Так проработав довольно долго, он почувствовал, что изрядно устал и захотел спать.

Когда он разделся и лег в свою узкую и жесткую постель, укрывшись лохматым одеялом, грустные мысли овладели им, но уже не с такой силой, как прежде.

Утром, задолго до работы, Лаптев явился в термическое бюро. Вид его был решителен, брови хмуро сдвинуты, лицо бесстрастно. Видно было, что он приготовился бороться с сильным и умным противником за дело, в правоту которого он твердо верил.

Но в бюро, кроме Елены Осиповны, никого не было.

Лаптев горячо принялся ей снова, с самого начала, объяснять свою мысль.

— Ты понимаешь, мы ускорим процесс разложения керосина. Увеличим мощность нагревателей, повысим температуру и процесс пойдет быстрее, установка будет втрое мощнее, защитный газ будет богаче окисью углерода и совсем без кислорода. Ведь просто же! Просто, да?

— Ну просто, просто, — улыбнулась Елена, начиная проникаться доверием не столько к не очень понятной ей переделке установки, сколько к этому упрямому, беспокойному чудаку. — Я согласна, что просто, только как…

— А за счет этой простой переделки, — возбужденно ерошил волосы Лаптев, — мы будем калить конички совершенно без всякой окалины. Ты понимаешь, Елена, — детали из печи будут выходить совершенно светлыми, как из-под резца! Окалину счищать с них не надо будет, брак совершенно исчезнет, и, главное, механики смогут обрабатывать детали на окончательный размер. И это еще не все, — хватает он за руку Елену, пытающуюся что-то возразить. — Установка сможет выработать защитный газ не на одну, а на три печи. Еще одна-две таких установки, и весь цех можно перевести на светлую закалку! Ты представляешь, Елена: в цехе — чистота, ни пылинки, ни дыминки, ни окалины, калильщики в белых халатах и перчатках. Пескоструйщикам, барабанщикам, правильщикам, которые снимают окалину, — делать нечего. А экономия, экономия металла какая! Ого! Сколько тонн за год вывозят из цеха одной этой окалины! А по заводу! А ведь это все сталь, да еще высококачественная!

Так, разгорячившись, Лаптев это же, почти слово в слово, выложил и Волооковой, явившейся на работу вместе с другими сотрудниками.

Но Капитолина Кондратьевна выслушала его без особого энтузиазма.

— Вы, что же, Тихон Петрович, новую установку хотите сделать?

— Зачем же новую, эту можно пустить.

— Странно, — пожала плечами та, — я полгода билась над этой батареей и ничего от нее добиться не могла. Вы, значит, хотите доказать, что болеете за завод, а мы — нет!

— Я не знаю, почему вы переводите этот вопрос в плоскость личных отношений, — старается сдержать себя Лаптев, чувствуя, что тоже начинает закипать. — Я просто предлагаю реконструировать имеющуюся в цехе установку — вот и все.

— Но это невозможно! Вы что же не доверяете нашему авторитету?

— Позвольте, Капитолина Кондратьевна, давайте говорить как два инженера…

— Ну, давайте, — иронически усмехается Волоокова. — Давайте как два одинаковых, — нажала она на слово, — инженера разговаривать.

— Хорошо! — делая вид, что не замечает иронии, говорит Лаптев. — Вы, испытывая установку, исходили из того, что она сделана опытным авторитетным инженером, что она совершенна, и что вы должны только пустить ее, сохраняя неизменной ее конструкцию, ее принцип, ее мощность. А я, учитывая вашу неудачу, предлагаю реконструировать ее коренным образом, основываясь на принципах работы современных установок такого же типа. Вот схема реконструкции этой установки, — положил Лаптев перед Волооковой лист. — Я прошу вас рассмотреть ее и дать заключение.

Волоокова взяла схему, бросила на нее пренебрежительный взгляд, другой, третий, потом с уже посерьезневшим лицом, пораженная какой-то неожиданной мыслью, впилась взглядом в ту часть схемы, где обозначены были изменения в первом баллоне. Потом она беспокойно взглянула на Лаптева, хотела что-то сказать, но снова перевела взгляд на схему и промолчала. Ей неудобно было признаться, что предложенные Лаптевым изменения когда-то самой ей, хоть и неясно, но настойчиво приходили в голову, только она не осмелилась тогда даже и попытаться внести их в установку. А этот… она с неприязнью и уважением взглянула на Лаптева, твердо встретившего ее взгляд.

