Величественная пара медленно шла по проходу, и присутствующие с обеих сторон с почтением следили за ней. Благородный пан принимал эти проявления сочувствия и внимания с достоинством, время от времени благодаря присутствующих легким поклоном. Но его спутница не выходила из состояния глубокой задумчивости. Она двигалась словно тень, она еще переживала состояние полного самоотречения и покорности, стремясь быть достойной милости, которая только что была ей оказана. Через весь костел она прошла со склоненной головой, опустив глаза. Лишь здесь, на ступенях, проходя мимо меня, она как бы с усилием подняла тяжелые ресницы и огляделась вокруг, словно желая вздохнуть всей грудью, словно здесь она избавится от тоски. Это длилось одно мгновение. Глаза ее раскрылись, и взгляд мечтательно полетел вдаль, и тогда при дневном свете я смог довольно явственно увидеть ее лицо под густой вуалью. Это была словно легкая вспышка. В тот же миг я потерял ее, потому что спутник дамы быстро повел ее к экипажу, стоявшему у костела и, видимо, ожидавшему их. Не знаю, успела ли она за это мгновение заметить, что я тоже стою тут и наблюдаю за ней, и должен ли я объяснять неожиданную поспешность, вдруг захватившую ее по выходе из костела, тем, что ее, быть может, смутило мое присутствие. Но я ее узнал. Без сомнения, это была моя знакомая, которая несколько дней назад сидела у меня в кабинете. Да, это были те самые холодные глаза, то же самоуверенное лицо. Лишь одно мне показалось странным — то, что она выступала в роли мученицы, едва ли не национальной героини. Насколько я мог припомнить, тогда ее поведение отнюдь не способствовало возвеличиванию этих людей, которые теперь выказали ей такое уважение и сочувствие. Это был крутой поворот событий. Какое несчастье могло постигнуть ее в столь недолгий промежуток времени, что она принялась каяться. Вопросы возникали у меня один за другим, и я никак не мог отделаться от них. А когда я увидел, что мой приятель с почтением поклонился ей, я не смог удержаться, чтобы не проявить любопытство.

— Это молодая супруга учителя ботаники из здешней гимназии. Этой ночью его забрало гестапо за то, что он прятал у себя в библиотеке оружие, — объяснил он мне охотно, с сочувствием глядя вслед быстро удалявшемуся экипажу.

Тогда я понял все.

Экипаж исчез за углом. Улица вновь была пуста и тиха. В костеле еще продолжали звучать горячие молитвы, а в белой дали перед нами гремели орудия. Они наверняка уже были нацелены на Варшаву.

Мы познакомились в женском клубе в Смечках. Я был там один или два раза на каком-то то ли литературном, то ли дискуссионном вечере, но на званом ужине до этого я там никогда не был. И вот теперь я на нем с Камилой. Ее тетя Гелена праздновала шестидесятилетие и решила пригласить гостей именно в клуб. Меня, собственно, привела туда ее подруга, писательница и редактор, с которой я сотрудничал; друзья называли ее Марженкой. Время от времени она приглашала меня и к себе, когда у нее собирались интересные гости. Это было прекрасно с ее стороны. Не знаю, с какой стати она все это делала. Теперь она вспомнила обо мне, наверное, потому, что я писал в ее журнале о сборнике стихов Гелены. Тогда я писал, что эта книга ни в коем случае не претендует на роль какого-то открытия (Гелена была прозаиком), а тем более на эффект блеска молнии, что это только скромные лирические заметки, написанные скорее всего в конце дня под воздействием грусти или восторга, в спокойные минуты между часами спешки, что это стихи, которые не затронут высоких сфер и которые даже не обладают четко выраженным боевым ритмом, которого мы ожидали от революционерки, что в них присутствуют смирение и признание, робкий взгляд на себя и на пройденный путь. И только иногда их тон соответствует сегодняшним революционным песням.

Примерно таким образом я, зеленый юнец, писал о книге этого зрелого, седовласого и опытного автора и в газете. Собственно, Гелена не была настоящей тетей Камилы. Она просто долгое время жила вместе с ее дядей, и поэтому Камила называла ее тетей. Когда мы с Камилой разговаривали о ней, я тоже называл ее тетушкой Геленой. Так я попал в уважаемое общество знакомых Гелены — писателей, журналистов, поэтов, переводчиков и их жен. Их собралось наверняка больше пятидесяти.

Среди этих гостей я был, пожалуй, самым молодым. Марженка представила меня Гелене. Та, однако, не воскликнула: «Ах это вы?!» Может быть, о той моей рецензии она просто не вспомнила, а возможно, вообще ее не читала. Это только рецензент всегда думает, что лучше его критики нет и что ее обязательно прочитает каждый, и прежде всего автор. Возможно также, что она прочитала рецензию и согласилась с ней. Она была умной, уравновешенной женщиной — такой она казалась мне по ее прозаическим произведениям. Теперь она позаботилась только о том, куда и с кем меня посадить.

