Когда она была еще девочкой, во время резни на Кавказе (восстание курдов), ее спас полк, дал ей образование, она вышла замуж. В Крыму, когда я ее отвезла в санаторию, ей оставалось недолго жить. Довезла я ее благополучно, у меня оставалось время до обратного парохода, и я смогла сделать большую прогулку в те места, где когда-то мы жили на даче (Массандра, Никитский сад).
Когда я вернулась, мне сразу же поручили отвезти имущество для формирующегося в Феодосии 3-го Передового отряда, который шел в десант на Кубань. Это было не так сложно, так как все было уже готово и почти уложено в ящики.
Я все приняла, погрузила на пароход и довезла до Феодосии — и там все передала начальнику отряда. Но в Феодосии был большой склад Красного Креста, и я должна была взять все, что могла найти нужного, для отряда, формировавшегося в Севастополе. У меня были списки того, чего не хватает. Я несколько дней рылась и возилась на складе. Затем все надо было уложить, доставить на вокзал, погрузить в вагоны. Эта командировка длилась довольно долго. По приезде в Севастополь я получила назначение в отряд, для которого привезла имущество, — в 1-й Передовой отряд Красного Креста.
В Феодосии ходила на кладбище к Ане. Сторож, которому я заплатила, когда переезжала в Севастополь, очень хорошо ухаживал за могилой.
Вернулась из командировки 23 июля, и 24-го была назначена в отряд. Он был не такой подвижной, как мой прежний в Терской дивизии. Он был придан к 1-му корпусу и передвигался в вагонах. У нас были палатки, и мы могли раскидывать лазарет с перевязочной и операционной. Персонал был очень большой. Из врачей — начальник отряда Эдигер и два врача — Павленко (старший) и Дерюгин. Старшая сестра Верещагина — старая общинская, хозяйка — Томашайтис, бельевая — Готова, аптечная — Константинова, операционная — Ухова. Еще шесть сестер: Шевякова, Колобова, Васильева, Малиновская, Дроздовская и я. Потом прислали еще Рябову, а позже — Гойко и Назарову с мужем (его назначили письмоводителем).
Большинство сестер я хорошо знала, так что мы отправились дружно. 3 августа мы получили вагоны и погрузились, но не уехали, так как получили приказ задержаться. Потом оказалось, что большевики прорвались на железную дорогу и ее перерезали. Но 6-го вечером было разрешено выезжать. Провожала нас масса народу.
Выехали ночью, 7 августа, простояли весь день в Симферополе, и я ходила к Пете Кобылину (мой двоюродный брат, видела его и всю его семью). Когда мы вышли из Крыма, мы проезжали по мосту, где только что отбивались, прогнали и уничтожили красных. Трупы еще лежали по сторонам дороги. Дальше мы ехали, встречая отступающие базы поездов и лазареты, которые эвакуировали из Мелитополя.
Мы до Мелитополя доехали, но дальше нас не пустили, ввиду отступления. Это было 10 августа. Настроение было тревожное.
Эдигер (начальник отряда) поехал вперед в Федоровку, в штаб корпуса. Ему сказали привести отряд туда. Прибыли мы в Федоровку 12-го утром. Это была маленькая, пустынная станция, но узловая. Кругом степь. В пакгаузе — эвакопункт. Мы сразу же пошли туда помогать, так как раненых было много. Отряд стал разворачиваться в Федоровке. Поставили палатки — большие для больных и отдельная для операционной. Сестры все в одной палатке. Кровати сложили из тюков соломы.
Стали сразу же принимать раненых, и только тяжелых. Из отряда была выделена летучка: в нее назначили младшего врача Дерюгина, сестру Васильеву, меня и нескольких санитаров. Мы должны были доезжать в вагонах до последней станции перед фронтом, забирать там раненых и привозить в отряд. За Федоровкой к фронту были только разъезд Плодородье и станция Пришиб.
Налеты «Ильи Муромца»
15-го вечером летучка пришла в Пришиб, сразу же погрузили в нее раненых, и Шура Васильева с частью санитаров повезла их в лазарет. Я осталась с доктором и четырьмя санитарами на пустой станции, чтобы принимать новых раненых. Улеглась спать в лавочке «Продажа съестных продуктов воинским чинам», на прилавке. В лавочке, как и вообще на станции, — ни души! И конечно, никаких продуктов. Ночь была очень холодная, и, несмотря на то что я прошлую ночь дежурила в лазарете и очень устала, я не могла заснуть. Стала бродить в темноте по станции, мимо проходили отступающие обозы; сказали, что соседняя станция занята красными и недалеко стоит дежурный броневик. Было очень жутко. Мне казалось, что все ушли, а спросить было некого. Наконец я разбудила доктора, но он в полусне сказал, что ничего угрожающего нет, что все спокойно — и захрапел! Я дождалась утра, болела голова, хотелось спать, но привезли пять раненых марковцев, и надо было ими заняться.
