— Но зачем они вам?

— Все эти "гении", куршавелевские стайки, еще те, что от страха трясутся над своей "незабываемостью" на экранах, — кормятся от меня. Вообрази, как они корчились бы в своих комплексах, не подавай я им каждый день. Но есть и гении… ну по-вашему, — он запнулся, — плюющие на признание их таковыми! А рядом живут и те, кто безразличен к millionaire fair1, хотя завалены приглашениями! Они, вместе с настоящими талантами, мой особый интерес. И отсутствием комплексов ничего не объяснить. Болтовня о свободе слова для них пустое, она для тех, кто пожиже. Тут иная, необыкновенная ее форма, но и цена такой свободы — вдесятеро. И готов ведь заплатить, да не берут; тут убеждением надо, убеждением… — Словно опомнившись, он резко замолк.

Лера тоже молчала.

— Тебе это сложно сразу понять. Да и ни к чему, — наконец пробормотал он. — Ну а что касается значения… если есть хотя бы один несогласный — гений просто объявленный.

— Тогда их просто нет, выходит так? — Ей действительно были непонятны его размышления.

— И не может быть. Но они есть. Их памятники стоят на каждой площади, а их имена выбиты повсюду. И сделали это люди.

— А при чем здесь вы?

— Я обещал им это! И сделал их вашими руками. Я всегда держу слово! Еще один аргумент, чтобы ты мне поверила. Миф, пыль, дымка! Но заметь, они всегда желали этого сами. И если ты где-то или когда-то слышала: "Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом!", — это зовут меня, меня там ждут, и я всегда рядом с ними! Ты сама так говорила, еще в молодости.

Тут Лера вспомнила, как в студенчестве на вечеринке один знакомый ее подруги, курсант, с увлечением и восторгом говорил о великих битвах, маршалах и героях. Причем сообщал столь интересные и малоизвестные факты, что окружающие волей-неволей поддавались его энтузиазму. Прервать его, как обычно, смогла только она, предложив тот самый тост.

— Ну а герою — геройская смерть. Сама понимаешь, — мрачно добавил собеседник. — Так что, как видишь, меня всегда кто-то зовет. Зовут со всех помостов, трибун и площадей, со всех торжеств, экранов и газет, молодые и седовласые, поодиночке и толпой, амбициозные и не очень, меня зовут со всех сторон света, да что там, вопиют! И я ни разу не подвел их. Во работенка, — с воодушевлением произнес он. — Кто бы оценил? Только представь, будь я лишь мифом, кто помог бы несчастным? Как бы все затянулось? Правда, иногда и те и другие становятся великими, совершенно не желая этого. Тогда провал.

Лера услышала тяжелый вздох.

— Ну, пожалуй, есть более несчастные, — возразила она.

— Там есть кому помочь. Так сказать, разделение труда, отличные мысли проскальзывают у вас, у людей.

— Поиск свободных людей, — думая о своем, медленно произнесла Лера.

Ее растерянность не осталась незамеченной.

— Ну, предположим, вы должны идти на юбилей, скажем, примадонны. Ненавидите, но нужно. Одна мысль о том, что вы не попадете в список приглашенных, повергает вас в ужас. Так сказать, своеобразная сторона солидарности коллег по цеху, — ухмыльнулся он.

— Что ж, нормальная реакция на тех, кто отнимает у тебя долю твоей популярности. Тяжелая дань твоей причастности к этому обществу. Когда они будут у вас на концерте, они тоже будут улыбаться. Что здесь удивительного?

— Разница между свободным человеком и тем, кто обязан улыбаться. Улыбаться, ненавидя. Подчиняться, не желая. Исполнять, мучаясь при этом. Каждый раз плюя себе в лицо. Пара таких вечеров — и он мой.

Существование этой разницы восхищает и вдохновляет меня многие тысячелетия! Но не они мне нужны. Именно по ней я определяю… — задумчиво протянул он и запнулся. — Вот ты смогла бы попробовать?

— Что?

— Улыбаться, ненавидя.

— Для чего?

— Чтобы обделить себя.

— Вы говорите загадками.

— Той самой свободой.

— Никогда! И ради чего?