Столы, накрытые к торжественному вечеру, были поставлены в форме буквы «Е». В вазах стояли белые хризантемы и, видимо, еще какие-то цветы, а на скатерти напротив каждого стула лежали букетики, какие дарятся при встречах девушкам.

Я бы давно уже позабыл (ведь прошло столько лет!), кто там тогда был. Но у меня сохранилась с того вечера фотография, и я, глядя на нее, вспоминаю многих. Фотограф запечатлел их, когда перед каждым гостем стояли еще нетронутые тарелки со сложенными салфетками, приборы и пустые фужеры для вина. Тетя Камилы сидела во главе этого застолья, недалеко от нее — мой профессор с факультета и старенькая писательница, по левую руку — болгарская писательница, произведения которой Гелена переводила, напротив нее — муж Марженки. Нескольких человек я знал только по фамилии. Чьи-то имена и фамилии я сразу же забыл после того вечера. Сегодня большинства из присутствовавших на той встрече уже нет в живых.

Теперь вы уже, видимо, догадались, что тетушка Гелена посадила меня рядом с Камилой.

На той фотографии Камила сидит на конце стола, а я возле нее. Когда мы фотографировались, большинство из нас по просьбе фотографа повернулись к нему лицом. И Камила тоже отвернула голову от стола. Мне этот снимок дорог: дело в том, что других фотографий Камилы у меня нет, да и никогда не было. Только благодаря этой фотографии я и теперь в любое время могу убедиться в том, что Камила была очень красивой девушкой. Я это понял, собственно, только теперь, после долгих лет, прошедших с того приятного вечера. Тогда я был смущен и одновременно взволнован тем, что неожиданно оказался рядом с такой милой собеседницей, и боялся, что у меня не хватит слов, чтобы забавлять ее целый вечер. Разумеется, я уже забыл, что ей тогда говорил, равно как и то, что было на ужин и понравились ли мне кушанья. Да это и неважно.

Если бы у меня не было этой фотографии, я бы даже не вспомнил, во что Камила была одета. Впрочем, я никогда не запоминаю, во что был одет человек, если даже, например, проведу с ним целый вечер. Теперь я вижу на фотографии, что Камила была одета в темное, вероятно в черное, платье без выреза, с короткими рукавами и широким белым кружевным воротничком. Черные волосы с пробором на правой стороне зачесаны назад. У нее была чистая смуглая кожа, выпуклый лоб, прекрасный прямой нос, черные глаза и полные губы.

Помещение было заполнено говором, смехом, звоном приборов и рюмок. К хвалебным речам и тостам я, видимо, даже не прислушивался — так сильно был пленен своей новой знакомой; мы с ней вдвоем словно были на необитаемом острове.

За окнами сумерки окрасили октябрьское небо в цвет индиго, и волшебный свет вспыхнувших на небе звезд ринулся на землю.

Когда мы вышли на улицу, я очень обрадовался тому, что нам вместе ехать на трамвае в сторону Шпейхара [11].

Так началась наша дружба.

Когда я в ноябре этого года вспомнил о Камиле (я всегда о ней вспоминаю в это время, так как много думаю о своем друге Мареке: оба они, Камила и Марек, окончили высшую торговую школу на Горской улице и обоих их постигла одинаковая судьба), я зашел в пассаж Адрию, где когда-то, много лет назад, назначал Камиле свидания. Пассаж был отделен от Юнгмановой улицы решеткой, за которой сваливался различный строительный материал. Все это показалось мне обветшалым и грязным, негостеприимным. Свалка была устроена как раз в том месте, где когда-то я частенько торчал, поглядывая на небольшой магазинчик итальянского туристического бюро «UTRAS». Я был очень удручен увиденным. И тогда здесь царил полумрак, но для меня это было дорогое место, как будто эти ворота открывали путь к прекрасному солнечному свету. По обеим сторонам двери, через которые Камила когда-то проходила и которые сейчас заперты, стоят манекены, одетые в длинные поношенные кружевные платья, в огромных шляпах с искусственными цветами и другими украшениями; эти витрины принадлежат прокатному пункту масок и театральных костюмов, вход в который находится рядом. Если бы эти первые двери были открыты, я бы мог войти туда, например, с вопросом, сколько стоит прокат одного маскарадного костюма, чтобы снова увидеть ту обстановку магазинчика, но я знаю, что был бы разочарован. Никто не предложил бы мне веселые цветные брошюрки о городах, названия которых звучат как музыка: Верона, Сиена, Римини, Болонья, Равенна, Анкона, Феррара. Ну скажите, разве эти названия не звучат как музыка?