Он назвал их дом Маурбаккен — Муравьиный холм. Подходящее место, чтобы набираться жизненной мудрости и стареть.
За пару недель до Рождества 1905 года они туда въехали. А незадолго до переезда Гамсун признался своему шаферу, что переживает сильный душевный разлад. Жениться вообще не следует![174]
Желанием вести хозяйство Берлиот отнюдь не отличалась. В «Мечтателях» он изобразил тщетные попытки священника сделать свою жену домовитой, научить ее порядку и рачительности, опираясь на опыт собственной жизни. В тех квартирах, которые они до этого снимали, Гамсун так или иначе чувствовал себя гостем. А этот дом он задумал и спроектировал сам. И вот в него вселяются двое людей. Они не чужие друг другу, но отношения между ними непростые, оба разочарованы. Берлиот все больше боится в чем-то провиниться перед супругом, ведь он то и дело впадает в ярость. Это просто невыносимо для нее, и вот она берет на себя всякую вину, постоянно раскаивается, просит прощения, обещает исправиться. Ведь он, видите ли, сам все эти годы был всегда так беспощаден к себе, и это помогало ему. Он желает добра Берлиот и Виктории, надо просто научиться умеренности в жизни. Терзаемый угрызениями совести, он вновь вернулся к жене и попытался наладить семейную жизнь.
Но это было совсем не то, о чем он мечтал.
В одной из своих рукописей, он пишет о том, как мечтает о жизни в лесу, о том, с какой радостью он мог бы жить в саамской землянке так, как это было на Хамарёе пять лет назад. Разве это жизнь, говорит он воображаемому собеседнику в книге «Последняя радость»: «Теперь ты сказал глупость. Это такая жизнь, о какой ты не имеешь и понятия. Ты живешь в городе, у тебя есть квартира, хорошо меблированная, у тебя много безделушек, картин и книг, но у тебя есть жена и служанка, и у тебя есть множество всевозможных расходов. Ни днем, ни ночью ты не имеешь покоя, потому что ты должен участвовать в общей гонке. А я наслаждаюсь покоем. Что ж, наслаждайся твоей интеллектуальной жизнью, книгами, искусством и газетами! Охотно уступаю также тебе твой кофе и твой виски, от которого я каждый раз чувствую себя нехорошо»[175].
Другой его замысел был связан с созданием образа простодушного парня, рыбака и почтальона Бенони Хартвигсена, живущего в Сирилунде, там, где лейтенант Глан тщетно пытался завоевать Эдварду, дочь могущественного Мака. После удачной сделки с купцом Маком, связанной с продажей сельди, Бенони купил на окна своей квартиры шторы и для себя — прекрасные белые брюки, в которых ходит теперь в церковь.
Таким образом, один из персонажей теперешнего Гамсуна — это писатель, отринувший все то, что было в жизни самого Гамсуна в течение многих лет. В то время как другой его герой живет жизнью, которая очень напоминает его прежнее существование в Нурланне, около двадцати лет назад.
Перед Рождеством нервы Гамсуна были на пределе. В семье все складывалось отнюдь не лучшим образом. Он активно посещает столичные рестораны. Нещадно сорит деньгами. В это время ему удалось пристроить в журнал фрагмент романа, написанного от первого лица, герой которого отказывается от городской жизни и находит себе пристанище в лесу, а в газету — три первые главы романа о нурланнском парне.
Периоды трезвости становились все короче и короче, он почти не бывал в том «домике в лесу». Он появлялся там только для того, чтобы увидеть дочку. Иногда, боясь встречаться с ней взглядом, он бросает ей резкие слова. А потом, наедине с самим собой, плачет от отчаяния и раскаяния. Однажды его знакомый застал его в таком состоянии, лежащего скрючившись в позе эмбриона на гостиничной кровати. Пришедшему никогда не доводилось видеть, чтобы кто-то так рыдал, будь то взрослый или ребенок.
Он тут же позаботился о том, чтобы Гамсуна поместили в клинику.
Первого марта 1906 года описание этого эпизода в жизни Гамсуна заняло почти целую полосу столичной газеты — то был очерк «В клинике»[176].