Мы их уложили на полу под навесом, а сами устроились против них у другой стены и стали ждать летучку. Но вдруг прилетел аэроплан «Илья Муромец» и сбросил около самой станции несколько бомб.
Нам ничего другого не оставалось, как продолжать лежать на полу под навесом. После налета новых раненых не поступило, но несколько человек было убито недалеко от станции.
К вечеру вернулась Шура Васильева с вагонами. Погрузили раненых, я уехала с ними, а Шура осталась. Так мы работали все время: вечером и ночью погрузка — одна уезжает, а другая остается с доктором. Если раненых не было, оставались обе. Уставали очень: через ночь не спали, а днем или работа, или тревога из-за налетов «Ильи Муромца». Он стал прилетать регулярно каждый день утром и вечером. Летел низко над самыми крышами, бросал бомбы и строчил из пулемета. Делал он это спокойно и безнаказанно: это был тыл, и только отдельные солдаты или офицеры стреляли из винтовок. Эти налеты и, главное, ожидание их страшно действовали на нервы. Все все время прислушивались, особенно нервничали, когда он опаздывал. Но когда пролетит, все вздыхали свободно, спокойно жили до момента, когда он снова должен прилететь.
Положение было незавидное, так как наши вагоны оказались прицеплены к огнескладу и платформе с бензином и взрывчатыми веществами.
Раз ночью, как раз когда мы думали отдохнуть (раненых не было), загорелась броневая платформа, могла произойти катастрофа, но удалось вовремя затушить огонь.
Только когда мы приезжали в Федоровку, мы отдыхали в сестринской палатке до момента отъезда обратно. Но вскоре «Илья Муромец» стал долетать и туда. Как раз когда я там была, он набросал бомб около аэродрома. В это же время станция Пришиб, где стояла летучка, была обстреляна с красного броневика.
Нас после этого оттянули на разъезд Плодородье. «Илья Муромец» продолжал летать каждый день, но не всегда сбрасывал бомбы. Там была большая каменная мельница, и мы решили прятаться там, но ни разу туда не убегали.
Работы стало меньше. Часто мы обе оставались в летучке: доктору и нам обеим дали классный вагон, но какой? Маленький, дачный, третьего класса, проход посередине и по бокам короткие деревянные скамейки. На них мы должны были устраиваться на ночь. Один конец вагона был наш, а другой — доктора. С утра, когда не было работы, мы с Шурой сидели в одном конце, а доктор в другом. Вещей с нами почти не было. Делать абсолютно нечего. Сидели и ждали налета. Когда ветер или плохая погода, мы счастливы и спокойны. Так сидели, бродили около вагона целыми днями. Изредка позовет нас доктор со своей стороны и спросит: «Сестры, а не съесть ли нам кавунчика?» Тогда мы соединялись с ним, брали арбуз, хлеб и ели. Делали это по нескольку раз в день: почти этим только и питались. Кухни у нас не было. Продуктов тоже. Достать ничего было нельзя. Когда мы ездили в отряд, привозили хлеба, арбузы доставали на месте. Так я пробыла в летучке до 24 августа, когда повезла партию больных в отряд.
Ночью из Севастополя пришла телеграмма из Красного Креста. Управление вызывало меня — в сопровождении одного санитара я должна немедленно приехать в Севастополь. Объяснений не было никаких. Я сейчас же поехала за вещами в летучку, чтобы на другой день ехать по вызову. Я очень испугалась: сначала подумала, что меня вызывают, потому что с моими что-то случилось. Но то, что вызывали и санитара, меня немного успокаивало. Все же никто ничего не понимал. Все недоумевали и даже не могли сделать никаких предположений. В этот же день, тоже неожиданно, приехала новая сестра Рябова, довольно противная. Она слышала, что меня вызывают, но тоже не знала почему. Я очень волновалась, но, с другой стороны, радовалась, что увижу своих. Я съездила в Плодородье за вещами, в ночь на 26-е вернулась в отряд и, не раздеваясь, легла спать на тюках соломы в сестринской палатке. Утром в неурочный час прилетел «Илья Муромец» и начал бросать бомбы. Все еще только просыпались и были не одеты.
