Лаптев пришел в бюро на другой день. Привел его главный металлург завода Шитов, представил Тихона Петровича Волооковой и ушел. Лаптев был хмур и неразговорчив. Волоокова приняла его ласково.

— А-а, здравствуйте! Мы вас все тут еще вчера ждали с нетерпением.

— По правде сказать, я особенного нетерпения не испытывал, собираясь к вам, — хмуро улыбнулся Лаптев.

— Во-от как? — удивленно протянула Волоокова. — Так, может быть, вы скажете об этом главному металлургу, а не нам?

— Сообщил уже, — коротко уронил Лаптев.

— Ну и что же?

— Ничего. Говорит, что я на этом месте нужнее. Так что я просил бы указать мне мое рабочее место и ввести в курс обязанностей.

— Что ж, пожалуйста, — поджала губы Волоокова, уже с неприязнью рассматривая нового сотрудника.

Незаметно поглядывали на Лаптева и другие работники бюро. Елена Осиповна кидала на хмурое лицо Лаптева быстрые, внимательные взгляды. Она начинала чувствовать непонятное удовлетворение от всего его вида, от хмурого, сосредоточенного лица, высокого, прорезанного острыми морщинами лба, от всей сухощавой, собранной фигуры новичка.

Двое мужчин удовлетворились беглым осмотром.

«Поработаем вместе — узнаем», — решили они.

Не так философски-спокойно отнеслась к появлению в бюро Лаптева девушка-лаборантка. Лаптев сидел спиной к ее столу. Чтобы увидеть его в лицо, девушка нетерпеливо встала, села за стол рядом с Еленой Осиповной.

Сперва Лаптев показался ей совсем некрасивым. Разглядев резкие черты его лица, большой тонкий нос, тонкие губы, она разочарованно вздохнула.

Но Лаптев в это время оторвал взгляд от стола, посмотрел на нее в упор, и девушка задержала сорвавшийся невольно вздох.

У Лаптева были большие серые глаза, глядели они смело, прыгали в них какие-то озорные искорки. Девушка быстро встала из-за стола, весело понеслась куда-то по каким-то срочным, неотложным делам, радостная, сама не зная отчего.

Помолчав минуту, Волоокова без прежней приветливости, сухо и официально проговорила:

— Что ж, рабочее место вам приготовлено, — она указала на стол, а в курс дела вы войдете постепенно. Сейчас пока с Еленой Осиповной сходите в цех, который будете вести.

Зазвонил телефон. Волоокова, послушав, нахмурилась, сказала: «хорошо», и повесила трубку.

— В первом термическом цехе опять партия коничек изгорела. Пойдем, Лена. Идемте и вы, Тихон Петрович.

По обеим сторонам просторного пролета первого термического цеха — бок о бок, рядами расставлены длинные приземистые закалочные печи.

Не посвященный в таинства термической обработки человек, попав сюда, наверное, с удивлением будет наблюдать, как работают печи. Люди только готовят им пищу, следят за ними. Поэтому и работает здесь одна бригада на весь цех.

Бригада мастера Верлизара Назаровича Такутдинова, попросту называемого дядей Васей, заканчивала смену, когда на пятой печи снова случилось несчастье. То ли прибор ошибся и печь перегрелась, то ли человек прозевал и детали пересидели в печи лишнее время, только из печи посыпались изгорелые, с толстыми наростами окалины, конические шестерни бокового привода.

Конички — как их называли на заводе — были самыми массовыми и самыми точными деталями из проходивших обработку в первом термическом цехе. Их не шлифовали после закалки, как другие детали, — не было на заводе станка для этой цели; поэтому конички должны были выходить из цеха почти такими же точными, как пришли. Всего сотые доли миллиметра давались на окалину.

Уже два года первый термический цех испытывал неудачи. Правда, не часто, но все-таки бывали случаи, когда целые партии коничек уходили в брак. Это ставило под угрозу программу всего завода. Вот и сегодня около полусотни деталей отобрали контролеры из закаленной партии и сбросили на пол у печи, когда пришел узнавший о несчастье дядя Вася.

Он горестно сдернул мятую кепку с круглой седой головы и долго стоял перед кучей изгоревших коничек, как бы отдавая последний долг погубленному человеческому труду.

