очаровательно.

Она улыбнулась и подарила его долгим взглядом.

После ужина Филип настоял на вечерней прогулке.

– Разве вы мало набегались за день? – спросила она.

– Ночью в саду так чудесно. Все небо в звездах.

Он был в превосходном настроении.

– Знаете, миссис Кэри бранила меня из-за вас, – сказала мисс Уилкинсон, когда они шли по огороду. – Она говорит, что мне не следует с вами флиртовать.

– А разве вы со мной флиртуете? Я и не заметил.

– Она пошутила.

– С вашей стороны было жестоко не поцеловать меня вчера вечером.

– Если бы вы только видели, как на меня взглянул ваш дядюшка!

– Только это вам и помешало?

– Я предпочитаю целоваться без свидетелей.

– Здесь никого нет.

Филип обнял ее за талию и поцеловал в губы. Она тихонько рассмеялась и не сделала попытки вырваться. Все получилось совершенно естественно. Филип был очень горд. Он сказал, что поцелует ее, и поцеловал. Это оказалось совсем просто – проще всего на свете. Жаль, что он не сделал этого раньше. Он поцеловал ее снова.

– Не надо, – сказала мисс Уилкинсон.

– Почему?

– Потому, что мне это нравится, – рассмеялась она.

На следующий день после обеда они снова вынесли к фонтану пледы, подушки и книги, но читать не стали. Мисс Уилкинсон устроилась поудобнее и раскрыла свой красный зонтик. Филип совсем перестал робеть, но сперва она не позволяла ему себя поцеловать.

– Вчера вечером я плохо себя вела, – сказала она. – Я даже уснуть потом не могла от угрызений совести.

– Какие глупости! – воскликнул он. – Я уверен, что вы спали как убитая.

– А что скажет ваш дядя, если узнает?

– Зачем ему знать?

Он наклонился к ней, и сердце его забилось.

– Почему вам хочется меня поцеловать?

Он знал, что ему следует ответить: «Потому, что я вас люблю». Но он не мог из себя этого выдавить.

– А как вы думаете? – спросил он уклончиво.

Глаза у нее улыбались, и она дотронулась пальцами до его лица.

– Какая у вас нежная кожа, – прошептала она.

– Что вы, мне давно пора бриться, – ответил он.

Романтические объяснения давались ему с удивительным трудом. Он обнаружил, что молчание помогает ему больше слов. Глаза у него умели выражать многое. Мисс Уилкинсон вздохнула.

– А я вам хоть немножко нравлюсь?

– Ужасно нравитесь.

Когда он снова сделал попытку ее поцеловать, она больше не сопротивлялась. Он прикидывался куда более влюбленным, чем был на самом деле, и ему удалось разыграть роль, на его взгляд, вполне успешно.

– Я вас начинаю бояться, – сказала мисс Уилкинсон.

– Вы пойдете гулять после ужина, да? – упрашивал он.

– Если вы пообещаете вести себя как следует.

– Я пообещаю вам все, что хотите.

Он зажигался от огня, который сам же в себе раздувал; за вечерним чаем веселье било в нем через край. Мисс Уилкинсон поглядывала на него с беспокойством.

– Пожалуйста, не смотрите на меня такими сияющими глазами, – сказала она ему позже. – Что подумает ваша тетушка?

– А мне все равно, что она подумает.

Мисс Уилкинсон тихонько рассмеялась от удовольствия. Сразу же после ужина он попросил ее:

– Я пойду выкурить папироску, составьте мне компанию.

– Да не мучай ты мисс Уилкинсон, – сказала миссис Кэри. – Не забудь, что она старше тебя, ей надо отдохнуть.

– Что вы, я с удовольствием пройдусь, – ледяным тоном отозвалась мисс Уилкинсон.

– После обеда гуляй, после ужина отдыхай, – назидательно произнес священник.

– Тетушка ваша очень мила, но иногда она действует мне на нервы, – сказала мисс Уилкинсон, как только они перешагнули через порог.

Филип тут же бросил зажженную папиросу и обнял ее. Она попыталась его отстранить.

– Вы же обещали вести себя как следует.

– Неужели вы думали, что я сдержу такое обещание?

