Собутыльники Гамсуна возразили, что все равно все цветочные магазины закрыты. Хотя кто-то напомнил, что в «Тиволи» цветы продают и теперь. Гамсун вышел, позвал извозчика и дал ему денег на цветы. Не прошло и четверти часа, как извозчик постучал в окно, Гамсун выглянул, и в его руках оказалась огромная охапка роз. Гамсун подошел к буфетной стойке, протянул женщине цветы и сказал, что это ей. После этого, отвесив глубокий поклон, удалился.
А однажды вечером Гамсуну вдруг захотелось нанести визит Йоханнесу Йенсену{40}. Как известно, этот датчанин на редкость молчалив, пугающе немногословен, никогда не смеется. И тем не менее они с Гамсуном испытывают друг к другу удивительную симпатию. И вот Гамсун появляется в квартирке Йенсена и начинает произносить монолог в честь своего уважаемого коллеги[164]. Через некоторое время он замолкает и начинает оглядываться по сторонам. Его взгляд останавливается на изразцовой печке. Он бросается к ней. Оценив ее прочность, Гамсун замахивается правой рукой и наносит сильный прицельный удар, печка с грохотом раскалывается надвое, и из нее с шумом высыпаются угли и зола. Гамсун начинает смущенно собирать все это совком. Тут наконец Йенсен перехватывает его взгляд и говорит, что с пожаром или без пожара он всегда рад Гамсуну.
У Йенсена было много возможностей наблюдать поведение своего непредсказуемого собрата по перу. Вскоре его впечатления превращаются в стихи, где он описывает фантастическую причудливость характера кутилы Гамсуна, его безудержность, искренность, жажду жизни, юмор и теплоту и глубокую неприкаянность[165].
Нечто подобное отметил и Хольгер Драхман в стихотворении, посвященном Кнуту Гамсуну: «В лесной чащобе рыдало дитя».
В то время как Гамсун и другие норвежцы бражничали в Копенгагене, в Кристиании произошло землетрясение. В воскресенье 1904 года был толчок, который по шкале Рихтера оценивался в 5,5 балла. Некоторые сочли это предзнаменованием тех потрясений, которые ожидают норвежско-шведскую унию. Весной норвежское правительство представило подробно разработанное предложение, касающееся учреждения собственного независимого консульства. С начала лета и до осени политики и рядовые норвежцы находились в состоянии напряженного ожидания шведской реакции. Доходили слухи, что правящие круги Швеции не могут прийти к единому мнению, не было согласия ни в правительстве, ни в рикстаге. Сообщалось, что шведский кронпринц Густав заставил больного Оскара II проявить большую твердость в отношении норвежцев.
Зимой, незадолго до Рождества, Гамсун выступил с резкими нападками в адрес самого известного ярого сторонника союза со Швецией — Бьёрнсона: «Вы состарились, мастер, вот в чем все дело. Но Вы не признаетесь себе в этом! <…> Когда-то Вы зажгли свет, а теперь гасите его. Вы совершили великие деяния, но теперь Вы разрушаете их. В течение 70 лет Вы были на одной стороне, а теперь, на семьдесят первом году, вдруг обнаружили, что должны быть на другой. Старикам всегда кажется, что с возрастом они становятся все мудрее, на самом же деле они становятся все глупее. Старость — это глупость, воображающая себя мудростью». Так глумился он над Бьёрнсоном в газетной статье[166].
Эти слова цитировались целым рядом газет, большинство было на стороне Гамсуна, в том числе его поддержал известный норвежский композитор Эдвард Григ.
При этом сам Гамсун продолжал пьянствовать, едва ли не каждый день намереваясь взять себя в руки. В одну из таких минут он написал письмо товарищу, в котором признался, что кутил в течение семи недель, мотаясь как маятник между Хорнбеком и столицей. Но теперь пора с этим покончить! Он залез в долги, ощущает внутреннюю фальшь, натворил много безрассудств. «Все это просто-таки свинство», — заключает он[167].
Это было 12 декабря 1904 года.