Я лежу один, разглядывая крючки, вбитые в стену, слушаю колокольный звон за оградой, нервы мои напряжены до предела, словом, я лег в клинику. Я беспомощен, и это продлится еще много дней, слава Богу.
Какое блаженство — лишиться воли, но постоянно ощущать где-то рядом присутствие доктора и сестер и еще каких-то добрых людей, все за меня решающих. Так сладостно и уютно мне никогда не было, и я намерен не раз еще вернуться в эту клинику.
В последний понедельник что-то во мне сломалось. Перед этим я много и напряженно работал, до дрожи внутри, а несколько ночей накануне я не спал. Вместе с друзьями я рухнул в кабаки, залитые светом, музыкой и вином, а еще через несколько дней все мое человеческое существо сказало «стоп».
— Что вас беспокоит? — спросил доктор.
— Меня беспокоит то, что в этой гостинице мне не подают топленое молоко. Я хочу на волю, мне здесь не по себе.
— У вас дрожат руки.
— И внутри тоже все дрожит. И мне бы очень хотелось, чтобы эта комната была вдвое меньше, желательно без дверей, и чтобы ни один звук не проникал сюда.
— У вас нервы не в порядке, — сказал доктор.
И я помог ему уложить меня в клинику.
[4: 293–294]
Газета была мгновенно раскуплена, и тут же поползли разные слухи.
Через три дня он послал очерк своему издателю Альберту Лангену, которому доверительно написал: «Мне удалось построить чудесный дом. Строительство только что завершилось. Но тут оказалось, что мой семейный очаг больше не существует Как всё грустно в этом мире. Как Вы считаете, хорошо ли будет для меня пожить в Мюнхене?»[177]
Но в Мюнхен Гамсун не поехал.
Он поселился в пансионе, приблизительно в миле к юго-востоку от столицы. Круг замкнулся. Кажется, именно в таком месте он познакомился с Берлиот около десяти лет назад. Весной 1906 года она подписала бумаги, свидетельствующие о том, что она во второй раз оказалась разведенной женщиной. Формально это не было судебным решением, лишь взаимное соглашение о разводе, но у Берлиот не было иллюзий, что когда-нибудь они снова сойдутся.
Он взял себе Муравьиный холм и все долги. Деньги, вырученные за продажу дома, должны были пойти на покрытие долгов. Та часть имущества, которую она принесла с собой, оставалась за ней.
А как делить ребенка? До восьми лет Виктория должна была оставаться с матерью. Потом дочь должна будет жить с отцом. Если в этот период кто-то из родителей вступит в брак, другой мог немедленно претендовать на то, чтобы ребенок жил с ним. Гамсун должен был выплачивать ежемесячное содержание бывшей жене и дочке[178].
В мае скончался Хенрик Ибсен.
В августе Гамсуну исполнилось сорок семь, хотя для других он был на год моложе. В сентябре и октябре он день и ночь трудился над рукописью того самого романа, который задумал еще в Копенгагене. И вот в конце ноября роман «Под осенней звездой» был опубликован. Гамсун отказался от первоначального названия «Невроз». Замысел во многом трансформировался и в конце концов реализовался в виде тонкой книжечки, лишь на десять страниц толще «Виктории», сочиненной им во время медового месяца в Вальдресе в 1898 году. Поскольку, как оказалось, Гамсун лгал, когда обещал перед алтарем любить свою жену и в горе и в радости, то ему уже ничего не оставалось как описывать любовь такой, какой она должна быть и какой она была для него около двадцати лет тому назад. И вот Гамсун вновь повествует о любви.
Он пишет об этом не так, как в «Виктории», где любовь сделала из Юханнеса поэта, нет, речь теперь идет о писателе Кнуте Педерсене из Нурланна, мужчине среднего возраста, который лечит свои расшатавшиеся нервы в деревне и успокаивает их, заигрывая с высокогрудой дочерью пастора Элизабет, ее матерью, другими девушками. Но самое важное для него покорить ту, которая «само совершенство вся с головы до ног», Луизу Фалькенберг, жену капитана и хозяйку усадьбы, в которую он нанялся на работу.
