Пока же еще, нежданно-негаданно подвалила другая большая и спешная работа. В Соликамске, наконец, на шестом году перестройки, получено разрешение на открытие одной из тринадцати старинных церквей, и верующие с энтузиазмом принялись за внутренний ремонт.
Михаила Михайловича просят оформить иконостас: шесть больших образов, и шесть маленьких для царских врат.
Из ответов М. М. на мои вопросы:
«…Нет, что Вы! Пишу я, разумеется у себя в мастерской, — т. е. дома. Доски для образов привозят мне на квартиру, большие доски, в полтора метра высотой. Богослужения хотят начать на Пасху, а Пасха нынче ранняя, надо спешить, готовы же только два образа — Богоматери и Христа» — пишет — М. М.
Между тем подходит к финишу и работа на киностудиях. Первым выпускается на экран пермский фильм. Он нравится М. М., — заснято и показано много его работ. Но фильм небольшой, «научно-популярный». Дальше Пермской области он не пошел.
Зато со свердловским дело обстоит иначе, это не «научно-популярный», а «документальный» фильм. Времени на него отпущено вдвое больше. Еще до выпуска на экран о нем заговорили, как о будущей сенсации, и имя режиссера В. Тарика уже упоминалось в газетах. Фильм показали по центральному телевидению. А в свердловском Доме Кино была организована выставка работ Михаила Михайловича Потапова, для чего Соликамский музей любезно одолжил «Эхнатониану», а из квартиры М. М. были привезены все его последующие работы. Михаил Михайлович был приглашен на открытие выставки, но, увы, — в это время он лежит в Соликамской больнице. Воспаление тройничного нерва, что вызывало перекос рта, и серьезное осложнение с глазами. Под угрозой зрячий левый глаз!
Однако, как и всегда, события в жизни М. М. идут сами собой, безо всякого его участия и инициативы, неведомо кем управляемые. Карма?..
Фильм, названный «Египтянин», был просмотрен сотрудниками Египетского посольства в Москве. Он произвел на зрителей такое впечатление, что, в итоге, советник по делам культуры, доктор наук, профессор Хосни Ибрагим Юсеф командируется в Свердловск, дабы ознакомиться с подлинными работами художника и, как он предполагает, повстречаться с самим художником.
Событие редкостное, и свердловские деятели культуры ни за что не хотят его упустить. «Синхронизируется» работа двух больниц — Соликамской и Свердловской. Несмотря на неважное состояние больного, его перевозят из одной больницы в другую, областную Свердловскую. М. М. польщен, хотя встречи этой боится: не увидит ли он в лице этого египетского профессора «ненавистного ему араба — покорителя Египта?»
«…Но представьте себе, как я обрадовался, увидев чистокровнейшего „древнего“ египтянина, со всеми, милыми мне, чертами древнеегипетского лица! Боже мой, каким образом мог так сохраниться, этот древнеегипетский облик?! Это прямо какое-то чудо!!! Я был растроган до слёз… К тому же еще оказалось, что египтянин свободно говорит по — русски без всякой переводчицы».
Событие это настолько взбодрило силы М. М., что привезенный из больницы в Дом Кино, он был в состоянии обойти всю выставку с почетным гостем, давая ему свои пояснения. С волнением он спросил профессора: «Верно ли переданы в его пейзажах египетское краски?»
Тот ответил: «Верно до удивления. Невозможно поверить, что это писано не с натуры».
Для М. М. это была высочайшая награда.
За чаепитием (по выражению М. М.), после осмотра выставки профессор Юсеф передал ему от лица посла официальное приглашение на кинофестиваль в Каире, намечавшийся на ноябрь — декабрь этого года. Михаил Михайлович поблагодарил и сказал в ответ, что всю галерею портретов выдающихся деятелей Древнего Египта он хотел бы принести в дар современному Египту, а именно — Каирскому Музею. Профессор поблагодарил М. М. от имени Египетского народа, и пообещал осенью, когда он тоже будет в Каире, провезти М. М. по всему Египту, показать Асуан и развалины Ахетатона. На прощанье он произнёс: «До встречи в Египте!.».
