5
У Камилы время было четко распланировано. Я удивлялся, как она везде успевает, и, несмотря на это, еще больше ухудшал ее положение тем, что давал ей книги и просил писать на них рецензии. Она писала их на высоком уровне и делала это с удовольствием. «У меня болит голова так, что не радует меня ни окружающий мир, ни работа, — писала она в коротком письме, к которому приложила свою рецензию. — Мне ужасно стыдно за тот рассказ, который я вам посылаю в приложении. Прошу вас, возвратите мне его исправленным, а я его перепишу и, честное слово, буду рада. Знаете, я писала его в поезде и в трамвае на коленях и в страшной спешке переписывала утром до начала работы».
Наступил февраль, а я все еще находился в больнице. Лечение мое затянулось…
«Дорогой пан Вранек, пишу вам буквально несколько строчек, потому что все равно завтра мы увидимся. Сообщаю вам в письменной форме, что можете называть меня в письмах по имени. Вот так. А еще хочу вам сказать, что мне доставляет большую радость писать эти рецензии, но, к великому сожалению, я не умею это делать. Но, может быть, со временем вы меня этому научите. Никаких денег за это мне, естественно, не надо, более чем достаточной платой за это будет полученная мною книжка и то, что я увижу свою рецензию в газете. И не смейтесь надо мной за то, что я придирчива, непосредственна и к тому же еще и самолюбива. Шлю Вам привет. Камила. 11.2 1938».
На моем больничном ночном столике снова лежат возвращенная Камилой книга и несколько листов с рецензией и оговоркой: «Посылаю этот «олимпийский диск» и жалею, что не смогла сделать рецензию более короткой, а еще больше мне жаль, что доставляю вам работу с переписыванием».
Мартовское письмо Камилы наконец-то застало меня дома, в студенческом общежитии.
«Дорогой друг, пан Вранек, знаю, что вы на меня сердитесь, но если бы вы знали, что теперь творится в нашей канцелярии, то поняли бы, что мне невозможно заглянуть к вам даже на минутку. В субботу я была в канцелярии до полвосьмого, хотя в субботу мы работаем до часу. Обеденный перерыв, как правило, сокращаю на один час, а если отсутствую на работе два часа, то по дороге в Страковку готовлю планы писем, которые надо еще написать. Дело в том, что наш сотрудник Маркусова, которая готовила большую часть корреспонденции, и пан управляющий с воскресенья находятся в Италии, и я теперь занимаюсь делами и своими, и их обоих. Надеюсь, теперь вы войдете в мое положение и простите меня.
Завтра еду домой. Ваших «Диктаторов» возьму с собой и в поезде, говорю это серьезно, обязательно напишу, а в понедельник вам пришлю. Сегодня пришла в канцелярию полвосьмого, встала немножко раньше из-за вас, а теперь уже восемь и мне надо кончать письмо, потому что сотрудники уже все пришли.
Не сердитесь на меня. Спасибо за ругательное письмо и вырезку из газеты. Я видела эту статью, когда читала газеты в Страковке. Надеюсь, что вы уже здоровы. Ваша Камила. 11.3 1938».
Я разыскал старые газеты, чтобы прочитать, что мы тогда, в 1938 году, написали с Камилой о книге немецкого историка Теодора Моммсена, печально прославившегося своим античешским заявлением в 1897 году, философа и политика, который, хотя и не был социалистом, открыто выступал против капитализма, антисемитизма и германской империалистической экспансии. Моммсен в своей «Римской истории», частью которой является книга «Диктаторы», вышедшая в чешском переводе, описывает судьбы Гая Гракха, Мария, Суллы, Каталины, Помпея, Цезаря и других и при этом приводит повторяющиеся аналогии и предостерегающие примеры из современной истории. Моммсен предвидит в этой книге, что германскую империалистическую, экспансионистскую политику наверняка ожидает конец римских диктаторов. Он сказал, что государство надо создавать таким образом, чтобы личность в нем обладала как можно большей свободой и счастьем. Камила из всего этого сделала вывод, что в его портретах диктаторов как в зеркале можно увидеть сегодняшних вождей некоторых государств и что ясно как белый день, что имеются в виду режимы, ввергающие Европу и весь мир в хаос и войну.