— А ради чего полотно Халса "Евангелист Лука" лишило ее себя? — как-то отсутствующе пробормотал он. — Раньше оно смотрело на людей, а теперь люди восхищаются им! Знать бы причину, как прикуп, — можно было бы не работать! — Собеседник рассмеялся. — Впрочем… — он спохватился, — мне известно, что нет такой силы, которая заставила бы тебя… поэтому я и… — он снова запнулся. — Вот это и есть главная удача! К счастью, все реже и реже… или к сожалению? Нет, все-таки первое.

— Вы меня запутали. И в чем же здесь моя удача?

— Твоя? — усмешка появилась на его лице. — Впрочем, и твоя тоже, — добавил он уже серьезно. — Именно это дает тебе право разговаривать со мной сейчас. И возможность! Возможность, о которой весь этот муравейник даже думать не смел!

Оба замолчали. Лера, будто не слыша последних слов, сосредоточенно о чем-то думала. И тут, словно почувствовав, что хватил через край, он, смягчив голос, сделал попытку прервать ее размышления:

— А вот хотя бы передача о жизни звезд шоу-бизнеса. Один человек посмотрит и просто плюнет. Другой — позавидует. А третьи пойдут убивать, чтобы жить так же.

Ответь на мой вопрос: чья вина больше: убивающих или звезд? А может быть, тех, кто снял об этом фильм? Ну-ка, ответь мне.

— Мне кажется, что, безусловно, тех, которые убивают. Ведь два других действия несоизмеримы с убийством.

— Не поверишь, но я тоже думаю именно так! А то один тут мне выдал такое! Да ты и сама читала — известная книжонка начала прошлого века.

— Кто же это?

— Один страшно известный у вас, да и у нас писатель. Ох, как любил рулетку! Но я ему отомстил.

— Неужели кто-то может считать по-другому? — воскликнула Лера, но, заметив, что должна была удивиться совсем иному в их разговоре, опустила глаза. — И как же он это объяснил?

— Не просто по-другому. А объяснил прелюбопытно. Он-де считает, что вина последних не больше, чем вина тех, кто толкнул их на убийство. Но не этим он поразил меня. Он утверждал — применительно к нашему случаю, конечно, — что и на них эта вина не заканчивается, а простирается на тех, кто делал рекламу к этой передаче, на тех, кто принимал решение о ее показе. Но главное, на бесчисленное множество людей, так или иначе причастных к ней: на тех, кто производил оборудование для съемки, изготавливал пленку, наконец, кто кормил весь этот персонал. Короче, на всех, кто на этом сделал деньги. Но даже сюда он притянул массу других, ни в чем не повинных людей. Он объявил виновными всех, кто сталкивался с вышеупомянутыми лицами в жизни и одним этим учил их, пусть даже просто не препятствуя, создавать такое. Только представь себе, сюда попадают и те, кто родил их, и даже те, кто был хоть как-то знаком с их родителями!

— Так это же все человечество!

— Именно так, на всех он и делил вину. Причем поровну! То есть убийца виновен не больше, чем посторонний человек, мирно поедающий салат по утрам. Я, конечно, дослушал этот бред, но мы расстались. А какое было у меня к нему предложение! Закачаешься!

Лера медленно подняла глаза и тихо сказала:

— То есть каждый из нас виновен во всех преступлениях мира одинаково?

— Представь себе! Все и во всем! А значит, одни виновные судят других, не более виновных, чем они.

— Где-то я уже это слышала, — тихо, будто про, себя прошептала Лера.

— Что мы все о судьях да о виновных? — возбужденно продолжал он. — Сейчас я реформирую массовую культуру, больше того — массовое сознание! Вот это размах. Только сейчас появились такие возможности. Спутниковая связь, передача голографического изображения, Интернет! Дух захватывает! И использую все это только я. А те, — он ухмыльнулся, — те от народа так же далеки, как и сто лет назад. Нет, по-моему, даже дальше. Скоро начнем жечь книги! Ты не представляешь, как быстро люди забудут Достоевского. А эти глупцы! Думают, напомнив о нем сериалом, станут сильнее, возродят нравственность? А когда будет десять тысяч каналов, десять тысяч сериалов, где же взять-то тысячи идолов? Посмотри на книжные полки! Только я спасаю положение, это же так очевидно! — Он радостно потер руки. — Я…