И первое, что бросилось в глаза Лаптеву, пришедшему вместе с другими инженерами в цех, была эта грусть старого бригадира.

Волоокова, не глядя на детали, сразу подошла к установленному на щите самопишущему прибору.

— Ну, конечно! — зло сказала она. — Опять перегрели. Как же это вы, дядя Вася!

— Так ведь не я караулил, вот он! — со злостью ткнул кепкой в сторону блестевшего на щите прибора Такутдинов.

— Успокойтесь, успокойтесь, дядя Вася, — скучно уговаривала Волоокова.

— Не могу я успокоиться! — шумел тот. — Как успокоиться? Из-за меня сборка опять станет, конвейер опять станет, завод программу срывать будет!

Лаптеву было жаль старого мастера. Инженер с сожалением глядел на сваленные в беспорядочную кучу черные, изгоревшие детали. Окалина на них вздулась пузырями, местами отскочила, осыпалась на пол черными струпьями.

Лаптев видел, что еще более тяжело переживала беду Елена Осиповна. Она склонилась над изгоревшими шестернями, скорбно сдвинув брови, и что-то про себя шептала. Наконец она, видимо, не выдержала, резко распрямилась и решительно подошла к начальнице.

— Я тоже не могу на это смотреть так равнодушно, как вы советуете, Капитолина Кондратьевна!

— Что ты, Лена! — удивилась Волоокова.

— Это мы задали для работы печей такие невозможные узкие пределы, что малейшая ошибка прибора или недосмотр человека приводят вот к таким несчастьям, — резко сказала Елена Осиповна.

— Но мы не можем иначе, Лена, ты же знаешь. Ведь вместе режим закалки разрабатывали. Ты видишь: ниже этой температуры детали не закаливаются, а выше — изгорают. Надо ее придерживаться?

— А если не могут ее так точно держать ни прибор, ни человек? Вы же видите, — показала Елена на кучу деталей.

— Значит, плохо следят за приборами и за работой печи! — начала раздражаться Волоокова. — Почему-то вчера не было такого брака, а сегодня опять появился.

— Очень трудно уследить за этим. Ведь ни одна печь, ни одна деталь не калится на таком узком температурном интервале. Выходит, что мы сами виноваты, а не рабочие.

— Ну, пожалуйста, только не разводи здесь митингов, — тихо, но строго проговорила Волоокова. — Об этом не при них говорить, — показала она глазами на калильщиков.

— А почему не при них? — волновалась Елена Осиповна. — За брак-то им отвечать. Вы вот сейчас уйдете, а я тут с ними останусь, опять на них брак списывать. А потом люди из цеха сборки придут и опять меня будут стыдить, что деталей нет.

— Но ты же не виновата, Леночка! Чего тебе волноваться?

— Как это я не виновата? Кто же тогда будет волноваться, если программа срывается на участке, за который мы отвечаем?

— Об этом мы с тобой поговорим, когда вернемся в бюро, — нахмурилась Волоокова, отходя от печи.

— Вот видите? — как бы ища сочувствия, обратилась к Лаптеву Елена Осиповна.

— А вы бы и вправду поспокойнее, — посоветовал тот.

— Ну, знаете, у нас и так в бюро спокойствия больше, чем следует. Потому, видно, в цехе люди волнуются. Вон, посмотрите!

Двое калильщиков мрачно уложили изгоревшие шестерни в железную тачку и, ругаясь, повезли их на свалку.

Хотя Лаптев и советовал Елене Осиповне вести себя спокойнее, но и у него самого все увиденное в цехе родило тревогу и растерянность. Ведь здесь, с этими людьми придется ему работать. Как бы подтверждая эту мысль, Елена Осиповна жестом показала вокруг себя.

— Смотрите, Тихон Петрович, теперь это инженера Лаптева участок. А я уж только ваш помощник.

И она с облегчением, словно скидывая с плеч непосильную ношу, вздохнула.

И Лаптев, вглядевшись в эту размеренную, напряженную жизнь, почувствовал, как на его плечи ложится груз ответственности за работу людей, цеха, завода.

— Ладно, давайте попробуем справиться с этой бедой. Только вместе, хорошо? — ласково взял Лаптев за руку Елену Осиповну.

— Если бы только по-настоящему вместе! — воскликнула та.