«Впрочем, неизвестно еще, что из этого получится», — заставила себя подумать Волоокова и, со вздохом отодвинув в сторону схему, проговорила:

— Я подумаю над вашим предложением. Только боюсь ничего из этого не выйдет.

— Ну так я найду способ продвинуть предложение без вас! — не выдержал Лаптев и, хлопнув дверью, вышел из бюро в высокий темноватый коридор.

Только тут он дал волю своей обиде. Его лицо исказилось гримасой досады и растерянности.

Быстро прошел он вдоль коридора, раз, другой и, круто остановившись у одной из дверей, решительно дернул ручку к себе.

Коля Минута, согнувшись над огромным столом, проверял какую-то сложнейшую электрическую схему и, увлекшись, не слышал, как вошел Лаптев, не видел того, как он несколько минут стоял около, наблюдая за его работой.

Вид занятого работой человека подействовал на Лаптева успокаивающе.

Волнение и досада вновь уступили место упрямой сосредоточенности. Он не стал отвлекать Колю от дела и, взяв на маленьком столике чистый бланк, обстоятельно заполнил его, нарисовал эскиз и схему переделки установки. С каким-то мстительным удовольствием Лаптев представил себе высоко поднятые брови Волооковой, подписался и также молча подал бланк Коле Минуте.

Тот вздрогнул от неожиданности, но сейчас же просиял, разобрав, что перед ним заполненный бланк рационализаторского предложения.

— Слушайте, это замечательно! — движением пальца поправляя на переносице очки, оживленно заговорил Коля. — Здесь есть мысль. Нет, вы знаете, здесь есть мысль! Одну минуточку!.. — И, оставив Лаптева, Коля побежал наверх в кабинет главного металлурга.

Отсутствовал Коля не одну минуту, а почти час и, прибежав, показал Лаптеву краткую надпись на уголке бланка: «Тов. Волооковой. Испытайте» — и подпись, неразборчивую, но всем уже в отделе известную.

— Василий Павлович одобряет вашу мысль, товарищ Лаптев, — весело сказал Коля, записывая в объемистую книгу предложение Лаптева. — Я сегодня передам это Капитолине Кондратьевне для исполнения. Вы довольны?

— Вполне! — рассмеялся Лаптев, радуясь энергии и непосредственности этого молодого, порывистого, симпатичного человека.

Прошло несколько дней. Капитолина Кондратьевна Волоокова, рассеянно перебирая на столе кипу разных бумаг, чертежей и инструкций, увидела бланк рационализаторского предложения с резолюцией главного металлурга и нахмурилась. По совести говоря, она ничего не могла возразить против предлагаемой Лаптевым переделки. Ведь она тогда еще, в первый раз взглянув на схему, в душе признала, что подобная переделка, правда, в самых общих чертах, когда-то тоже приходила ей в голову.

И сейчас, радуясь тому, что с пуском установки наконец-то будет устранен брак по коничкам, Капитолина Кондратьевна испытывала в то же время немалое смущение. Ведь все на заводе узнают, что совсем неопытный термист освоил и пустил в ход установку, ту самую, с которой ничего не могла поделать она, Волоокова.

Но ведь это значит признать превосходство над собой Лаптева! Ах, боже, не в Лаптеве дело! Придется признать превосходство чужой мысли, чужого творчества над ее опытом, над суммой ее огромных знаний!

Волоокова вздохнула. С каким удовлетворением положила бы она этот листочек в самый, дальний угол своего стола, но… это официальное предложение и на него нужен официальный ответ. Оно занумеровано, зарегистрировано, и через день за ним придет Коля Минута. Да и для завода это все-таки необходимо.

— Завод, завод! — задумчиво вздохнула Волоокова.

За многие годы работы, ради этого завода, она столько раз забывала о себе, о своих двух мальчишках, о муже. Столько раз страдала, ссорилась с людьми, кривила душой, что уж и тут придется ради него забыть о своем ущемленном самолюбии. Да и Шитов не даст заваляться этому листочку. Волоокова еще раз вздохнула.