На следующий день статья с таким заголовком появилась в свердловской областной газете!
М. М. лежит в отдельной палате свердловской больницы. Добровольная «секретарша» пишет письма под его диктовку. С глазом, хотя и получше, но писать сам он еще не может. В конце письма мне она приписывает от себя:
«Палата Михаила Михайловича. — напоминает ботанический сад, — так много цветов принесли ему друзья и знакомые — нарциссы, пионы, розы… А сколько цветов он получил на встрече в Доме Кино!».
Но М. М. мало занимают цветы в палате. Встреча с «представителями интеллигенции» — кажется формальной и официальной… В успех выставки тоже как-то не очень верится; представлять её самому не позволяет болезнь.
Не нравится ему и самый фильм. И в этом, к сожалению, как мне кажется, он действительно прав. Я фильма не видела, но запись звука, сделанная с экрана, у меня есть. Мне она тоже не нравится. Михаил Михайлович жалуется, что работ его показано мало. Церковная роспись одесского храма не получилась по каким-то техническим причинам и выпала из фильма, а её он считает лучшей своей работой в стенописи… «Меня они представили каким-то старым чудаком, — обидно». И действительно обидно, — по тексту, записанному с экрана, похоже, что это близко к истине. Мои друзья, видевшие фильм, тоже не в восторге.
Единственное, что искупает всю эту нервотрепку с поездкой в Свердловск — «единственный светлый луч — такой необыкновенный, не только светлый, но яркий, как вспышка — эта встреча с подлинным египтянином…» (Это из письма М. М.) И долго, уж после возвращения его в Соликамск, письма М. М. полны переживаниями этой встречи. О поездке в Египет он предпочитает молчать. То ли не верит, то ли боится спугнуть, «сглазить» такую невероятную удачу…
По полученной «на память» фотографии он пишет портрет Профессора Юсефа… Других работ тоже хоть отбавляй — спешно нужно закончить четыре больших портрета из «галереи», обещанной в дар Египту и уже отправленной прямо из Свердловска, с выставки, в Египетское посольство.
Одновременно работает М. М. и над окончанием больших образов для церкви, которых к Пасхе закончить не удалось.
Подлеченный, но не вылеченный глаз всё еще болит и слезиться, но о больнице он и слышать не хочет — некогда. Между тем, и свердловский офтальмолог подтвердил диагноз — начавшееся помутнение хрусталика левого, — зрячего глаза. Каждое письмо М. М. я вскрываю со страхом. Господи, неужели его ждет судьба Гогена?!..
Свидание с Египтом
Время меж тем идет и идет. Никаких вестей из посольства, и всё «происшедшее» превращается в «прошлое». Только привет от профессора Юсефа, переданный после получения последних четырех портретов «галереи» — вновь окрыляет мечту и разжигают совсем было погасшую надежду.
Но вот, в один прекрасный день, который всё же наступает, из Египетского посольства приходит пакет с официальным приглашением (об этом я узнаю из коротенькой приписки к последнему письму) на Каирский кинофестиваль, который открывается 3-го декабря сего (т. е.1990-го) года!
Официальная бумага, со всеми нужными печатями и подписями, а при ней еще и письмо, разъясняющее, что все расходы по посещению кинофестиваля оплачиваются соответствующими Египетскими организациями. Кроме того, М. М., в связи с состоянием его здоровья, может иметь «сопровождающую медсестру», которой поездка также будет оплачена, и что им обоим следует прислать необходимые документы (анкеты для получения виз и пр.) в Египетское посольство не позже 15-го ноября…
Я читаю и перечитываю, не верю глазам своим — дух захватывает!..
Я хватаю бумагу, пишу краткое, сумбурное и восторженное письмо. — Наконец-то! Я поздравляю М. М. с невероятным исполнением мечты ВСЕЙ ЕГО ЖИЗНИ!!..
Но что же я получаю в ответ?.. Раздраженное письмо, полное горьких, несправедливых упрёков, как будто всё, что я написала — это «выдумка»:
«…Вы забыли, в каком государстве я живу!! Советую Вам вспомнить об этом, дорогая Евгения Николаевна… — Разве я получил „разрешение“ на поездку?»