Во время адвента{41} в одном из ресторанов Копенгагена у Гамсуна было назначено свидание с писательницей Рагнхильд Йольсен{42}, с которой он раньше флиртовал в письмах. В его воображении она предстает высокой и стройной, с волосами как у Клеопатры и тонкими руками. «Я уверен, что в Ваших глазах, губах, походке есть что-то колдовское», — писал он ей[168]. Ему нужно успеть сесть на поезд из столицы, чтобы доехать до Хорнбека, объясняет он ей. «Но, право, если же я буду сидеть в кафе рядом с Вами, в освещенном зале, где звучит музыка, то я, вероятно, потеряю голову. Не знаю. Спокойной ночи, дитя. По возрасту я бы мог быть Вашим отцом», — кокетничает сорокапятилетний мужчина.
У писательницы Рагнхильд Йольсен был жених, который мог бы составить конкуренцию Гамсуну. Но в этот предрождественский вечер у него конкурентов не было. Были только Рагнхильд Йольсен и он.
Ей было двадцать восемь, и она издала уже свой второй роман, «Рикка Ганн», о необыкновенной женщине, готовой пожертвовать всем ради своей семьи. Рагнхильд была дочерью норвежского землевладельца, вынужденного продать свое имение, которым владел их род в течение трехсот лет.
Они сидели в ресторане, и в сознании Гамсуна она предстала как самая настоящая Виктория, дочь владельца замка. Но только Гамсун уже не неуклюжий Юханнес, герой «Виктории», который выбирает творчество, вместо того чтобы взять то, что ему предлагает жизнь. Нет, он уже совсем не тот. И писатель он уже не тот.
А на следующее утро он уже был не тот супруг Берлиот, что прежде[169].
По мере того как он отдалялся от той женщины, которой он добивался и которую получил, он стал отдаляться от своих персонажей. Если раньше он стремился вложить в их уста свои слова и свою боль, то теперь он обратился к самоиронии. Он начинает использовать новые художественные средства и обнаруживает, что таким образом он может занять более удобную позицию по отношению к своим персонажам. Ведь чем больше отстраненность автора от своих героев, тем меньше необходимость прослеживать каждый их шаг, подробно разрабатывать причудливые варианты их поведения, процесс их создания оказывается все менее болезненным. Лукавство и ирония становятся все более ощутимыми в творчестве Гамсуна.
Он поражен, насколько быстро можно сочинять книги, стоит только взять на вооружение всепроникающую ироническую дистанцию. Свой новый роман «Мечтатели» он написал всего за два месяца, и он вышел в свет к Рождеству 1904 года. Правда, он на треть короче «Пана» и на одну пятую короче «Виктории».
Процесс творчества не был легким для Гамсуна. А вот ирония обеспечивала определенную дистанцию, перспективу общего обозрения, она давала ему возможность видеть своих героев как на ладони. В «Мечтателях» их было достаточно много. Экономка Мария фон Лоос. Телеграфист, удалой парень, изобретатель и сердцеед Уве Роландсен. Дочь звонаря Ольга с глазами «как звездочки-близнецы», Смиренный Енок, голова которого почти всегда обвязана полотенцем, и его вечный недруг Левион, который и отвертел ему ухо, Рагна, девушки с фабрики рыбьего клея, принадлежащей купцу Маку из Розенгорда, брату Мака из Сирилунда из «Пана». Его дочь Элиза высокая, красивая и загорелая.
Гамсун описывает весну в Нурланне, весну, которая пробуждает все живое и сводит всех с ума… Сюда приезжает молодая бездетная жена священника, непостижимо легкомысленная по своей природе, она смущает своим взглядом Роландсена, а ночью он поет под ее окном так, что ее бросает в жар.
Уве Роландсен также отпускает разные двусмысленные шуточки в разговорах и с дочерью звонаря, и с самой недоступной Элизой Мак, заставляя краснеть и ту, и другую. Роландсен берет на себя кражу у Мака, для того чтобы получить денежное вознаграждение. Эти деньги давали ему возможность закончить эксперименты, связанные с его великим изобретением — изобретением нового состава рыбьего клея. Уже к осени потерявший работу Роландсен тем самым получает в руки такой козырь, что может предъявить местному царьку ультиматум. Все выходит, как хочет главный герой: дочь Мака достается ему. В «Пане» все складывается плохо для Глана в Сирилунде, а в «Мечтателях» все заканчивается хорошо для Роландсена в Розенгорде.