– Не так близко от дома. Вдруг кто-нибудь выйдет.

Он повел ее на огород, где никто не мог появиться в этот час, и тут мисс Уилкинсон уже не испугалась уховерток. Он целовал ее с жаром. Его всегда удивляло, почему она совсем не нравилась ему по утрам и не слишком нравилась днем, но зато вечером его волновало малейшее прикосновение ее руки. Он произносил слова, которые ему и в голову бы не пришли при свете солнца: он сам прислушивался к ним с удивлением и не без удовольствия.

– Оказывается, вы мастер ухаживать за дамами, – сказала она.

Он и сам так думал.

– Ах, если бы я мог выразить все, что у меня на сердце, – страстно прошептал он.

Все шло превосходно. Это была самая увлекательная игра, какую он знал, и прелесть ее заключалась в том, что он говорил почти искренне. Он только чуть-чуть преувеличивал. Его чрезвычайно занимало впечатление, которое его слова оказывали на мисс Уилкинсон. Ей явно пришлось сделать над собой усилие, когда она наконец предложила вернуться домой.

– Не уходите, – стал он упрашивать.

– Надо, – проговорила она. – Я боюсь.

Его вдруг осенило: он понял, как ему надо поступить.

– Я не могу идти домой. Посижу немного, приду в себя. У меня горит лицо. Спокойной ночи.

Он печально протянул ей руку, и она пожала ее без слов. Ему почудилось сдавленное рыдание. Это было великолепно! Когда, выждав положенное время и поскучав наедине с самим собой в темном саду, он вернулся в дом, мисс Уилкинсон уже отправилась спать.

После этого между ними возникли новые отношения. В ближайшие два дня Филип вел себя, как нетерпеливый любовник. Ему ужасно льстило, что мисс Уилкинсон в него влюблена: она объяснилась ему в этом и по-английски, и по-французски. Она изливалась в комплиментах. Никто еще не говорил ему до нее, что у него прелестные глаза и чувственный рот. Его никогда особенно не интересовало, какая у него внешность, но теперь он при каждом удобном случае с удовлетворением разглядывал себя в зеркале. Когда он ее целовал, было так восхитительно ощущать ответный порыв страсти. А целовал он ее то и дело: это было легче, чем произносить те слова, которых, как подсказывала ему интуиция, она от него ждала. Он все еще чувствовал себя глупо, когда ему приходилось говорить, что он от нее без ума. Он жалел, что не было никого, перед кем он мог бы немножко похвастаться, рассказать подробности. Иногда она говорила загадочные вещи, которые ставили его в тупик. Будь здесь Хейуорд, он спросил бы у него, что она имеет в виду и как ему поступать дальше. Он никак не мог решить, следует ли ему форсировать события или дать им развиваться своим чередом. До отъезда оставалось всего три недели.

– Я и подумать об этом боюсь, – сказала она. – У меня просто разрывается сердце. А вдруг мы больше никогда не увидимся?

– Если бы вы меня хоть капельку любили, вы были бы добрее, – шепнул он.

– Ах, что тебе нужно еще? Все мужчины одинаковы. Им всегда мало.

А когда он становился требовательным, она говорила ему:

– Разве ты не видишь, что это невозможно? Здесь это совершенно немыслимо.

У него рождались разные планы, но она их отвергала один за другим.

– Я боюсь. Какой будет ужас, если тетя узнает.

Наконец у него мелькнула блестящая мысль:

– Послушайте, в воскресенье вечером вы скажете, что у вас разболелась голова и вы побудете дома. Тогда тетя Луиза пойдет в церковь.

По вечерам в воскресенье Мэри-Энн ходила в церковь, и тете Луизе приходилось оставаться дома, но она с удовольствием воспользовалась бы возможностью послушать вечерню.

Филип не счел нужным оповестить своих близких о той перемене, которая произошла в его взглядах на религию, все равно они бы его не поняли; спокойнее было по-прежнему ходить в церковь как ни в чем не бывало. Но он ходил туда только по утрам, считая это уступкой общественным предрассудкам, а свой отказ от вечернего посещения церкви – достойным проявлением свободомыслия.