6
Я ждал Камилу за чашкой кофе в Далиборке. Пока ее не было, я разложил на маленьком мраморном столике бумаги со своими заметками и выписками к подготавливаемой работе о поэте, которого я любил, но который видел бедность только через призму своего безбедного детства. В своей прекрасной прозе он показывал жизнь бедных детей, наблюдаемую из-за стены своего богатого сада, причем сам я понимал бедность не как францискански горький, но терпимый удел человека, из-за которого он, однако, не теряет чести, а как общественное зло, как явление, обусловленное общественным устройством. По соседству с нашей страной уже было «темно и душно», была аннексирована Австрия, а под Мадридом — проиграно сражение за Прагу. Вот в такой взволнованной атмосфере, которая чувствовалась и за моим столиком, я собирался с мыслями для работы. За окнами по цинковым крышам стучал дождь, мыслям в голове было тесно. Время летело с ужасающей быстротой; на литературу и приятные разговоры с Камилой его с каждым днем оставалось все меньше. Весенних и летних прогулок за последними дейвицкими домиками за Шаркой было мало, зато оставалась полнейшая уверенность относительно того, в чем заключается красота жизни. Человек хотел взять ее в охапку столько, сколько может унести, он хотел приоткрыть звезды, как окна, чтобы все увидеть, разрезать, как хлеб, все слова, чтобы почувствовать их вкус. Но все пронизывалось таким ощущением, что небо вот-вот должно обрушиться.
* * *
Солнце стояло высоко над ледником Диаблерету, упираясь своими лучами в склон хребта дес Моссес. В тени дачи ле Воске, принадлежащей бельгийке мадам Путтеманс, я писал запоздалую весточку Камиле, сообщая ей, что решил использовать неожиданно представившуюся возможность провести время в долине Ормонт в Ваудском кантоне. Это неожиданное решение вряд ли обрадовало Камилу, но через луг нашей дружбы не пробежала даже легкая тень одной из тучек, которые часто держатся у вершины Ольденгорна.
«Дорогой пан Вранек, большое спасибо за милую весточку из Швейцарии.
Представляю, сколько интересных снимков вы опять привезете. Я рада тому, что вы ничего не делаете. Я с таким же нетерпением жду отпуска, когда можно будет хорошо пожить, ничего не делая. Сейчас здесь страшная жара, лучше всего было бы лежать целый день у воды.
Каждый день в обед хожу купаться на Славянский остров, но что такое эти два часа!
Вчера я была дома, где у мамы приготовлена для меня вырезанная из газеты статья «Халупы под липами». Очень хорошо вы это написали. Я взяла ее с собой в канцелярию и с большим удовольствием читаю ее иногда для разнообразия.
Ваши книжки я, разумеется, давно уже прочитала. Майерова мне очень понравилась. Большое спасибо. А «Письма Моцарта» меня научили многому из того, в чем я нуждаюсь. Сегодня возьму в городской библиотеке «Итальянские письма» Чапека. Я должна их прочитать перед командировкой в Италию.
Вот и все. Желаю вам хорошо провести там время. С приветом, Камила. 8.8. 1938».
7
Ранним утром в день отъезда из Швейцарии мадам Путтеманс позвала меня к себе и, как бы предвидя, что и Бельгия не останется в стороне от злого поветрия, взволнованным голосом пожелала мне счастливого пути домой и всего хорошего моей стране.
Потом мне приходили письма от Камилы с голубым морем и с таким же голубым небом, с соборами и кипарисами на конверте. Камила прислала мне также черную картинку via delle Fortuna — помпейской улицы Счастья. Очищенные от пепла остатки стены — мертвые, грустные. Какие развалины могут однажды появиться на месте нашей улицы Счастья?
Камила возвратилась из итальянской командировки смуглая, посвежевшая и еще более красивая.
